Неточные совпадения
Христос открыл людям то, что вечное не то же, что будущее, но что вечное, невидимое живет в нас сейчас в этой
жизни, что мы
становимся вечными, когда соединяемся с тем богом духом, в котором всё живет и движется.
Но всегда и везде ложные учителя поучали людей тому, чтобы признавать богом то, что не есть бог, и законом бога то, что не есть закон бога. И люди верили ложным учениям и удалились от истинного закона
жизни и от исполнения истинного закона его, и
жизнь людей
становилась от этого труднее и несчастнее.
Не надо думать, что вера истинна оттого, что она старая. Напротив, чем дольше живут люди, тем всё яснее и яснее
становится им истинный закон
жизни. Думать, что нам в наше время надо верить тому же самому, чему верили наши деды и прадеды, — это всё равно, что думать, что, когда ты вырос, тебе будет впору твоя детская одежа.
Человеку, пока он живет животной
жизнью, кажется, что если он отделен от других людей, то это так и надо и не может быть иначе. Но как только человек начнет жить духовно, так ему
становится странно, непонятно, даже больно, зачем он отделен от других людей, и он старается соединиться с ними. А соединяет людей только любовь.
Жизнь каждого человека только в том, чтобы
становиться с каждым годом, месяцем, днем всё лучше и лучше. И чем люди
становятся лучше, тем они ближе соединяются друг с другом. А чем ближе соединяются люди, тем
жизнь их лучше.
Главное дело
жизни в улучшении своей души. Гордый же человек считает себя всегда вполне хорошим. От этого-то гордость особенно вредна. Она мешает человеку в главном деле
жизни людей, в том, чтобы
становиться лучше.
Одна из самых древних и самых глубоких по мысли вер была вера индусов. Причиной того, что она не
стала верой всемирной и не дала для
жизни людей тех плодов, какие она могла дать, было то, что учителя ее признали людей неравными и разделили их на касты. Для людей, признающих себя неравными, не может быть истинной веры.
Всякий по себе знает, как трудно изменить свою
жизнь и
стать таким, каким хотел бы быть. Когда же дело идет о других, то кажется, что стоит только приказать и припугнуть, и другие сделаются такими, какими мы хотим, чтобы они были.
Ничто так не мешает улучшению
жизни людей, как то, что они хотят улучшить свою
жизнь делами насилия. Насилие же людей над людьми более всего отвлекает людей от того одного, что может улучшить их
жизнь, а именно от того, чтобы стараться самим
становиться лучше.
Жизнь наша
стала бы прекрасна, если бы мы только увидали то, что нарушает наше благо. А нарушает наше благо более всего суеверие о том, что насилие может дать его.
Трудно бывает одному отступить от принятых обычаев, а между тем при всяком шаге к тому, чтобы
становиться лучше, приходится сталкиваться с принятым обычаем и подвергаться осуждению людей. Человеку, полагающему свою
жизнь в самосовершенствовании, надо быть готовым к этому.
Если мы сидим в движущемся корабле и смотрим на какую-нибудь вещь на этом же корабле, то мы не замечаем того, что плывем; если же мы посмотрим в сторону на то, что не движется вместе с нами, например на берег, то тотчас же заметим, что движемся. То же и в
жизни. Когда все люди живут не так, как должно, то это незаметно нам, но стоит одному опомниться и зажить по-божьи, и тотчас же
становится явным то, как дурно живут остальные. Остальные же всегда гонят за это того, кто живет не так, как они все.
Если не будет государственной власти, говорят начальствующие, то более злые будут властвовать над менее злыми. Но дело в том, что то, чем пугают, уже совершилось: теперь уже властвуют более злые над менее злыми, и именно потому, что существует государственная власть. О том же, что произойдет от того, что не будет государственной власти, мы судить не можем. По всем вероятиям должно заключить, что если люди, делающие насилие, перестанут его делать, то
жизнь всех людей
станет от этого никак не хуже, но лучше.
Может быть, что для прежнего состояния людей было нужно государственное устройство; может быть, для некоторых людей оно нужно еще и теперь, но люди не могут не предвидеть того состояния, при котором насилие может только мешать их мирной
жизни. А видя и предвидя это, люди не могут не стараться ввести такой порядок, в котором насилие
стало бы и ненужно и невозможно. Средство же осуществления этого порядка есть внутреннее совершенствование, не допускающее участия в насилии.
И как в
жизни отдельного человека бывают такие времена, когда ребенок
становится юношей и не может уже жить попрежнему, и юноша
становится зрелым мужем, и зрелый муж стариком, так и всё человечество переживает разные возрасты.
Дальше же этого предела государство не может идти: государство не может даже дать нам понятия о том, какая бы
стала жизнь людей при взаимной благожелательности их между собою.
Жизнь наша
стала дурной, даже хуже языческой, оттого, что вместо истинной веры у нас есть только ложная вера, обман веры.
Персидский мудрец говорит: «Когда я был молод, я сказал себе: хочу познать всю науку. И я узнал почти всё, что знали люди, но когда я
стал стар и взглянул на всё то, что я узнал, то я увидал, что
жизнь моя прошла и я ничего не знаю».
Дело
жизни всякого человека:
становиться лучше и лучше. И потому хороши только те науки, которые помогают этому.
Такой прием имеет ту выгоду, что если ученик и не достигнет никогда последней ступени, как это обыкновенно и бывает в действительности, он все-таки выиграет от обучения и
станет более опытным и умным, если не для школы, то для
жизни.
Становиться лучше и лучше — в этом всё дело
жизни, а
становиться лучше можно только усилиями.
Мы делаем усилие проснуться и действительно просыпаемся, когда сон
становится ужасен и нет уже больше сил переносить его. То же надо делать и в
жизни, когда она
становится невыносима. В такие минуты надо усилием сознания проснуться к новой, высшей, духовной
жизни.
Стало быть, для того, чтобы
жизнь перестала быть дурною, надо переделать людей из плохих в хороших.
Стало быть, от нас и дурная
жизнь, от нас и то, чтобы она
стала хорошей.
Время за нами, время перед нами, при нас его нет. Как только
станешь больше думать о том, что было, или о том, что будет, как потеряешь главное:
жизнь истинную в настоящем.
Memento mori, помни смерть! — великое слово. Если бы мы помнили то, что мы неизбежно и скоро умрем, вся
жизнь наша была бы совсем другая. Если человек знает, что он умрет через полчаса, то он наверное не
станет делать ни пустого, ни глупого, ни, главное, дурного в эти полчаса. Но полвека, которые, может быть, отделяют тебя от смерти, разве не то же, что полчаса?
Все люди нашего времени знают, что
жизнь наша дурная, и не только осуждают устройство нашей
жизни, но и делают дела, которые, по их мнению, должны улучшить
жизнь. Но
жизнь от этого не улучшается, а
становится всё хуже и хуже. Отчего это? А оттого, что люди делают самые хитрые и трудные дела для улучшения
жизни, а не делают самого простого и легкого: не воздерживаются от участия в тех делах, которые делают нашу
жизнь дурною.
Как ни тонка и прозрачна
стала ложь, вытекающая из противоречия нашей
жизни и нашего сознания, она утончается и растягивается, но не обрывается. И, утончаясь и растягиваясь, ложь эта связывает существующий порядок вещей и препятствует проявлению нового.
Если, посмотрев назад, на свою
жизнь, ты заметишь, что
жизнь твоя
стала лучше, добрее, более свободна от грехов, соблазнов и суеверий, то знай, что этим успехом ты обязан только работе своей мысли.
И, кроме того, чем дальше живет человек, тем всё
становится понятнее ему и то, что вся
жизнь его только на время, и всякий час может кончиться смертью.
Стало быть,
жизнь для вещественных целей не может иметь никакого смысла.
Учение Христа о том, что
жизнь нельзя обеспечить, а надо всегда, всякую минуту быть готовым умереть, дает больше блага, чем учение мира о том, что надо обеспечить свою
жизнь, — дает больше блага уже по одному тому, что неизбежность смерти и необеспеченность
жизни остаются те же при учении мира и при учении Христа, но самая
жизнь, по учению Христа, не поглощается уже вся без остатка праздным занятием мнимого обеспечения своей
жизни, а
становится свободна и может быть отдана одной свойственной ей цели: совершенствованию своей души и увеличению любви к людям.
Ребенок не чувствует укоров совести за свое себялюбие, но по мере уяснения разума себялюбие
становится тяжестью для самого себя; с движением
жизни себялюбие всё больше и больше ослабевает и при приближении смерти совершенно уничтожается.
Мне противна моя
жизнь; я чувствую, что весь в грехах. — только вылезу из одного, попадаю в другой. Как мне хоть сколько-нибудь исправить свою
жизнь? Одно есть самое действительное средство: признать свою
жизнь в духе, а не в теле, не участвовать в гадких делах телесной
жизни. Только пожелай всей душой этого, и ты увидишь, как сейчас же сама собой
станет исправляться твоя
жизнь. Она была дурная только оттого, что ты своей духовной
жизнью служил телесной
жизни.
Человек в своей
жизни то же, чтò дождевая туча, выливающаяся на луга, поля, леса, сады, пруды, реки. Туча вылилась, освежила и дала
жизнь миллионам травинок, колосьев, кустов, деревьев и теперь
стала светлой, прозрачной и скоро совсем исчезнет. Так же и телесная
жизнь доброго человека: многим и многим помог он, облегчил
жизнь, направил на путь, утешил и теперь изошел весь и, умирая, уходит туда, где живет одно вечное, невидимое, духовное.
Чем больше человек переносит свою
жизнь из
жизни животной в
жизнь духовную, тем
жизнь его
становится свободнее и радостнее. Для того же, чтобы человек мог переносить свою
жизнь из
жизни животной в
жизнь духовную, надо, чтобы он сознавал себя духовным существом. Для того же, чтобы человек мог сознавать себя духовным существом, ему надо отрекаться от
жизни телесной. Для веры нужно самоотречение, для самоотречения нужно сознание. Одно помогает другому.
Главное дело
жизни всякого человека — это то, чтобы
становиться добрее и лучше. А как же можно
становиться лучше, когда считаешь себя хорошим?
Когда чувствуешь себя несчастным, вспомни о несчастиях других и о том, что могло бы быть еще хуже. Вспомни еще, чем ты виноват был прежде и теперь виноват; а самое главное, помни то, что то, что ты называешь несчастием, есть то, что послано тебе для твоего испытания, для того, чтобы ты выучился покорно и любовно переносить несчастие, для того, чтобы ты благодаря этому несчастию
стал лучше. А в том, чтобы
становиться лучше, всё дело твоей
жизни.
Похожа и дальше
жизнь одного дня на всю
жизнь человеческую. Проснувшись, человек работает, хлопочет, и что дальше день, то он
становится всё бодрее и бодрее, но дойдет дело до полдня — и чувствует человек уже не такую бодрость, как с утра. А к вечеру и еще больше устает и хочется уже отдохнуть. Совсем то же и во всей
жизни.
Какое же из двух предположений вероятнее? Разве можно допустить, чтобы нравственные существа — люди — были поставлены в необходимость справедливо проклинать существующий порядок мира, тогда как перед ними выход, разрешающий их противоречие? Они должны проклинать мир и день своего рождения, если нет бога и будущей
жизни. Если же, напротив, есть и то и другое,
жизнь сама по себе
становится благом и мир — местом нравственного совершенствования и бесконечного увеличения счастья и святости.
С тех пор, как люди
стали думать, они признали, что ничто так не содействует нравственной
жизни людей, как памятование о телесной смерти. Ложно же направленное врачебное искусство ставит себе целью избавлять людей от смерти и научает их надеяться на избавление от телесной смерти, на удаление от себя мысли о телесной смерти и тем лишает людей главного побуждения к нравственной
жизни.
Для того, чтобы жить и не мучиться, надо надеяться на радости впереди себя. А какая же может быть надежда радости, когда впереди только старость и смерть? Как же быть? А так: чтобы полагать свою
жизнь не в телесных благах, а в духовных, не в том, чтобы
становиться ученее, богаче, знатнее, а в том, чтобы
становиться всё добрее и добрее, любовнее и любовнее, всё больше и больше освобождаться от тела, — тогда и старость и смерть
станут не пугалом и мучением, а тем самым, чего желаешь.
Чем
жизнь наша
становится духовнее, тем более мы верим в бессмертие. По мере того как природа наша удаляется от животной грубости, уничтожаются и наши сомнения.
Знаем только то, что душа после смерти
становится чем-то другим и таким другим, о чем мы в этой
жизни судить не можем.
Всякому человеку, чем дольше он живет, тем больше раскрывается
жизнь: то, что было неизвестным,
становится известным. И так до самой смерти. В смерти же раскрывается всё, что только может познать человек.
Стоит только человеку полагать свою
жизнь в соединении любовью со всем живущим и с богом, и
жизнь его тотчас же вместо муки
становится благом.