— Гирей-хану верить можно, его весь род — люди хорошие; его отец верный кунак был. Только слушай дядю, я тебя худу не научу: вели ему клятву взять, тогда верно будет; а поедешь с ним, всё пистолет наготове держи. Пуще всего, как лошадей
делить станешь. Раз меня так-то убил было один чеченец: я с него просил по десяти монетов за лошадь. Верить — верь, а без ружья спать не ложись.
Неточные совпадения
Выехав за город и оглядев снежные поля, он порадовался тому, что он один среди этих полей, завернулся в шубу, опустился на
дно саней, успокоился и задремал. Прощанье с приятелями растрогало его, и ему
стала вспоминаться вся последняя зима, проведенная им в Москве, и образы этого прошедшего, перебиваемые неясными мыслями и упреками,
стали непрошенно возникать в его воображении.
И — странное
дело — к полдню это ощущение
стало ему даже приятно.
«Какой молодец», подумал Оленин, глядя на веселое лицо казака. Он вспомнил про Марьянку и про поцелуй, который он подслушал за воротами, и ему
стало жалко Лукашку, жалко его необразование. «Что за вздор и путаница? — думал он: — человек убил другого, и счастлив, доволен, как будто сделал самое прекрасное
дело. Неужели ничто не говорит ему, что тут нет причины для большой радости? Что счастье не в том, чтобы убивать, а в том, чтобы жертвовать собой?»
Он ничего не искал, не желал от нее, а с каждым
днем ее присутствие
становилось для него всё более и более необходимостию.
В самом
деле, не погубить бы мне себя, тогда как на мою долю могло бы выпасть великое счастие
стать мужем графини Б***, камергером или дворянским предводителем.
Надо видеть и понимать, что я каждый
день вижу пред собой: вечные неприступные снега гор и величавую женщину в той первобытной красоте, в которой должна была выйти первая женщина из рук своего Творца, и тогда ясно
станет, кто себя губит, кто живет в правде или во лжи — вы или я.
И когда все сели на лошадей и поехали, и Оленин подъехал к хорунжему и
стал расспрашивать, в чем
дело, то хорунжий, обыкновенно ласковый, относился к нему с высоты своего величия.
Когда на другой
день стало светать, корабль был далеко от Каперны. Часть экипажа как уснула, так и осталась лежать на палубе, поборотая вином Грэя; держались на ногах лишь рулевой да вахтенный, да сидевший на корме с грифом виолончели у подбородка задумчивый и хмельной Циммер. Он сидел, тихо водил смычком, заставляя струны говорить волшебным, неземным голосом, и думал о счастье…
Неточные совпадения
«Худа ты
стала, Дарьюшка!» // — Не веретенце, друг! // Вот то, чем больше вертится, // Пузатее
становится, // А я как день-деньской…
На площадь на торговую // Пришел Ермило (в городе // Тот
день базарный был), //
Стал на воз, видим: крестится,
Вот в чем
дело, батюшка. За молитвы родителей наших, — нам, грешным, где б и умолить, — даровал нам Господь Митрофанушку. Мы все делали, чтоб он у нас
стал таков, как изволишь его видеть. Не угодно ль, мой батюшка, взять на себя труд и посмотреть, как он у нас выучен?
Цыфиркин. А наш брат и век так живет.
Дела не делай, от
дела не бегай. Вот беда нашему брату, как кормят плохо, как сегодни к здешнему обеду провианту не
стало…
Среди всех этих толков и пересудов вдруг как с неба упала повестка, приглашавшая именитейших представителей глуповской интеллигенции в такой-то
день и час прибыть к градоначальнику для внушения. Именитые смутились, но
стали готовиться.