Неточные совпадения
Не бойся откидывать от своей веры всё лишнее, телесное, видимое, осязаемое, а также и всё смутное, неясное: чем больше ты очистишь духовное ядро,
тем яснее узнаешь истинный закон жизни.
Христос научает человека
тому, что в нем есть
то, что поднимает его выше этой жизни с ее суетой, страхами и похотями. Человек, познавший учение Христа, испытывает
то, что испытала бы птица, если бы она
не знала
того, что у нее есть крылья, и вдруг поняла бы, что она может летать, быть свободной и ничего
не бояться.
Кто соединен с богом,
тот не может
бояться бога. Бог
не может сделать зло самому себе.
Нет такого крепкого и здорового тела, которое никогда
не болело бы; нет таких богатств, которые бы
не пропадали; нет такой власти, которая
не кончалась бы. Всё это непрочно. Если человек положит жизнь свою в
том, чтобы быть здоровым, богатым, важным человеком, если даже он и получит
то, чего добивается, он все-таки будет беспокоиться,
бояться и огорчаться, потому что будет видеть, как всё
то, во что он положил жизнь, уходит от него, будет видеть, что он сам понемногу стареется и приближается к смерти.
Говорят, надо
бояться бога. Это неправда. Бога надо любить, а
не бояться. Нельзя любить
того, кого
боишься. Да, кроме
того, нельзя
бояться бога оттого, что бог есть любовь. Как же
бояться любви?
Не бояться бога надо, а сознавать его в себе. А если будешь сознавать бога в себе,
то не будешь
бояться ничего на свете.
Жить по-божьи значит быть подобным богу. А чтобы быть подобным богу, надо ничего
не бояться и ничего
не желать для себя. А для
того, чтобы ничего
не бояться и ничего
не желать для себя, надо только любить.
И святой сказал: «Ничего из этого
не желаю, потому что господу богу подобает избавлять людей от
того, что он посылает им: от нужды и страданий, от болезней и от преждевременной смерти. Любви же от людей я
боюсь.
Боюсь, как бы любовь людская
не соблазнила меня,
не помешала мне в одном главном моем деле, в
том, чтобы увеличить в себе любовь к богу и к людям».
Человек
боится смерти и подлежит ей. Человек,
не знающий добра и зла, кажется счастливее, но он неудержимо стремится к этому познанию. Человек любит праздность и удовлетворение похотей без страданий, и вместе с
тем только труд и страдания дают жизнь ему и его роду.
Не стоять у дверей богатого и
не говорить голосом просителя — это лучшая жизнь. А для
того, чтобы этого
не было, надо
не бояться работы.
Богатому плохо живется и оттого, что он
не может быть спокоен, а всегда
боится за свое богатство, и оттого, что чем больше богатства,
тем больше забот и дел. А главное, оттого плохо живется богатому, что ему можно сходиться только с немногими людьми, с такими же, как он, богатыми. С остальными же, с бедными, ему нельзя сходиться. Если сойтись с бедными, слишком ясно виден его грех. И ему
не может
не быть стыдно.
Гордый человек
боится всякого осуждения. А
боится он потому, что чувствует, что величие его
не твердо, что оно держится только до
тех пор, пока
не сделана хоть маленькая дырка в
том пузыре, которым он надут.
Когда люди говорят, что всем надо жить мирно, никого
не обижать, а сами
не миром, а силою заставляют людей жить по своей воле,
то они как будто говорят: делайте
то, что мы говорим, а
не то, что мы делаем. Можно
бояться таких людей, но нельзя им верить.
Люди признают насильническую власть и подчиняются ей, потому что
боятся, что если
не будет такой власти,
то злые люди будут насиловать и обижать добрых. Пора людям понять, что этого нечего
бояться; нечего
бояться потому, что
то, чего они
боятся,
то и есть,
то есть что теперь, при теперешних властях, злые
не переставая насилуют и обижают добрых, и обижают и насилуют так, что трудно думать, чтобы без этих властей и обиды были бы хуже.
Люди уже давно
не верят в старые обычаи, законы, учреждения, а все-таки подчиняются им, потому что каждый думает, что большинство людей осудит его, если он откажется повиноваться. А между
тем большинство уже давно
не верит, а только каждый
боится быть первым.
Ты
боишься, что тебя будут презирать за твою кротость, но люди справедливые
не могут презирать тебя за это, а до других людей тебе дела нет, —
не обращай внимания на их суждения.
Не станет же хороший столяр огорчаться
тем, что человек, ничего
не понимающий в столярном деле,
не одобряет его работы.
В особенности удивлялся он слепоте
тех ложных ученых, которые
не сознают, что человеческий ум
не может проникнуть в эти тайны. — Потому-то, — говорил он, — все эти люди, воображающие, что смеют толковать о них, далеко
не сходятся в своих основных мнениях, и когда послушаешь их всех вместе,
то кажется, что находишься среди сумасшедших. И действительно, какие отличительные признаки несчастных, одержимых безумием? Они
боятся того, в чем нет ничего страшного, и
не страшатся
того, что действительно опасно.
Кто много говорит,
тот мало делает. Мудрый человек всегда
боится, чтобы слова его
не обещали больше
того, что он может дать делами, и потому чаще молчит и говорит только тогда, когда это нужно
не ему, а другим.
Не бойся унижения: если ты сумеешь принять его с смирением, оно во много раз окупится
теми духовными благами, которые соединены с ним.
Нет несчастья хуже
того, когда человек начинает
бояться истины, чтобы она
не показала ему, как он дурен.
Не надо
бояться тех разрушений, которые совершает разум в установленных людьми преданиях. Разум
не может ничего уничтожать,
не заменяя его истиной. Таково его свойство.
«Если бы человек и мог
не бояться смерти и
не думать о ней, — одних страданий, ужасных, бесцельных, ничем
не оправдываемых и никогда
не отвратимых страданий, которым он подвергается, было бы достаточно для
того, чтобы разрушить всякий разумный смысл, приписываемый жизни», — говорят люди.
Мы знаем, что когда гремит гром,
то молния уже ударила, и потому гром
не может убить, а все-таки мы всегда вздрагиваем от громового удара.
То же и с смертью.
Не разумеющему смысл жизни человеку кажется, что со смертью погибает всё, и он так
боится ее и прячется от нее, как глупый человек прячется от громового удара, тогда как удар этот уже никак
не может убить его.
Если смерть страшна,
то причина этого
не в ней, а в нас. Чем лучше человек,
тем меньше он
боится смерти.
Кажется,
не боюсь, но при приближении ее или мысли о ней
не могу
не испытывать волнения вроде
того, что должен испытывать путешественник, подъезжающий к
тому месту, где его поезд с огромной высоты падает в море или подымается на огромную высоту вверх на баллоне.
Смерть — это перемена в нашем теле, самая большая, самая последняя. Перемены в нашем теле мы
не переставая переживали и переживаем:
то мы были голыми кусочками мяса, потом стали грудными детьми, потом повыросли волосы, зубы, потом попадали зубы — выросли новые, потом стала расти борода, потом мы стали седеть, плешиветь, и всех этих перемен мы
не боялись.
Люди
боятся смерти и желают жить как можно дольше. Но если смерть есть несчастье,
то не всё ли равно умереть через 30 или через 300 лет? Много ли радости для приговоренного к смерти в
том, что товарищей его казнят через три дня, а его через 30 дней?
Мы
боимся смерти только потому, что считаем собою
то орудие, которым мы призваны работать, — свое тело. А стоит привыкнуть считать собою
то, что работает орудием, — дух, и
не может быть страха. Человек, считающий свое тело только данным ему для работы орудием, испытает в минуту смерти только сознание неловкости, которое испытал бы работник, когда у него отнято прежнее орудие, которым он привык работать, а новое
не дано еще.
Неточные совпадения
Анна Андреевна. Тебе все такое грубое нравится. Ты должен помнить, что жизнь нужно совсем переменить, что твои знакомые будут
не то что какой-нибудь судья-собачник, с которым ты ездишь травить зайцев, или Земляника; напротив, знакомые твои будут с самым тонким обращением: графы и все светские… Только я, право,
боюсь за тебя: ты иногда вымолвишь такое словцо, какого в хорошем обществе никогда
не услышишь.
Стародум. Фенелона? Автора Телемака? Хорошо. Я
не знаю твоей книжки, однако читай ее, читай. Кто написал Телемака,
тот пером своим нравов развращать
не станет. Я
боюсь для вас нынешних мудрецов. Мне случилось читать из них все
то, что переведено по-русски. Они, правда, искореняют сильно предрассудки, да воротят с корню добродетель. Сядем. (Оба сели.) Мое сердечное желание видеть тебя столько счастливу, сколько в свете быть возможно.
Г-жа Простакова. Правда твоя, Адам Адамыч; да что ты станешь делать? Ребенок,
не выучась, поезжай-ка в
тот же Петербург; скажут, дурак. Умниц-то ныне завелось много. Их-то я
боюсь.
Стародум. Как! А разве
тот счастлив, кто счастлив один? Знай, что, как бы он знатен ни был, душа его прямого удовольствия
не вкушает. Вообрази себе человека, который бы всю свою знатность устремил на
то только, чтоб ему одному было хорошо, который бы и достиг уже до
того, чтоб самому ему ничего желать
не оставалось. Ведь тогда вся душа его занялась бы одним чувством, одною боязнию: рано или поздно сверзиться. Скажи ж, мой друг, счастлив ли
тот, кому нечего желать, а лишь есть чего
бояться?
Но как ни строго хранили будочники вверенную им тайну, неслыханная весть об упразднении градоначальниковой головы в несколько минут облетела весь город. Из обывателей многие плакали, потому что почувствовали себя сиротами и, сверх
того,
боялись подпасть под ответственность за
то, что повиновались такому градоначальнику, у которого на плечах вместо головы была пустая посудина. Напротив, другие хотя тоже плакали, но утверждали, что за повиновение их ожидает
не кара, а похвала.