Неточные совпадения
В это время к вам подходит женщина в сереньком полосатом платье, повязанная черным платком; она вмешивается в ваш разговор с матросом и начинает рассказывать про него, про его страдания, про отчаянное положение, в котором он
был четыре недели, про то, как,
бывши ранен, остановил носилки, с тем чтобы посмотреть на залп нашей батареи, как великие князья говорили с ним и пожаловали ему 25 рублей, и как он сказал им, что он опять
хочет на бастион, с тем, чтобы учить молодых, ежели уже сам работать
не может.
Но вам
не до этих рассказов, которые вы долго еще
будете слушать во всех углах России: вы
хотите скорее итти на бастионы, именно на 4-й, про который вам так много и так различно рассказывали.
На нем
была незатасканная фуражка, тонкая, немного странного лиловатого цвета шинель, из-под борта которой виднелась золотая цепочка часов; панталоны со штрипками и чистые, блестящие,
хотя и с немного стоптанными в разные стороны каблуками, опойковые сапоги, но
не столько по этим вещам, которые
не встречаются обыкновенно у пехотного офицера, сколько по общему выражению его персоны, опытный военный глаз сразу отличал в нем
не совсем обыкновенного пехотного офицера, а немного повыше.
— Мне, по настоящему, приходится завтра итти, но у нас болен, — продолжал Михайлов, — один офицер, так… — Он
хотел рассказать, что черед
был не его, но так как командир 8-й роты
был нездоров, а в роте оставался прапорщик только, то он счел своей обязанностью предложить себя на место поручика Непшитшетского и потому шел нынче на бастион. Калугин
не дослушал его.
Потом Гальцин сел к фортепьянам и славно
спел цыганскую песенку. Праскухин,
хотя никто
не просил его, стал вторить и так хорошо, что его уж просили вторить, чему он
был очень доволен.
Тут он вспомнил про 12 р., которые
был должен Михайлову, вспомнил еще про один долг в Петербурге, который давно надо
было заплатить; цыганский мотив, который он
пел вечером, пришел ему в голову; женщина, которую он любил, явилась ему в воображении, в чепце с лиловыми лентами; человек, которым он
был оскорблен 5 лет тому назад, и которому
не отплатил за оскорбленье, вспомнился ему,
хотя вместе, нераздельно с этими и тысячами других воспоминаний, чувство настоящего — ожидания смерти и ужаса — ни на мгновение
не покидало его.
«Впрочем, может
быть,
не лопнет» — подумал он и с отчаянной решимостью
хотел открыть глаза.
В сущности же,
хотя и
был на перемирии, он
не успел сказать там ничего очень умного,
хотя ему и ужасно хотелось поговорить с французами (ведь это ужасно весело говорить с французами).
Вот я и сказал, что
хотел сказать; но тяжелое раздумье одолевает меня. — Может,
не надо
было говорить этого. Может
быть, то, что я сказал, принадлежит к одной из тех злых истин, которые бессознательно таясь в душе каждого,
не должны
быть высказываемы, чтобы
не сделаться вредными, как осадок вина, который
не надо взбалтывать, чтобы
не испортить его.
Ни Калугин с своей блестящей храбростью (bravoure de gentilhomme) и тщеславием, двигателем всех поступков, ни Праскухин пустой, безвредный человек,
хотя и павший на брани за веру, престол и отечество, ни Михайлов с своей робостью и ограниченным взглядом, ни Пест, — ребенок без твердых убеждений и правил,
не могут
быть ни злодеями, ни героями повести.
Его натура
была довольно богата; он
был не глуп и вместе с тем талантлив, хорошо
пел, играл на гитаре, говорил очень бойко и писал весьма легко, особенно казенные бумаги, на которые набил руку в свою бытность полковым адъютантом; но более всего замечательна
была его натура самолюбивой энергией, которая,
хотя и
была более всего основана на этой мелкой даровитости,
была сама по себе черта резкая и поразительная.
— Я, батюшка, сам понимаю и всё знаю; да что станете делать! Вот дайте мне только (на лицах офицеров выразилась надежда)… дайте только до конца месяца дожить — и меня здесь
не будет. Лучше на Малахов курган пойду, чем здесь оставаться. Ей Богу! Пусть делают как
хотят, когда такие распоряжения: на всей станции теперь ни одной повозки крепкой нет, и клочка сена уж третий день лошади
не видали.
— Ведь ежели бы я
не хотел ехать, я бы и
не просился от хорошего места, так, стало
быть, я
не стал бы жить по дороге, уж
не оттого, чтоб я боялся бы… а возможности никакой нет.
Действительно, офицер этот в настоящую минуту
был жесточайшим трусом,
хотя 6 месяцев тому назад он далеко
не был им. С ним произошел переворот, который испытали многие и прежде и после него. Он жил в одной из наших губерний, в которых
есть кадетские корпуса, и имел прекрасное покойное место, но, читая в газетах и частных письмах о делах севастопольских героев, своих прежних товарищей, он вдруг возгорелся честолюбием и еще более патриотизмом.
— Пойдем, пойдем. Я
не хочу борщу…
ешь ты, Федерсон, — сказал он товарищу.
— Что, ты
был когда-нибудь в схватке? — спросил он вдруг у брата, совершенно забыв, что
не хотел говорить с ним.
Новый балаган
был так велик, прочно заплетен и удобен, с столиками и лавочками, плетеными и из дерна, как только строят для генералов или полковых командиров: бока и верх, чтобы лист
не сыпался,
были завешаны тремя коврами,
хотя весьма уродливыми, но новыми и, верно, дорогими.
Хотя Козельцов далеко
был не трус и решительно ни в чем
не был виноват ни перед правительством, ни перед полковым командиром, он робел, и поджилки у него затряслись при виде полковника, бывшего недавнего своего товарища: так гордо встал этот полковник и выслушал его.
А теперь! голландская рубашка уж торчит из-под драпового с широкими рукавами сюртука, 10-ти рублевая сигара в руке, на столе 6-рублевый лафит, — всё это закупленное по невероятным ценам через квартермейстера в Симферополе; — и в глазах это выражение холодной гордости аристократа богатства, которое говорит вам:
хотя я тебе и товарищ, потому что я полковой командир новой школы, но
не забывай, что у тебя 60 рублей в треть жалованья, а у меня десятки тысяч проходят через руки, и поверь, что я знаю, как ты готов бы полжизни отдать за то только, чтобы
быть на моем месте.
Только поручик Черновицкий, с высоко поднятыми бровями,
хотя и
был учтивее всех и одет в сюртук довольно чистый,
хотя и
не новый, но тщательно заплатанный, и выказывал золотую цепочку на атласном жилете,
не нравился Володе.
— Нет, — сказал Володя: — я
не знаю, как
быть. Я капитану говорил: у меня лошади нет, да и денег тоже нет, покуда я
не получу фуражных и подъемных. Я
хочу просить покаместа лошади у батарейного командира, да боюсь, как бы он
не отказал мне.
Володя тотчас же принялся за дело, и к удивлению и радости своей, заметил, что
хотя чувство страха опасности и еще более того, что он
будет трусом, беспокоили его еще немного, но далеко
не в той степени, в какой это
было накануне.