Жихарев обиженно принимается за работу. Он лучший мастер, может писать лица по-византийски, по-фряжски и «живописно»,
итальянской манерой. Принимая заказы на иконостасы, Ларионыч советуется с ним, — он тонкий знаток иконописных подлинников, все дорогие копии чудотворных икон — Феодоровской, Смоленской, Казанской и других — проходят через его руки. Но, роясь в подлинниках, он громко ворчит:
Толпа, где все так же пахло мужиком и бабой, вытеснила его из Троицкого собора, и он опять очутился на площадке, где на мостовой сидели богомольцы и нищие, и где розовая колокольня, вытянутая вверх на
итальянский манер, глядела на него празднично и совсем мирски, напоминала скорее о суетной жизни городов, о всяких парадах и торжествах.
— Ты, Капендюхин, называешься — живописец, это значит, ты должен живо писать,
итальянской манерой. Живопись маслом требует единства красок теплых, а ты вот подвел избыточно белил, и вышли у богородицы глазки холодные, зимние. Щечки написаны румяно, яблоками, а глазки — чужие к ним. Да и неверно поставлены — один заглянул в переносье, другой на висок отодвинут, и вышло личико не святочистое, а хитрое, земное. Не думаешь ты над работой, Капендюхин.
Неточные совпадения
— Я так и думал, — ответил молодой человек. — Мне она несколько знакома… У вас удивительно своеобразная
манера… Многие играют лучше вашего, но так, как вы, ее не исполнял еще никто. Это… как будто перевод с
итальянского музыкального языка на малорусский. Вам нужна серьезная школа, и тогда…
Тогда он мне показался умным и речистым (с сильным акцентом) южанином,
итальянского типа в лице, держался довольно скромно и по
манерам и в тоне и с горячей убежденностью во всем, что он говорил.