Но раз весной я пошел в сад и заметил, что почка на тутовнике стала распускаться, и на припоре солнечном уж
был лист. Я вспомнил про семена червей и дома стал перебирать их и рассыпал попросторнее. Большая часть семечек были уже не темно-серые, как прежде, а одни были светло-серые, а другие еще светлее, с молочным отливом.
Неточные совпадения
Червячки
были черные, мохнатые и такие маленькие, что трудно
было их рассмотреть. Я поглядел в увеличительное стекло на них и увидал, что они в яичке лежат свернутые колечком, и как выходят, так выпрямляются. Я пошел в сад за тутовыми
листьями, набрал пригоршни три, положил к себе на стол и принялся готовить для червей место, так, как меня учили.
На других червей, когда они вывелись, я так же наложил бумагу с
листом, и все пролезли в дырочки и принялись
есть. На каждом
листе бумаги все червяки собирались вместе и с краев объедали
лист. Потом, когда съедали всё, то ползли по бумаге и искали нового корма. Тогда я накладывал на них новые
листы дырявой бумаги с тутовым
листом, и они перелезали на новый корм.
Они лежали у меня на полке, и когда
листа не
было, они ползали по полке, приползали к самому краю, но никогда не спадали вниз, даром что они слепые. Как только червяк подойдет к обрыву, он, прежде чем спускаться, изо рта выпустит паутину и на ней приклеится к краю, спустится, повисит, поосмотрится, и если хочет спуститься — спустится, а если хочет вернуться назад, то втянется назад по своей паутинке.
Целые сутки червяки только и делали, что
ели. И
листу всё им надо
было подавать больше и больше. Когда им принесешь свежий
лист и они переберутся на него, то делается шум, точно дождь по
листьям; это они начинают
есть свежий
лист.
Перелинявши, червяки сильнее стали
есть, и
листу пошло еще больше. Через 4 дня они опять заснули и опять стали вылезать из шкур.
Листу пошло еще больше, и они
были уже ростом в осьмушку вершка. Потом через шесть дней опять заснули и вышли опять в новых шкурах из старых, и стали уже очень велики и толсты, и мы едва
поспевали готовить им
лист.
На 9-й день старшие червяки совсем перестали
есть и поползли вверх по полкам и по столбам. Я собрал их и положил им свежего
листа, но они отворачивали головы от
листа и ползли прочь. Я вспомнил тогда, что червяки, когда готовятся завиваться в куклы, то перестают совсем
есть и ползут вверх.
Я думал, что отростки вытягивают сок из старого тополя, а вышло наоборот. Когда я рубил их, старый тополь уже умирал. Когда распустились
листья, я увидал (он расходился на два сука), что один сук
был голый; и в то же лето он засох. Он давно уже умирал и знал это и передал свою жизнь в отростки.
Только хрустни в лесу ветка, зашурши
листья, так весь и затрясешься от страха, забьется сердце, точно выскочить хочет, и летишь что
есть духу.
— Я не понимаю ваших мудреных лошадиных слов, да, признаться, и не гонюсь за ними, — сказала улитка. — Мне был бы лопух, а его довольно: вот уже я четыре дня ползу, а он все еще не кончается. А за этим лопухом есть еще лопух, а в том лопухе, наверно, сидит еще улитка. Вот вам и все. И прыгать никуда не нужно — все это выдумки и пустяки; сиди себе да
ешь лист, на котором сидишь. Если бы не лень ползти, давно бы ушла от вас с вашими разговорами; от них голова болит и больше ничего.
Неточные совпадения
Внешность «Летописца» имеет вид самый настоящий, то
есть такой, который не позволяет ни на минуту усомниться в его подлинности;
листы его так же желты и испещрены каракулями, так же изъедены мышами и загажены мухами, как и
листы любого памятника погодинского древлехранилища.
Как бы то ни
было, но деятельность Двоекурова в Глупове
была, несомненно, плодотворна. Одно то, что он ввел медоварение и пивоварение и сделал обязательным употребление горчицы и лаврового
листа, доказывает, что он
был по прямой линии родоначальником тех смелых новаторов, которые спустя три четверти столетия вели войны во имя картофеля. Но самое важное дело его градоначальствования — это, бесспорно, записка о необходимости учреждения в Глупове академии.
Остановившись и взглянув на колебавшиеся от ветра вершины осины с обмытыми, ярко блистающими на холодном солнце
листьями, она поняла, что они не простят, что всё и все к ней теперь
будут безжалостны, как это небо, как эта зелень.
В промежутках совершенной тишины слышен
был шорох прошлогодних
листьев, шевелившихся от таянья земли и от росту трав.
Непогода к вечеру разошлась еще хуже, крупа так больно стегала всю вымокшую, трясущую ушами и головой лошадь, что она шла боком; но Левину под башлыком
было хорошо, и он весело поглядывал вокруг себя то на мутные ручьи, бежавшие по колеям, то на нависшие на каждом оголенном сучке капли, то на белизну пятна нерастаявшей крупы на досках моста, то на сочный, еще мясистый
лист вяза, который обвалился густым слоем вокруг раздетого дерева.