Неточные совпадения
То, что во всех нас, людях, есть одно и то же, мы все живо чувствуем; то, что это одно и то же есть и в
животных, мы уже не так живо чувствуем. Еще менее чувствуем это в насекомых. Но стоит вдуматься в
жизнь и этих мелких тварей, и почувствуешь, что то же самое живет и в них.
Каждым движением нашим мы невольно губим
жизни незаметных нам существ», — так говорят обыкновенно, думая этим оправдать людскую жестокость к
животным.
Но бывают и такие люди, разумные и добрые, которые понимают, что
жизнь других людей и даже
животных так же сама по себе важна, как и ихняя.
Человеку, пока он живет
животной жизнью, кажется, что если он отделен от других людей, то это так и надо и не может быть иначе. Но как только человек начнет жить духовно, так ему становится странно, непонятно, даже больно, зачем он отделен от других людей, и он старается соединиться с ними. А соединяет людей только любовь.
Представить себе, что люди живут одной
животной жизнью, не борются со своими страстями, — какая бы была ужасная
жизнь, какая бы была ненависть всех против всех людей, какое бы было распутство, какая жестокость! Только то, что люди знают свои слабости и страсти и борются с своими грехами, соблазнами и суевериями, делает то, что люди могут жить вместе.
Человек же сознает в себе в одно и то же время и
животное и бога, и потому не может быть безгрешным. Мы называем безгрешными детей, это — неверно. Ребенок не безгрешен. В нем меньше грехов, чем во взрослом, но уже есть грехи тела. Также не безгрешен человек самой святой
жизни. В святом меньше грехов, но грехи есть — без грехов нет
жизни.
Не поднимай руки против брата твоего и не проливай крови никаких других существ, населяющих землю, — ни людей, ни домашних
животных, ни зверей, ни птицы; в глубине твоей души вещий голос тебе запрещает ее проливать, ибо кровь — это
жизнь, а
жизнь ты не можешь вернуть.
Человеку, как
животному, нужно бороться с другими существами и плодиться, чтобы увеличить свою породу; но как разумному, любящему существу, ему нужно не бороться с другими существами, а любить всех, и не плодиться, чтобы увеличить свою породу, а быть целомудренным. Из соединения этих двух противных стремлений: стремления к борьбе и к половой похоти и стремления к любви и целомудрию, и слагается
жизнь человека такою, какою она должна быть.
Во всей
животной жизни, и особенно в рождении детей, человеку надо быть выше скота, а никак уже не ниже его. Люди же именно в этом самом большею частью ниже
животного.
Животные сходятся самец с самкой только тогда, когда от них может быть плод. Люди же, мужчина с женщиной, сходятся ради удовольствия, не думая о том, будут или не будут от этого дети.
При этом возделывании и при той любви, которая нужна при этом к
животным и растениям, лучше всего понимает человек свою
жизнь и проживает ее.
Жизнь людей богатых, свободных от необходимого для
жизни труда, не может не быть безумна. Люди, не работая, то есть не исполняя один из законов
жизни всех людей, не могут не шалеть. С ними делается то же, что с перекормленными домашними
животными: лошадьми, собаками, свиньями. Они прыгают, дерутся, носятся с места на место, сами не зная зачем.
Этим только можно объяснить то удивительное затмение, в котором находятся добрые люди нашего общества, искренно желающие блага
животным, но с спокойной совестью поедающие
жизни своих братьев.
Пройдя еще далее, Франциск опять позвал Льва и сказал: «И еще запиши, брат Лев, овечка божия, что если бы мы научились говорить на языках ангельских, если бы узнали течение звезд и если бы нам открылись все клады земли и мы познали бы все тайны
жизни птиц, рыб, всех
животных, людей, деревьев, камней и вод, — запиши, что и это не было бы радостью совершенной».
Любовь очень часто в представлении таких людей, признающих
жизнь в
животной личности, то самое чувство, вследствие которого для блага своего ребенка мать отнимает, посредством найма кормилицы, у другого ребенка молоко его матери; то чувство, по которому отец отнимает последний кусок у голодающих людей, чтобы обеспечить своих детей; это то чувство, по которому любящий женщину страдает от этой любви и заставляет ее страдать, соблазняя ее, или из ревности губит себя и ее; это то чувство, по которому люди одного, любимого ими товарищества наносят вред чуждым или враждебным его товариществу людям; это то чувство, по которому человек мучит сам себя над «любимым» занятием и этим же занятием причиняет горе и страдания окружающим его людям; это то чувство, по которому люди не могут стерпеть оскорбления любимому отечеству и устилают поля убитыми и ранеными, своими и чужими.
В молодых годах люди верят, что назначение человечества в постоянном совершенствовании и что возможно и даже легко исправить всё человечество, уничтожить все пороки и несчастья. Мечты эти не смешны, а, напротив, в них гораздо больше истины, чем в суждениях старых, завязших в соблазнах людей, когда люди эти, проведшие всю
жизнь не так, как это свойственно человеку, советуют людям ничего не желать, не искать, а жить, как
животное.
Если бы ему стоило чего-нибудь возвращение своей свободы и он не искал бы ее, этого самого дорогого для человека естественного права, отличающего человека от
животного, то я понимаю, что он мог бы предпочесть безопасность и удобство
жизни борьбе за свободу.
Вся истинная
жизнь человеческая есть не что иное, как постепенный переход от низшей,
животной природы к всё большему и большему сознанию
жизни духовной.
Для того, чтобы
жизнь была не горем, а сплошною радостью, надо всегда быть добрым со всеми, — и людьми и
животными. А чтобы быть всегда добрым, надо приучать себя к этому. А чтобы приучить себя к этому, надо не пропускать ни одного своего недоброго поступка, не упрекнув себя за него.
Самоотречение не есть отречение от себя, а только перенесение своего я из
животного существа в духовное. Отрекаться от себя не значит отрекаться от
жизни. Напротив, отрекаться от
жизни плотской значит усиливать свою истинную духовную
жизнь.
Для
животного благо телесной
жизни и вытекающее из этого продолжение рода есть высшая цель
жизни.
Для того, чтобы понять, как необходимо отрекаться от плотской
жизни для
жизни духовной, стоит только представить себе, как ужасна, отвратительна была бы
жизнь человека, вся отданная одним телесным,
животным желаниям. Настоящая человеческая
жизнь начинается только тогда, когда начинается отречение человека от животности.
Притчей о виноградарях (Мф. XXI, 33—42) Христос разъясняет заблуждение людей, принимающих призрак
жизни — свою личную
животную жизнь — за
жизнь истинную.
Нет ничего важнее внутренней работы в одиночестве с богом. Работа эта в том, чтобы останавливать себя в желании блага своей
животной личности, напоминать себе бессмысленность телесной
жизни. Только когда один с собой с богом, и можно делать это. Когда с людьми, тогда уже поздно. Когда с людьми, то поступишь хорошо только тогда, когда заготовил способность самоотречения в уединении, в обществе с богом.
Чем больше отрекается человек от своего
животного я, тем свободнее его
жизнь, тем нужнее она другим людям и тем она радостнее для него самого.
Я чувствую себя обязанным пожертвовать ради христианства собственностью, славой,
жизнью, но ни для какой религии я не могу жертвовать тем разумом, который возвышает меня над
животным и делает меня человеком.
Только бы мы умели принимать это как следует, как нужную нам, а потому радостную работу, а не как нечто досадное, нарушающее то наше
животное существование, которое мы считаем
жизнью и усиление которого считаем благом!
Жизнь только в том, чтобы из своего
животного делать всё более и более духовное. А для этого нужно то, что мы называем злом. Только на том, что мы называем злом, на горестях, болезнях, страданиях мы учимся переделывать свое
животное яв духовное.
Страдания и смерть представляются человеку злом только тогда, когда он закон своего плотского,
животного существования принимает за закон своей
жизни.
Жизнь с забвением смерти и
жизнь с сознанием ежечасного приближения к смерти — два совершенно различные состояния. Одно близко к
животному, другое — к божественному.
Чем
жизнь наша становится духовнее, тем более мы верим в бессмертие. По мере того как природа наша удаляется от
животной грубости, уничтожаются и наши сомнения.
Мы не знаем и не можем знать, для чего мы живем. И потому нельзя бы было нам знать, что нам делать и чего не делать, если бы у нас не было желания блага. Это желание верно указывает нам, что нам делать, если только мы понимаем свою
жизнь не как
животное, а как душу в теле. И это самое благо, какого желает наша душа, и дано нам в любви.