Неточные совпадения
Единственное средство вывести
его из
его заблуждения состоит в том, чтобы показать
ему, что в каждом рассуждении не столько важно само рассуждение, сколько занимаемое рассуждением место, т. е. что для того, чтобы плодотворно мыслить, необходимо знать, о чем прежде надо мыслить и о чем после; показать
ему, что разумная
деятельность отличается от безумной только тем, что разумная
деятельность распределяет свои рассуждения по порядку
их важности: какое рассуждение должно быть 1-м, 2-м, 3-м, 10-м, и т. д.
Как ни удивительно такое странное учение, объяснимое только фанатизмом суеверия,
оно существует, и, как всякое дикое фанатическое учение, производит свое гибельное влияние, направляя
деятельность человеческой мысли на путь ложный и праздный.
Вся сложная, кипучая
деятельность людей с
их торговлей, войнами, путями сообщения, наукой, искусствами есть большей частью только давка обезумевшей толпы у дверей жизни.
Все живут, как будто и не сознавая бедственности своего положения и бессмысленности своей
деятельности. «Или онибезумны, или я, — говорит себе проснувшийся человек. Но все не могут быть безумны, стало-быть, безумен-то я. Но нет, — то разумное я, которое говорит мне это, не может быть безумно. Пускай
оно будет одно против всего мира, но я не могу не верить
ему».
Другой разряд особенно распространенных в наше время рассуждений, при которых уже совершенно теряется из вида единственный предмет познания, такой: рассматривая человека, как предмет наблюдения, мы видим, говорят ученые, что
он так же питается, ростет, плодится, стареется и умирает, как и всякое животное: но некоторые явления — психические (так
они называют
их) — мешают точности наблюдений, представляют слишком большую сложность, и потому, чтобы лучше понять человека, будем рассматривать
его жизнь сперва в более простых проявлениях, подобных тем, которые мы видим в лишенных этой психической
деятельности животных и растениях.
Мы видим, что то, что происходит в растении и животном, то происходит точно так же и в человеке, говорят
они, а потому мы заключаем, что всё то, что происходит в человеке, и объяснится нам из того, что происходит в самом простом, видимом нам и подлежащем нашим опытам мертвом веществе, — тем более, что все особенности
деятельности человека находятся в постоянной зависимости от сил, действующих в веществе.
А потому, заключают
они, законы вещества суть причины
деятельности человека.
Понимая свою жизнь только как животное существование, определяемое пространственными и временными условиями, человек и пробуждение и
деятельность разумного сознания хочет измерять тою же меркой:
он спрашивает себя — когда, сколько времени, в каких условиях я находился в обладании разумным сознанием?
Обман этот происходит вследствие того, что человек принимает то, что
он видит происходящим в своем животном, за цель
деятельности своего разумного сознания.
Стоит человеку признать свою жизнь в стремлении к благу других, и уничтожается обманчивая жажда наслаждений; праздная же и мучительная
деятельность, направленная на наполнение бездонной бочки животной личности, заменяется согласной с законами разума
деятельностью поддержания жизни других существ, необходимой для
его блага, и мучительность личного страдания, уничтожающего
деятельность жизни, заменяется чувством сострадания к другим, вызывающим несомненно плодотворную и самую радостную
деятельность.
Но мало того: допустив только возможность замены стремления к своему благу стремлением к благу других существ, человек не может не видеть и того, что это-то самое постепенное, большее и большее отречение
его личности и перенесение цели
деятельности из себя в другие существа и есть всё движение вперед человечества и тех живых существ, которые ближе к человеку.
Но мало и этого: еще сильнее и убедительнее, чем разум и история, это самое, совсем из другого как будто источника, показывает человеку стремление
его сердца, влекущее
его, как к непосредственному благу, к той самой
деятельности, которую указывает
ему его разум и которая в сердце
его выражается любовью.
Животная личность страдает. И эти-то страдания и облегчение
их и составляют главный предмет
деятельности любви. Животная личность, стремясь к благу, стремится каждым дыханием к величайшему злу — к смерти, предвидение которой нарушало всякое благо личности. А чувство любви не только уничтожает этот страх, но влечет человека к последней жертве своего плотского существования для блага других.
Деятельность же эта не происходит в каком-нибудь определенном порядке, так что сначала заявляются человеку требования
его самой сильной любви, потом менее сильной и т. д.
Чувства эти — предпочтения к известным существам, как например, к своим детям или даже к известным занятиям, например, к науке, к искусствам мы называем тоже любовью; но такие чувства предпочтения, бесконечно разнообразные, составляют всю сложность видимой, осязаемой животной жизни людей и не могут быть называемы любовью, потому что
они не имеют главного признака любви —
деятельности, имеющей и целью и последствием благо.
Если бы даже человек, не понимающий жизни, и захотел искренно отдаться
деятельности любви,
он не будет в состоянии этого сделать до тех пор, пока
он не поймет жизни и не изменит всё свое отношение к ней.
Только для человека, не признающего блага в жизни личной и потому не заботящегося об этом ложном благе и чрез это освободившего в себе свойственное человеку благоволение ко всем людям, возможна
деятельность любви, всегда удовлетворяющая
его и других.
Деятельность людей, не понимающих жизни, во всё время
их существования направлена на борьбу за свое существование, на приобретение наслаждений, избавление себя от страданий и удаление от себя неизбежной смерти.
Какой бы тесный ни был круг
деятельности человека — Христос
он, Сократ, добрый, безвестный, самоотверженный старик, юноша, женщина, — если
он живет, отрекаясь от личности для блага других,
он здесь, в этой жизни уже вступает в то новое отношение к миру, для которого нет смерти, и установление которого есть для всех людей дело этой жизни.
Животное страдает только в настоящем, и потому
деятельность, вызываемая страданием животного, направленная на самого себя в настоящем, вполне удовлетворяет
его.
Человек же страдает не в одном настоящем, но страдает и в прошедшем, и в будущем, и потому
деятельность, вызываемая страданиями человека, если она направлена только на настоящее животного человека, не может удовлетворить
его.
Закон
его жизни нарушен извне, и
оно направляет свою
деятельность на восстановление
его, и совершается то, что должно быть.
Я вижу причины своего страдания в прошедшем, в заблуждениях моих и других людей, и если моя
деятельность не направлена на причину страдания — на заблуждение, и я не стараюсь освободиться от
него, я не делаю того, что должно быть, и потому-то страдание и представляется мне тем, чего не должно быть, и
оно не только в действительности, но и в воображении возрастает до ужасных, исключающих возможность жизни, размеров.
И как страдание животного вызывает
деятельность, направленную на боль, и
деятельность эта освобождает страдание от
его мучительности, так и страдания разумного существа вызывают
деятельность, направленную на заблуждение, и
деятельность эта освобождает страдание от
его мучительности.
Вопросы: зачем? и за что?, возникающие в душе человека при испытывании или воображении страдания, показывают только то, что человек не познал той
деятельности, которая должна быть вызвана в
нем страданием, и которая освобождает страдание от
его мучительности. И действительно, для человека, признающего свою жизнь в животном существовании, не может быть этой, освобождающей страдание
деятельности, и тем меньше, чем уже
он понимает свою жизнь.
Когда человек, признающий жизнью личное существование, находит причины своего личного страдания в своем личном заблуждении, — понимает, что
он заболел оттого, что съел вредное, или что
его прибили оттого, что
он сам пошел драться, или что
он голоден и гол оттого, что
он не хотел работать, —
он узнает, что страдает за то, что сделал то, что не должно, и за тем, чтобы вперед не делать этого и, направляя свою
деятельность на уничтожение заблуждения, не возмущается против страдания, и легко и часто радостно несет
его.
Но когда такого человека постигает страдание, выходящее за пределы видимой
ему связи страдания и заблуждения, — как, когда
он страдает от причин, бывших всегда вне
его личной
деятельности или когда последствия
его страданий не могут быть ни на что нужны ни
его, ни чьей другой личности, —
ему кажется, что
его постигает то, чего не должно быть, и
он спрашивает себя: зачем? за что? и, не находя предмета, на который бы
он мог направить свою
деятельность, возмущается против страдания, и страдание
его делается ужасным мучением.
Если бы боги сотворили людей без ощущения боли, очень скоро люди бы стали просить о ней; женщины без родовых болей рожали бы детей в таких условиях, при которых редкие бы оставались живыми, дети и молодежь перепортили бы себе все тела, а взрослые люди никогда не знали бы ни заблуждений других, прежде живших и теперь живущих людей, ни, главное, своих заблуждений, — не знали бы что
им надо делать в этой жизни, не имели бы разумной цели
деятельности, никогда не могли бы примириться с мыслью о предстоящей плотской смерти и не имели бы любви.
Понимание страданий личностей и причин заблуждений людских и
деятельность для уменьшения
их ведь есть всё дело жизни человеческой.
Деятельность, направленная на непосредственное любовное служение страдающим и на уничтожение общих причин страдания — заблуждений — и есть та единственная радостная работа, которая предстоит человеку и дает
ему то неотъемлемое благо, в котором состоит
его жизнь.