Неточные совпадения
Но за исключением этих немногих и незначительных недостатков, г. Полутыкин был,
как уже сказано, отличный
человек.
— Попал Хорь в вольные
люди, — продолжал он вполголоса,
как будто про себя, — кто без бороды живет, тот Хорю и набольший.
Калиныч объяснялся с жаром, хотя и не пел соловьем,
как бойкий фабричный
человек…
— Таких рассказов я,
человек неопытный и в деревне не «живалый» (
как у нас в Орле говорится), наслушался вдоволь.
Как он попадал из этого ружья — и хитрому
человеку не придумать, но попадал.
От него отказались,
как от
человека ни на
какую работу не годного — «лядащаго»,
как говорится у нас в Орле.
Ермолай был
человек престранного рода: беззаботен,
как птица, довольно говорлив, рассеян и неловок с виду; сильно любил выпить, не уживался на месте, на ходу шмыгал ногами и переваливался с боку на бок — и, шмыгая и переваливаясь, улепетывал верст пятьдесят в сутки.
Последний дворовый
человек чувствовал свое превосходство над этим бродягой и, может быть, потому именно и обращался с ним дружелюбно; а мужики сначала с удовольствием загоняли и ловили его,
как зайца в поле, но потом отпускали с Богом и, раз узнавши чудака, уже не трогали его, даже давали ему хлеба и вступали с ним в разговоры…
Доложу вам, я такой
человек: ничто меня так не оскорбляет, смею сказать, так сильно не оскорбляет,
как неблагодарность…
Всякий
человек имеет хоть
какое бы то ни было положение в обществе, хоть какие-нибудь да связи; всякому дворовому выдается если не жалованье, то по крайней мере так называемое «отвесное...
После пожара этот заброшенный
человек приютился, или,
как говорят орловцы, «притулился», у садовника Митрофана.
Улыбался он почти постоянно,
как улыбаются теперь одни
люди екатерининского времени: добродушно и величаво; разговаривая, медленно выдвигал и сжимал губы, ласково щурил глаза и произносил слова несколько в нос.
«Теперь… ну, теперь я могу вам сказать, что я благодарна вам от всей души, что вы добрый, хороший
человек, что я вас люблю…» Я гляжу на нее,
как шальной; жутко мне, знаете…
Не успел я ему ответить, не успела собака моя с благородной важностью донести до меня убитую птицу,
как послышались проворные шаги, и
человек высокого росту, с усами, вышел из чащи и с недовольным видом остановился передо мной. Я извинился,
как мог, назвал себя и предложил ему птицу, застреленную в его владениях.
В
людях, которых сильно и постоянно занимает одна мысль или одна страсть, заметно что-то общее, какое-то внешнее сходство в обращенье,
как бы ни были, впрочем, различны их качества, способности, положение в свете и воспитание.
Мы с Радиловым опять разговорились. Я уже не помню,
каким путем мы дошли до известного замечанья:
как часто самые ничтожные вещи производят большее впечатление на
людей, чем самые важные.
— Нет, старого времени мне особенно хвалить не из чего. Вот хоть бы, примером сказать, вы помещик теперь, такой же помещик,
как ваш покойный дедушка, а уж власти вам такой не будет! да и вы сами не такой
человек. Нас и теперь другие господа притесняют; но без этого обойтись, видно, нельзя. Перемелется — авось мука будет. Нет, уж я теперь не увижу, чего в молодости насмотрелся.
Пьяный был
человек и любил угощать, и
как подопьет да скажет по-французски: «се бон» [C’est bon — это хорошо (фр.).], да облизнется — хоть святых вон неси!
— С горя! Ну, помог бы ему, коли сердце в тебе такое ретивое, а не сидел бы с пьяным
человеком в кабаках сам. Что он красно говорит — вишь невидаль
какая!
Не успели мы ступить несколько шагов,
как нам навстречу из-за густой ракиты выбежала довольно дрянная легавая собака, и вслед за ней появился
человек среднего роста, в синем, сильно потертом сюртуке, желтоватом жилете, панталонах цвета гри-де-лень или блё-д-амур [Розовато-серого (от фр. gris de lin)… голубовато-серого (от фр. bleu d’amour).], наскоро засунутых в дырявые сапоги, с красным платком на шее и одноствольным ружьем за плечами.
Он был вольноотпущенный дворовый
человек; в нежной юности обучался музыке, потом служил камердинером, знал грамоте, почитывал, сколько я мог заметить, кое-какие книжонки и, живя теперь,
как многие живут на Руси, без гроша наличного, без постоянного занятия, питался только что не манной небесной.
Был у меня приятель, хороший человек-с, но вовсе не охотник,
как это бывает-с.
Пришлось нам с братом Авдюшкой, да с Федором Михеевским, да с Ивашкой Косым, да с другим Ивашкой, что с Красных Холмов, да еще с Ивашкой Сухоруковым, да еще были там другие ребятишки; всех было нас ребяток
человек десять —
как есть вся смена; но а пришлось нам в рольне заночевать, то есть не то чтобы этак пришлось, а Назаров, надсмотрщик, запретил; говорит: «Что, мол, вам, ребяткам, домой таскаться; завтра работы много, так вы, ребятки, домой не ходите».
Все мальчики засмеялись и опять приумолкли на мгновенье,
как это часто случается с
людьми, разговаривающими на открытом воздухе.
— Чудной
человек:
как есть юродивец, такого чудного
человека и нескоро найдешь другого.
Несообразный
человек,
как есть.
—
Какое лечит!.. Ну, где ему! Таковский он
человек. Меня, однако, от золотухи вылечил… Где ему! глупый
человек,
как есть, — прибавил он, помолчав.
Он
человек рассудительный и положительный, воспитанье получил,
как водится, отличное, служил, в высшем обществе потерся, а теперь хозяйством занимается с большим успехом.
Он удивительно хорошо себя держит, осторожен,
как кошка, и ни в
какую историю замешан отроду не бывал, хотя при случае дать себя знать и робкого
человека озадачить и срезать любит.
— Ведь вы, может быть, не знаете, — продолжал он, покачиваясь на обеих ногах, — у меня там мужики на оброке. Конституция — что будешь делать? Однако оброк мне платят исправно. Я бы их, признаться, давно на барщину ссадил, да земли мало! я и так удивляюсь,
как они концы с концами сводят. Впрочем, c’est leur affaire [Это их дело (фр.).]. Бурмистр у меня там молодец, une forte tête [Умная голова (фр.).], государственный
человек! Вы увидите…
Как, право, это хорошо пришлось!
Заметим, кстати, что с тех пор,
как Русь стоит, не бывало еще на ней примера раздобревшего и разбогатевшего
человека без окладистой бороды; иной весь свой век носил бородку жидкую, клином, — вдруг, смотришь, обложился кругом словно сияньем, — откуда волос берется!
— Немного? Он у одних хлыновских восемьдесят десятин нанимает, да у наших сто двадцать; вот те и целых полтораста десятин. Да он не одной землей промышляет: и лошадьми промышляет, и скотом, и дегтем, и маслом, и пенькой, и чем-чем… Умен, больно умен, и богат же, бестия! Да вот чем плох — дерется. Зверь — не
человек; сказано: собака, пес,
как есть пес.
—
Какой охотник? — спросили
человека два в один голос.
Представьте себе
человека высокого и когда-то стройного, теперь же несколько обрюзглого, но вовсе не дряхлого, даже не устарелого,
человека в зрелом возрасте, в самой,
как говорится, поре.
Например: он никак не может обращаться с дворянами небогатыми или нечиновными,
как с равными себе
людьми.
С
людьми же, стоящими на низших ступенях общества, он обходится еще страннее: вовсе на них не глядит и, прежде чем объяснит им свое желание или отдаст приказ, несколько раз сряду, с озабоченным и мечтательным видом, повторит: «
Как тебя зовут?..
как тебя зовут?», ударяя необыкновенно резко на первом слове «
как», а остальные произнося очень быстро, что придает всей поговорке довольно близкое сходство с криком самца-перепела.
— Ну, хорошо, хорошо, ступай… Прекрасный
человек, — продолжал Мардарий Аполлоныч, глядя ему вслед, — очень я им доволен; одно — молод еще. Всё проповеди держит, да вот вина не пьет. Но вы-то
как, мой батюшка?.. Что вы,
как вы? Пойдемте-ка на балкон — вишь, вечер
какой славный.
Курицы кричали, хлопали крыльями, прыгали, оглушительно кудахтали; дворовые
люди бегали, спотыкались, падали; барин с балкона кричал
как исступленный: «Лови, лови! лови, лови! лови, лови, лови!..
В улицах, образованных телегами, толпились
люди всякого звания, возраста и вида: барышники, в синих кафтанах и высоких шапках, лукаво высматривали и выжидали покупщиков; лупоглазые, кудрявые цыгане метались взад и вперед,
как угорелые, глядели лошадям в зубы, поднимали им ноги и хвосты, кричали, бранились, служили посредниками, метали жребий или увивались около какого-нибудь ремонтера в фуражке и военной шинели с бобром.
Должность камердинера, дворецкого и буфетчика занимает семидесятилетний слуга Поликарп, чудак необыкновенный,
человек начитанный, отставной скрипач и поклонник Виотти, личный враг Наполеона, или,
как он говорит, Бонапартишки, и страстный охотник до соловьев.
Г-н Беневоленский был
человек толстоватый, среднего роста, мягкий на вид, с коротенькими ножками и пухленькими ручками; носил он просторный и чрезвычайно опрятный фрак, высокий и широкий галстух, белое,
как снег, белье, золотую цепочку на шелковом жилете, перстень с камнем на указательном пальце и белокурый парик; говорил убедительно и кротко, выступал без шума, приятно улыбался, приятно поводил глазами, приятно погружал подбородок в галстух: вообще приятный был
человек.
— То ист
как шалко, я скасать хотелл. (Известно, что все немцы, одолевшие наконец нашу букву «
люди», удивительно на нее напирают.)
Как нравились тебе тогда всякие стихи и всякие повести,
как легко навертывались слезы на твои глаза, с
каким удовольствием ты смеялся,
какою искреннею любовью к
людям,
каким благородным сочувствием ко всему доброму и прекрасному проникалась твоя младенчески чистая душа!
Николай Иваныч
человек расторопный и сметливый,
как большая часть целовальников.
Он был в большом волненье: мигал глазами, неровно дышал, руки его дрожали,
как в лихорадке, — да у него и точно была лихорадка, та тревожная, внезапная лихорадка, которая так знакома всем
людям, говорящим или поющим перед собранием.
Мой приход — я это мог заметить — сначала несколько смутил гостей Николая Иваныча; но, увидев, что он поклонился мне,
как знакомому
человеку, они успокоились и уже более не обращали на меня внимания. Я спросил себе пива и сел в уголок, возле мужичка в изорванной свите.
Настоящее имя этого
человека было Евграф Иванов; но никто во всем околотке не звал его иначе
как Обалдуем, и он сам величал себя тем же прозвищем: так хорошо оно к нему пристало.
Несмотря на мое старанье выведать пообстоятельнее прошедшее этого
человека, в жизни его остались для меня — и, вероятно, для многих других — темные пятна, места,
как выражаются книжники, покрытые глубоким мраком неизвестности.
В этом
человеке было много загадочного; казалось, какие-то громадные силы угрюмо покоились в нем,
как бы зная, что раз поднявшись, что сорвавшись раз на волю, они должны разрушить и себя и все, до чего ни коснутся; и я жестоко ошибаюсь, если в жизни этого
человека не случилось уже подобного взрыва, если он, наученный опытом и едва спасшись от гибели, неумолимо не держал теперь самого себя в ежовых рукавицах.
Он, видимо, чувствовал, что имеет дело с
людьми сведущими, и потому,
как говорится, просто лез из кожи.