Неточные совпадения
St.-Jérôme, который,
зная, что остается у нас в доме только до окончания
моих экзаменов, приискал себе место у какого-то графа, с тех пор как-то презрительно смотрел на наших домашних.
Так что, ежели бы не учителя, которые продолжали ходить ко мне, не St.-Jérôme, который изредка нехотя подстрекал
мое самолюбие, и, главное, не желание показаться дельным малым в глазах
моего друга Нехлюдова, то есть выдержать отлично экзамен, что, по его понятиям, было очень важною вещью, — ежели бы не это, то весна и свобода сделали бы то, что я забыл бы даже все то, что
знал прежде, и ни за что бы не выдержал экзамена.
St.-Jérôme, который был
моим учителем латинского языка, ободрял меня, да и мне казалось, что, переводя без лексикона Цицерона, несколько од Горация и
зная отлично Цумпта, я был приготовлен не хуже других, но вышло иначе.
Несмотря на все
мое уважение, во все время нашего с ним знакомства, мне, бог
знает отчего, бывало тяжело и неловко смотреть ему в глаза.
— Как вы смеете говорить, смеяться над нами? — заговорил я вдруг, подходя к нему очень близко и махая руками, — как вы смеете смеяться над чувствами, которых не понимаете? Я вам этого не позволю. Молчать! — закричал я и сам замолчал, не
зная, что говорить дальше, и задыхаясь от волнения. Дубков сначала удивился; потом хотел улыбнуться и принять это в шутку, но, наконец, к
моему великому удивлению, испугался и опустил глаза.
— Так-то-с, Николай Петрович, — говорил мне старик, следуя за мной по комнате, в то время как я одевался, и почтительно медленно вертя между своими толстыми пальцами серебряную, подаренную бабушкой, табакерку, — как только
узнал от сына, что вы изволили так отлично выдержать экзамен — ведь ваш ум всем известен, — тотчас прибежал поздравить, батюшка; ведь я вас на плече носил, и бог видит, что всех вас, как родных, люблю, и Иленька
мой все просился к вам. Тоже и он привык уж к вам.
— Ах, ты все путаешь, — сердито крикнула на нее мать, — совсем не троюродный, a issus de germains, [четвероюродный брат (фр.).] — вот как вы с
моим Этьеночкой. Он уж офицер,
знаете? Только нехорошо, что уж слишком на воле. Вас, молодежь, надо еще держать в руках, и вот как!.. Вы на меня не сердитесь, на старую тетку, что я вам правду говорю; я Этьена держала строго и нахожу, что так надо.
«Ну, уж как папа хочет, — пробормотал я сам себе, садясь в дрожки, — а
моя нога больше не будет здесь никогда; эта нюня плачет, на меня глядя, точно я несчастный какой-нибудь, а Ивин, свинья, не кланяется; я же ему задам…» Чем это я хотел задать ему, я решительно не
знаю, но так это пришлось к слову.
Дмитрий рассказывал мне про свое семейство, которого я еще не
знал, про мать, тетку, сестру и ту, которую Володя и Дубков считали пассией
моего друга и называли рыженькой.
Несмотря на всю дружбу
мою к Дмитрию и на удовольствие, которое доставляла мне его откровенность, мне не хотелось более ничего
знать о его чувствах и намерениях в отношении Любовь Сергеевны, а непременно хотелось сообщить про свою любовь к Сонечке, которая мне казалась любовью гораздо высшего разбора.
Когда я вошел на галерею, она взяла
мою руку, притянула меня к себе, как будто с желанием рассмотреть меня поближе, и сказала, взглянув на меня тем же несколько холодным, открытым взглядом, который был у ее сына, что она меня давно
знает по рассказам Дмитрия и что для того, чтобы ознакомиться хорошенько с ними, она приглашает меня пробыть у них целые сутки.
— Варя, пожалуйста, читай поскорее, — сказала она, подавая ей книгу и ласково потрепав ее по руке, — я непременно хочу
знать, нашел ли он ее опять. (Кажется, что в романе и речи не было о том, чтобы кто-нибудь находил кого-нибудь.) А ты, Митя, лучше бы завязал щеку,
мой дружок, а то свежо и опять у тебя разболятся зубы, — сказала она племяннику, несмотря на недовольный взгляд, который он бросил на нее, должно быть за то, что она прервала логическую нить его доводов. Чтение продолжалось.
—
Знаешь что, Дмитрий, — сказал я
моему другу, подходя ближе к Вареньке, так чтобы она могла слышать то, что я буду говорить, — я нахожу, что ежели бы не было комаров, и то ничего хорошего нет в этом месте, а уж теперь, — прибавил я, щелкнув себя по лбу и действительно раздавив комара, — это совсем плохо.
Я бы сейчас заметил это, ничего бы не сказал, пришел бы к Дмитрию и сказал бы: „Напрасно,
мой друг, мы стали бы скрываться друг от друга: ты
знаешь, что любовь к твоей сестре кончится только с
моей жизнию; но я все
знаю, ты лишил меня лучшей надежды, ты сделал меня несчастным; но
знаешь, как Николай Иртеньев отплачивает за несчастие всей своей жизни?
Ах, Николенька,
мой друг! — заговорил Дмитрий так ласково, что слезы, казалось, стояли в его блестящих глазах, — я
знаю и чувствую, как я дурен, и бог видит, как я желаю и прошу его, чтоб он сделал меня лучше; но что ж мне делать, ежели у меня такой несчастный, отвратительный характер? что же мне делать?
— Ну, друзья
мои, — сказал он решительно, поднимая голову и тем особенным быстрым тоном, которым говорятся вещи, очевидно, неприятные, но о которых судить уже поздно, — вы
знаете, я думаю, что я женюсь на Авдотье Васильевне.
Раз я страстно влюбился в очень полную даму, которая ездила при мне в манеже Фрейтага, вследствие чего каждый вторник и пятницу — дни, в которые она ездила, — я приходил в манеж смотреть на нее, но всякий раз так боялся, что она меня увидит, и потому так далеко всегда становился от нее и бежал так скоро с того места, где она должна была пройти, так небрежно отворачивался, когда она взглядывала в
мою сторону, что я даже не рассмотрел хорошенько ее лица и до сих пор не
знаю, была ли она точно хороша собой или нет.
Дубков, который был знаком с этой дамой, застав меня однажды в манеже, где я стоял, спрятавшись за лакеями и шубами, которые они держали, и
узнав от Дмитрия о
моей страсти, так испугал меня предложением познакомить меня с этой амазонкой, что я опрометью убежал из манежа и, при одной мысли о том, что он ей сказал обо мне, больше не смел входить в манеж, даже до лакеев, боясь встретить ее.
Я боялся больше всего на свете того, чтобы
мой предмет не
узнал о
моей любви и даже о
моем существовании.
Но я не мог ясно сообразить того, что,
зная меня, она не могла еще
узнать вдруг все
мои об ней мысли и что поэтому ничего не было постыдного просто познакомиться с ней.
Я находил большое удовольствие говорить при ней, слушать ее пение и вообще
знать о ее присутствии в той же комнате, в которой был я; но мысль о том, какие будут впоследствии
мои отношения с Варенькой, и мечты о самопожертвовании для своего друга, ежели он влюбится в
мою сестру, уже редко приходили мне в голову.
Недели две почти каждый день я ходил по вечерам заниматься к Зухину. Занимался я очень мало, потому что, как говорил уже, отстал от товарищей и, не имея сил один заняться, чтоб догнать их, только притворялся, что слушаю и понимаю то, что они читают. Мне кажется, что и товарищи догадывались о
моем притворстве, и часто я замечал, что они пропускали места, которые сами
знали, и никогда не спрашивали меня.
К удивлению
моему, оказалось, что, хотя они выговаривали иностранные заглавия по-русски, они читали гораздо больше меня,
знали, ценили английских и даже испанских писателей, Лесажа, про которых я тогда и не слыхивал.
Еще к большему удивлению
моему, Оперов играл на скрипке, другой из занимавшихся с нами студентов играл на виолончели и фортепьяно, и оба играли в университетском оркестре, порядочно
знали музыку и ценили хорошую.