— Старший офицер в батарее, капитан, невысокий рыжеватый мужчина, с хохолком и гладенькими височками, воспитанный по старым преданиям артиллерии, дамский кавалер и будто бы ученый, расспрашивал Володю о знаниях его в артиллерии, новых изобретениях, ласково подтрунивал над его молодостью и хорошеньким личиком и вообще
обращался с ним, как отец с сыном, что очень приятно было Володе.
Скромные ли, учтивые манеры Володи, который
обращался с ним так же, как с офицером, и не помыкал им, как мальчишкой, или приятная наружность пленили Влангу, как называли его солдаты, склоняя почему-то в женском роде его фамилию, только он не спускал своих добрых больших глупых глаз с лица нового офицера, предугадывал и предупреждал все его желания и всё время находился в каком-то любовном экстазе, который, разумеется, заметили и подняли на смех офицеры.
Неточные совпадения
— Я сам расспрашиваю, — сказал князь Гальцин и снова
обратился к солдату
с 2-мя ружьями: — может быть, после тебя отбили? Ты давно оттуда?
— О! это ужасный народ! вы их не изволите знать, — подхватил поручик Непшитшетский, — я вам скажу, от этих людей ни гордости, ни патриотизма, ни чувства лучше не спрашивайте. Вы вот посмотрите, эти толпы идут, ведь тут десятой доли нет раненых, а то всё асистенты, только бы уйти
с дела. Подлый народ! — Срам так поступать, ребята, срам! Отдать нашу траншею! — добавил он,
обращаясь к солдатам.
— Est-ce que le pavillon est baissé deja? [Разве флаг уже спущен?] — спросил кн. Гальцин опять
с своим высокомерным выражением, глядя на фуражку штабс-капитана и не
обращаясь ни к кому в особенности.
— Неужели продолжается еще перемирие? — сказал Гальцин, учтиво
обращаясь к нему по-русски и тем говоря — как это показалось штабс-капитану — что вам, должно быть, тяжело будет говорить по-французски, так не лучше ли уж просто?.. И
с этим адъютанты отошли от него.
— Право не знаю, капитан: мы заплатили
с повозкой 90 рублей. Это очень дорого? — прибавил он,
обращаясь ко всем и к Козельцову, который смотрел на него.
— А вы тоже из Севастополя? — продолжал он. — Ах, Боже мой, как это удивительно! Ведь как мы все в Петербурге думали об вас, обо всех героях! — сказал он,
обращаясь к Козельцову
с уважением и добродушной лаской.
— Да как же не дать, — сказал вдруг офицер, бранившийся на крыльце
с смотрителем и в это время подошедший к разговаривающим и
обращаясь отчасти и к штабным, сидевшим подле, как к более достойным слушателям.
Володя был поражен величием обозного офицера, его небрежною манерой и уважением,
с которым
обращался к нему брат.
— Что за честь, когда нечего есть! — презрительно смеясь, сказал комисионер,
обращаясь к обозному офицеру, который тоже засмеялся при этом. — Заведи-ка из «Лучии»: мы послушаем, — сказал он, указывая на коробочку
с музыкой: — я люблю ее…
Козельцов
обратился к ним
с вопросом, не знают ли они, где Марцов, которому вчера оторвало ногу.
— Разумеется, больно, — сердито сказал он. — Оставьте! мне хорошо, — и пальцы в чулке зашевелились еще быстрее. — Здравствуйте! Как вас зовут, извините, — сказал он,
обращаясь к Козельцову. — Ах, да, виноват, тут всё забудешь, — сказал он, когда тот сказал ему свою фамилию. — Ведь мы
с тобой вместе жили, — прибавил он, без всякого выражения удовольствия, вопросительно глядя на Володю.
— Да что обидно-то? Разве он тут разгуляется? Как же! Гляди, наши опять отберут. Уж сколько б нашего брата ни пропало, а, как Бог свят, велит амператор — и отберут. Разве наши так оставят ему? Как же! Hа вот тебе голые стены; а шанцы-то все повзорвали… Небось, свой значок на кургане поставил, а в город не суется. Погоди, еще расчет будет
с тобой настоящий — дай срок, — заключил он,
обращаясь к французам.
Городничий. Ну, уж вы — женщины! Все кончено, одного этого слова достаточно! Вам всё — финтирлюшки! Вдруг брякнут ни из того ни из другого словцо. Вас посекут, да и только, а мужа и поминай как звали. Ты, душа моя,
обращалась с ним так свободно, как будто с каким-нибудь Добчинским.
Бунт кончился; невежество было подавлено, и на место его водворено просвещение. Через полчаса Бородавкин, обремененный добычей, въезжал с триумфом в город, влача за собой множество пленников и заложников. И так как в числе их оказались некоторые военачальники и другие первых трех классов особы, то он приказал
обращаться с ними ласково (выколов, однако, для верности, глаза), а прочих сослать на каторгу.
Вронский при брате говорил, как и при всех, Анне вы и
обращался с нею как с близкою знакомой, но было подразумеваемо, что брат знает их отношения, и говорилось о том, что Анна едет в имение Вронского.
Я не мог наглядеться на князя: уважение, которое ему все оказывали, большие эполеты, особенная радость, которую изъявила бабушка, увидев его, и то, что он один, по-видимому, не боялся ее,
обращался с ней совершенно свободно и даже имел смелость называть ее ma cousine, внушили мне к нему уважение, равное, если не большее, тому, которое я чувствовал к бабушке. Когда ему показали мои стихи, он подозвал меня к себе и сказал:
Разумеется, если б она мне сама сказала: «Я хочу тебя иметь», то я бы почел себя в большой удаче, потому что девушка мне очень нравится; но теперь, теперь по крайней мере, уж конечно, никто и никогда не
обращался с ней более вежливо и учтиво, чем я, более с уважением к ее достоинству… я жду и надеюсь — и только!
Неточные совпадения
Хлестаков (защищая рукою кушанье).Ну, ну, ну… оставь, дурак! Ты привык там
обращаться с другими: я, брат, не такого рода! со мной не советую… (Ест.)Боже мой, какой суп! (Продолжает есть.)Я думаю, еще ни один человек в мире не едал такого супу: какие-то перья плавают вместо масла. (Режет курицу.)Ай, ай, ай, какая курица! Дай жаркое! Там супу немного осталось, Осип, возьми себе. (Режет жаркое.)Что это за жаркое? Это не жаркое.
Люлюков. Имею честь поздравить, Анна Андреевна! (Подходит к ручке и потом,
обратившись к зрителям, щелкает языком
с видом удальства.)Марья Антоновна! Имею честь поздравить. (Подходит к ее ручке и
обращается к зрителям
с тем же удальством.)
Помощник градоначальника, сославшись
с стряпчим и неустрашимым штаб-офицером, стал убеждать глуповцев удаляться немкиной и Клемантинкиной злоехидной прелести и
обратиться к своим занятиям.
На первых порах глуповцы, по старой привычке, вздумали было
обращаться к нему
с претензиями и жалобами друг на друга, но он даже не понял их.
— Ну, старички, — сказал он обывателям, — давайте жить мирно. Не трогайте вы меня, а я вас не трону. Сажайте и сейте, ешьте и пейте, заводите фабрики и заводы — что же-с! Все это вам же на пользу-с! По мне, даже монументы воздвигайте — я и в этом препятствовать не стану! Только
с огнем, ради Христа, осторожнее
обращайтесь, потому что тут недолго и до греха. Имущества свои попалите, сами погорите — что хорошего!