Неточные совпадения
Теперь,
не только в научных книжках, но и в разговорах, говоря о жизни, говорят
не о той, которую мы все знаем, — о жизни, сознаваемой мною теми страданиями, которых я боюсь и которые ненавижу, и теми наслаждениями и радостями, которых я желаю; а о чем-то таком, что,
может быть, возникло из игры случайности по некоторым физическим
законам, а
может быть и от того, что имеет в себе таинственную причину.
Жизнь мы
не можем определить в своем сознании, говорит это учение. Мы заблуждаемся, рассматривая ее в себе. То понятие о благе, стремление к которому в нашем сознании составляет нашу жизнь,
есть обманчивый призрак, и жизнь нельзя понимать в этом сознании. Чтобы понять жизнь, надо только наблюдать ее проявления, как движение вещества. Только из этих наблюдений и выведенных из них
законов мы найдем и
закон самой жизни, и
закон жизни человека.
Но
закон нашей жизни — подчинение нашего животного тела разуму —
есть тот
закон, который мы нигде
не видим,
не можем видеть, потому что он
не совершился еще, но совершается нами в нашей жизни.
Не понимая того, что благо и жизнь наша состоят в подчинении своей животной личности
закону разума, и принимая благо и существование своей животной личности за всю нашу жизнь, и отказываясь от предназначенной нам работы жизни, мы лишаем себя истинного нашего блага и истинной нашей жизни и на место ее подставляем то видимое нам существование нашей животной деятельности, которое совершается независимо от нас и потому
не может быть нашей жизнью.
Если же для человека возможно знание того разумного
закона, которому должна
быть подчинена его жизнь, то очевидно, что познание этого
закона разума он нигде
не может почерпнуть, кроме как там, где он и открыт ему: в своем разумном сознании.
Изучение всего этого важно для человека, показывая ему, как в отражении, то, что необходимо совершается в его жизни; но очевидно, что знание того, что уже совершается и видимо нами, как бы оно ни
было полно,
не может дать нам главного знания, которое нужно нам, — знания того
закона, которому должна для нашего блага
быть подчинена наша животная личность.
При предположении же о том, что жизнь человека
есть только его животное существование, и что благо, указываемое разумным сознанием, невозможно, и что
закон разума
есть только призрак, такое изучение делается
не только праздным, но и губительным, закрывая от человека его единственный предмет познания и поддерживая его в том заблуждении, что, исследуя отражение предмета, он
может познать и предмет.
Он действительно знает себя в этом животном, и знает себя
не потому, что он
есть нечто пространственное и временное (напротив: себя, как временное и пространственное проявление, он никогда познать
не может), а потому, что он
есть нечто, долженствующее для своего блага
быть подчиненным
закону разума.
Не из познаний
законов вещества, как это думают, мы
можем познавать
закон организмов, и
не из познания
закона организмов мы
можем познавать себя, как разумное сознание, но наоборот. Прежде всего мы
можем и нам нужно познать самих себя, т. е. тот
закон разума, которому для нашего блага должна
быть подчинена наша личность, и тогда только нам можно и нужно познать и
закон своей животной личности и подобных ей личностей, и, еще в большем отдалении от себя,
законы вещества.
Человеку полезно изучать и материал и орудие своей работы. Чем лучше он познает их, тем лучше он
будет в состоянии работать. Изучение этих включенных в его жизнь видов существования — своего животного и вещества, составляющего животное, показывает человеку, как бы в отражении, общий
закон всего существующего — подчинение
закону разума и тем утверждает его в необходимости подчинения своего животного своему
закону, но
не может и
не должен человек смешивать материал и орудие своей работы с самой своей работой.
«Но если это и
может быть законом мыслимым, это
не есть закон действительности», отвечает возмущенное заблудшее сознание человека.
Он
не может не видеть и того, что, при допущении такого же понимания жизни и в других людях и существах, жизнь всего мира, вместо прежде представлявшихся безумия и жестокости, становится тем высшим разумным благом, которого только
может желать человек, — вместо прежней бессмысленности и бесцельности, получает для него разумный смысл: целью жизни мира представляется такому человеку бесконечное просветление и единение существ мира, к которому идет жизнь и в котором сначала люди, а потом и все существа, более и более подчиняясь
закону разума,
будут понимать (то, что дано понимать теперь одному человеку), что благо жизни достигается
не стремлением каждого существа к своему личному благу, а стремлением, согласно с
законом разума, каждого существа к благу всех других.
Люди
не хотят видеть того, что ни одно существование, как плотское существование,
не может быть счастливее другого, что это такой же
закон, как тот, по которому на поверхности озера нигде нельзя поднять воду выше данного общего уровня.
На это нет ответа. Рассуждение, напротив, очевидно показывает мне, что
закона, по которому один человек подвергается, а другой
не подвергается этим случайностям, нет и
не может быть никакого, что подобных случайностей бесчисленное количество и что потому, что бы я ни делал, моя жизнь всякую секунду подвержена всем бесчисленным случайностям самого ужасного страдания.
Неточные совпадения
Глупову именно нужен
был"сумрак
законов", то
есть такие
законы, которые, с пользою занимая досуги законодателей, никакого внутреннего касательства до посторонних лиц иметь
не могут.
— Состояние у меня, благодарение богу, изрядное. Командовал-с; стало
быть,
не растратил, а умножил-с. Следственно, какие
есть насчет этого
законы — те знаю, а новых издавать
не желаю. Конечно, многие на моем месте понеслись бы в атаку, а
может быть, даже устроили бы бомбардировку, но я человек простой и утешения для себя в атаках
не вижу-с!
Произошло объяснение; откупщик доказывал, что он и прежде
был готов по мере возможности; Беневоленский же возражал, что он в прежнем неопределенном положении оставаться
не может; что такое выражение, как"мера возможности", ничего
не говорит ни уму, ни сердцу и что ясен только
закон.
Тут открылось все: и то, что Беневоленский тайно призывал Наполеона в Глупов, и то, что он издавал свои собственные
законы. В оправдание свое он
мог сказать только то, что никогда глуповцы в столь тучном состоянии
не были, как при нем, но оправдание это
не приняли, или, лучше сказать, ответили на него так, что"правее бы он
был, если б глуповцев совсем в отощание привел, лишь бы от издания нелепых своих строчек, кои предерзостно
законами именует, воздержался".
Предпринят
был целый ряд последовательных мер, которые исключительно клонились к упомянутой выше цели и сущность которых
может быть формулирована следующим образом: 1) просвещение и сопряженные с оным экзекуции временно прекратить, и 2)
законов не издавать.