Неточные совпадения
Гибнут добросовестные труженики, посвящающие свою жизнь на изучение почти ненужного, гибнут материальные силы
людей, направляясь туда, куда не нужно, гибнут молодые поколения, направляемые на самую праздную
деятельность Киф Мокеевичей, возведенную на степень высшего служения человечеству.
Так что та единственно чувствуемая
человеком жизнь, для которой происходит вся его
деятельность, оказывается чем-то обманчивым и невозможным, а жизнь вне его, нелюбимая, нечувствуемая им, неизвестная ему, и есть единая настоящая жизнь.
Все живут, как будто и не сознавая бедственности своего положения и бессмысленности своей
деятельности. «Или онибезумны, или я, — говорит себе проснувшийся
человек. Но все не могут быть безумны, стало-быть, безумен-то я. Но нет, — то разумное я, которое говорит мне это, не может быть безумно. Пускай оно будет одно против всего мира, но я не могу не верить ему».
Другой разряд особенно распространенных в наше время рассуждений, при которых уже совершенно теряется из вида единственный предмет познания, такой: рассматривая
человека, как предмет наблюдения, мы видим, говорят ученые, что он так же питается, ростет, плодится, стареется и умирает, как и всякое животное: но некоторые явления — психические (так они называют их) — мешают точности наблюдений, представляют слишком большую сложность, и потому, чтобы лучше понять
человека, будем рассматривать его жизнь сперва в более простых проявлениях, подобных тем, которые мы видим в лишенных этой психической
деятельности животных и растениях.
Всякое изменение вещества, составляющего тело
человека, изменяет и нарушает всю его
деятельность.
Понимая свою жизнь только как животное существование, определяемое пространственными и временными условиями,
человек и пробуждение и
деятельность разумного сознания хочет измерять тою же меркой: он спрашивает себя — когда, сколько времени, в каких условиях я находился в обладании разумным сознанием?
Для
человека же, понимающего свою жизнь в том, в чем она и есть, — в
деятельности разумного сознания, не может быть этих промежутков.
Обман этот происходит вследствие того, что
человек принимает то, что он видит происходящим в своем животном, за цель
деятельности своего разумного сознания.
Стоит
человеку признать свою жизнь в стремлении к благу других, и уничтожается обманчивая жажда наслаждений; праздная же и мучительная
деятельность, направленная на наполнение бездонной бочки животной личности, заменяется согласной с законами разума
деятельностью поддержания жизни других существ, необходимой для его блага, и мучительность личного страдания, уничтожающего
деятельность жизни, заменяется чувством сострадания к другим, вызывающим несомненно плодотворную и самую радостную
деятельность.
Но мало того: допустив только возможность замены стремления к своему благу стремлением к благу других существ,
человек не может не видеть и того, что это-то самое постепенное, большее и большее отречение его личности и перенесение цели
деятельности из себя в другие существа и есть всё движение вперед человечества и тех живых существ, которые ближе к
человеку.
Но мало и этого: еще сильнее и убедительнее, чем разум и история, это самое, совсем из другого как будто источника, показывает
человеку стремление его сердца, влекущее его, как к непосредственному благу, к той самой
деятельности, которую указывает ему его разум и которая в сердце его выражается любовью.
Животная личность влечется к благу; разум указывает
человеку обманчивость личного блага и оставляет один путь.
Деятельность на этом пути есть любовь.
Животная личность страдает. И эти-то страдания и облегчение их и составляют главный предмет
деятельности любви. Животная личность, стремясь к благу, стремится каждым дыханием к величайшему злу — к смерти, предвидение которой нарушало всякое благо личности. А чувство любви не только уничтожает этот страх, но влечет
человека к последней жертве своего плотского существования для блага других.
Но мало и этого,
деятельность любви для
людей, признающих жизнь в благе животной личности, представляет такие затруднения, что проявления ее становятся не только мучительными, но часто и невозможными. «Надо не рассуждать о любви, — говорят обыкновенно
люди, не понимающие жизни, а предаваться тому непосредственному чувству предпочтения, пристрастия к
людям, которое испытываешь, и это-то и есть настоящая любовь».
Деятельность же эта не происходит в каком-нибудь определенном порядке, так что сначала заявляются
человеку требования его самой сильной любви, потом менее сильной и т. д.
Любви в будущем не бывает; любовь есть только
деятельность в настоящем.
Человек же, не проявляющий любви в настоящем, не имеет любви.
Чувства эти — предпочтения к известным существам, как например, к своим детям или даже к известным занятиям, например, к науке, к искусствам мы называем тоже любовью; но такие чувства предпочтения, бесконечно разнообразные, составляют всю сложность видимой, осязаемой животной жизни
людей и не могут быть называемы любовью, потому что они не имеют главного признака любви —
деятельности, имеющей и целью и последствием благо.
Человек, который жизнь свою полагает в существовании животной личности, не может любить, потому что любовь должна представляться ему
деятельностью прямо противоположною его жизни.
Если бы даже
человек, не понимающий жизни, и захотел искренно отдаться
деятельности любви, он не будет в состоянии этого сделать до тех пор, пока он не поймет жизни и не изменит всё свое отношение к ней.
Только для
человека, не признающего блага в жизни личной и потому не заботящегося об этом ложном благе и чрез это освободившего в себе свойственное
человеку благоволение ко всем
людям, возможна
деятельность любви, всегда удовлетворяющая его и других.
Так что, чем сильнее, напряженнее
деятельность для достижения наслаждений, тем невозможнее становится единственно доступное
человеку благо — любовь.
Жизнь понимается не так, как она сознается разумным сознанием — как невидимое, но несомненное подчинение в каждое мгновение настоящего своего животного — закону разума, освобождающее свойственное
человеку благоволение ко всем
людям и вытекающую из него
деятельность любви, а только как плотское существование в продолжении известного промежутка времени, в определенных и устраиваемых нами, исключающих возможность благоволения ко всем
людям, условиях.
Вся
деятельность животного и
человека, как животного, вызывается только страданием.
Человек же страдает не в одном настоящем, но страдает и в прошедшем, и в будущем, и потому
деятельность, вызываемая страданиями
человека, если она направлена только на настоящее животного
человека, не может удовлетворить его.
Только
деятельность, направленная и на причину, и на последствия страдания, и на прошедшее, и на будущее, удовлетворяет страдающего
человека.
Но
человек — я сам или близкий мне — сидит в тюрьме; или я сам или близкий мне лишился в сражении ноги, или меня терзают волки:
деятельность, направленная на побег из тюрьмы, на лечение ноги, на отбивание от волков, не удовлетворит меня, потому что заключение в тюрьме, боль ноги и терзание волков составляют только крошечную часть моего страдания.
Я вижу причины своего страдания в прошедшем, в заблуждениях моих и других
людей, и если моя
деятельность не направлена на причину страдания — на заблуждение, и я не стараюсь освободиться от него, я не делаю того, что должно быть, и потому-то страдание и представляется мне тем, чего не должно быть, и оно не только в действительности, но и в воображении возрастает до ужасных, исключающих возможность жизни, размеров.
Вопросы: зачем? и за что?, возникающие в душе
человека при испытывании или воображении страдания, показывают только то, что
человек не познал той
деятельности, которая должна быть вызвана в нем страданием, и которая освобождает страдание от его мучительности. И действительно, для
человека, признающего свою жизнь в животном существовании, не может быть этой, освобождающей страдание
деятельности, и тем меньше, чем уже он понимает свою жизнь.
Когда
человек, признающий жизнью личное существование, находит причины своего личного страдания в своем личном заблуждении, — понимает, что он заболел оттого, что съел вредное, или что его прибили оттого, что он сам пошел драться, или что он голоден и гол оттого, что он не хотел работать, — он узнает, что страдает за то, что сделал то, что не должно, и за тем, чтобы вперед не делать этого и, направляя свою
деятельность на уничтожение заблуждения, не возмущается против страдания, и легко и часто радостно несет его.
Но когда такого
человека постигает страдание, выходящее за пределы видимой ему связи страдания и заблуждения, — как, когда он страдает от причин, бывших всегда вне его личной
деятельности или когда последствия его страданий не могут быть ни на что нужны ни его, ни чьей другой личности, — ему кажется, что его постигает то, чего не должно быть, и он спрашивает себя: зачем? за что? и, не находя предмета, на который бы он мог направить свою
деятельность, возмущается против страдания, и страдание его делается ужасным мучением.
И удивительное дело, то самое, что ясно для разума, мысленно, — то самое подтверждается в единой истинной
деятельности жизни, в любви. Разум говорит, что
человек, признающий связь своих грехов и страданий с грехом и страданиями мира, освобождается от мучительности страдания; любовь на деле подтверждает это.
Так что чем меньше любви, тем больше
человек подвержен мучительности страданий, чем больше любви, тем меньше мучительности страдания; жизнь же вполне разумная, вся
деятельность которой проявляется только в любви, исключает возможность всякого страдания.
Если бы боги сотворили
людей без ощущения боли, очень скоро
люди бы стали просить о ней; женщины без родовых болей рожали бы детей в таких условиях, при которых редкие бы оставались живыми, дети и молодежь перепортили бы себе все тела, а взрослые
люди никогда не знали бы ни заблуждений других, прежде живших и теперь живущих
людей, ни, главное, своих заблуждений, — не знали бы что им надо делать в этой жизни, не имели бы разумной цели
деятельности, никогда не могли бы примириться с мыслью о предстоящей плотской смерти и не имели бы любви.
Ведь это — то самое, уменьшение чего, помощь чему и оставляет содержание разумной жизни
людей, — то самое, на что направлена истинная
деятельность жизни.
Деятельность, направленная на непосредственное любовное служение страдающим и на уничтожение общих причин страдания — заблуждений — и есть та единственная радостная работа, которая предстоит
человеку и дает ему то неотъемлемое благо, в котором состоит его жизнь.
Утоляет это страдание только сознание и
деятельность истинной жизни, уничтожающие несоразмерность личной жизни с целью, сознаваемой
человеком.