Неточные совпадения
Марья Дмитриевна наследовала Покровское, но недолго жила в нем; на второй же год после ее свадьбы с Калитиным, который в несколько дней успел покорить ее сердце, Покровское
было променено на другое имение, гораздо более доходное, но некрасивое и без усадьбы, и в то же время Калитин приобрел
дом в городе О…, где и поселился с женою на постоянное жительство.
Один, с старой кухаркой, взятой им из богадельни (он никогда женат не
был), проживал он в О… в небольшом домишке, недалеко от калитинского
дома; много гулял, читал библию, да собрание протестантских псалмов, да Шекспира в шлегелевском переводе.
— Вот и в вашем
доме, — продолжал он, — матушка ваша, конечно, ко мне благоволит — она такая добрая; вы… впрочем, я не знаю вашего мнения обо мне; зато ваша тетушка просто меня терпеть не может. Я ее тоже, должно
быть, обидел каким-нибудь необдуманным, глупым словом. Ведь она меня не любит, не правда ли?
— Вы меня не узнаете, — промолвил он, снимая шляпу, — а я вас узнал, даром что уже восемь лет минуло с тех пор, как я вас видел в последний раз. Вы
были тогда ребенок. Я Лаврецкий. Матушка ваша
дома? Можно ее видеть?
Посетителей отцовского
дома Иван Петрович тоже стеснял; он ими гнушался, они его боялись, а с сестрой Глафирой, которая
была двенадцатью годами старше его, он не сошелся вовсе.
Ему не
было восьми лет, когда мать его скончалась; он видел ее не каждый день и полюбил ее страстно: память о ней, об ее тихом и бледном лице, об ее унылых взглядах и робких ласках навеки запечатлелась в его сердце; но он смутно понимал ее положение в
доме; он чувствовал, что между им и ею существовала преграда, которую она не смела и не могла разрушить.
Павел Петрович сумел поставить себя в обществе; говорил мало, но, по старой привычке, в нос, — конечно, не с лицами чинов высших; осторожно играл в карты,
дома ел умеренно, а в гостях за шестерых.
Но овладевшее им чувство робости скоро исчезло: в генерале врожденное всем русским добродушие еще усугублялось тою особенного рода приветливостью, которая свойственна всем немного замаранным людям; генеральша как-то скоро стушевалась; что же касается до Варвары Павловны, то она так
была спокойна и самоуверенно-ласкова, что всякий в ее присутствии тотчас чувствовал себя как бы
дома; притом от всего ее пленительного тела, от улыбавшихся глаз, от невинно-покатых плечей и бледно-розовых рук, от легкой и в то же время как бы усталой походки, от самого звука ее голоса, замедленного, сладкого, — веяло неуловимой, как тонкий запах, вкрадчивой прелестью, мягкой, пока еще стыдливой, негой, чем-то таким, что словами передать трудно, но что трогало и возбуждало, — и уже, конечно, возбуждало не робость.
Все в
доме осталось как
было: тонконогие белые диванчики в гостиной, обитые глянцевитым серым штофом, протертые и продавленные, живо напоминали екатерининские времена; в гостиной же стояло любимое кресло хозяйки, с высокой и прямой спинкой, к которой она и в старости не прислонялась.
Также рассказывал Антон много о своей госпоже, Глафире Петровне: какие они
были рассудительные и бережливые; как некоторый господин, молодой сосед, подделывался
было к ним, часто стал наезжать, и как они для него изволили даже надевать свой праздничный чепец с лентами цвету массака, и желтое платье из трю-трю-левантина; но как потом, разгневавшись на господина соседа за неприличный вопрос: «Что, мол, должон
быть у вас, сударыня, капитал?» — приказали ему от
дому отказать, и как они тогда же приказали, чтоб все после их кончины, до самомалейшей тряпицы,
было представлено Федору Ивановичу.
— Простить! — подхватил Лаврецкий. — Вы бы сперва должны
были узнать, за кого вы просите? Простить эту женщину, принять ее опять в свой
дом, ее, это пустое, бессердечное существо! И кто вам сказал, что она хочет возвратиться ко мне? Помилуйте, она совершенно довольна своим положением… Да что тут толковать! Имя ее не должно
быть произносимо вами. Вы слишком чисты, вы не в состоянии даже понять такое существо.
— И оно должно
было рухнуть. Ибо ты искал опоры там, где ее найти нельзя, ибо ты строил свой
дом на зыбком песке…
«Ну, — подумал Лаврецкий, — не
буду эгоистом», — и вошел в
дом.
В
доме он никого не встретил, и в гостиной
было тихо; он отворил дверь и увидел Марью Дмитриевну, игравшую в пикет с Паншиным.
Все
было тихо кругом; со стороны
дома не приносилось никакого звука.
Она скоро овдовела; Пестов, хотя и женатый
был человек, взял ее к себе в
дом, одел ее по-дворовому.
Агафья попотчевала ее такими славными холодными сливками, так скромно себя держала и сама
была такая опрятная, веселая, всем довольная, что барыня объявила ей прощение и позволила ходить в
дом; а месяцев через шесть так к ней привязалась, что произвела ее в экономки и поручила ей все хозяйство.
— Как бы то ни
было — вы все-таки, к сожалению, моя жена. Не могу же я вас прогнать… и вот что я вам предлагаю. Вы можете сегодня же, если угодно, отправиться в Лаврики, живите там; там, вы знаете, хороший
дом; вы
будете получать все нужное сверх пенсии… Согласны вы?
— Я не хотел пойти по избитой дороге, — проговорил он глухо, — я хотел найти себе подругу по влечению сердца; но, видно, этому не должно
быть. Прощай, мечта! — Он глубоко поклонился Лизе и вернулся в
дом.
Варвара Павловна должна
была обещать, что приедет обедать на следующий день и привезет Аду; Гедеоновский, который чуть
было не заснул, сидя в углу, вызвался ее проводить до
дому.
— Ну да, то
есть я хотела сказать: она ко мне приехала и я приняла ее; вот о чем я хочу теперь объясниться с вами, Федор Иваныч. Я, слава богу, заслужила, могу сказать, всеобщее уважение и ничего неприличного ни за что на свете не сделаю. Хоть я и предвидела, что это
будет вам неприятно, однако я не решилась отказать ей, Федор Иваныч, она мне родственница — по вас: войдите в мое положение, какое же я имела право отказать ей от
дома, — согласитесь?
У Лизы
была особая, небольшая комнатка во втором этаже
дома ее матери, чистая, светлая, с белой кроваткой, с горшками цветов по углам и перед окнами, с маленьким письменным столиком, горкою книг и распятием на стене.
В тот вечер, о котором зашла у нас речь, обитатели калитинского
дома (старшему из них, жениху Леночки,
было всего двадцать четыре года) занимались немногосложной, но, судя по их дружному хохотанью, весьма для них забавной игрой: они бегали по комнатам и ловили друг друга: собаки тоже бегали и лаяли, и висевшие в клетках перед окнами канарейки наперерыв драли горло, усиливая всеобщий гам звонкой трескотней своего яростного щебетанья.
Неточные совпадения
Анна Андреевна. Ему всё бы только рыбки! Я не иначе хочу, чтоб наш
дом был первый в столице и чтоб у меня в комнате такое
было амбре, чтоб нельзя
было войти и нужно бы только этак зажмурить глаза. (Зажмуривает глаза и нюхает.)Ах, как хорошо!
Городничий. Я бы дерзнул… У меня в
доме есть прекрасная для вас комната, светлая, покойная… Но нет, чувствую сам, это уж слишком большая честь… Не рассердитесь — ей-богу, от простоты души предложил.
Квартальный. Прохоров в частном
доме, да только к делу не может
быть употреблен.
Наскучило идти — берешь извозчика и сидишь себе как барин, а не хочешь заплатить ему — изволь: у каждого
дома есть сквозные ворота, и ты так шмыгнешь, что тебя никакой дьявол не сыщет.
Купцы. Ей-ей! А попробуй прекословить, наведет к тебе в
дом целый полк на постой. А если что, велит запереть двери. «Я тебя, — говорит, — не
буду, — говорит, — подвергать телесному наказанию или пыткой пытать — это, говорит, запрещено законом, а вот ты у меня, любезный,
поешь селедки!»