Неточные совпадения
В это время, от двенадцати до трех часов, самый решительный и сосредоточенный человек не в состоянии охотиться, и самая преданная собака
начинает «чистить охотнику шпоры», то
есть идет за ним шагом, болезненно прищурив глаза и преувеличенно высунув язык, а в ответ на укоризны своего господина униженно виляет хвостом и выражает смущение на лице, но вперед не подвигается.
— А барин-то, я вижу, у вас
был строг? —
начал я после небольшого молчания.
В «тверёзом» виде не лгал; а как
выпьет — и
начнет рассказывать, что у него в Питере три дома на Фонтанке: один красный с одной трубой, другой — желтый с двумя трубами, а третий — синий без труб, и три сына (а он и женат-то не бывал): один в инфантерии, другой в кавалерии, третий сам по себе…
Вот и
начал Александр Владимирыч, и говорит: что мы, дескать, кажется, забыли, для чего мы собрались; что хотя размежевание, бесспорно, выгодно для владельцев, но в сущности оно введено для чего? — для того, чтоб крестьянину
было легче, чтоб ему работать сподручнее
было, повинности справлять; а то теперь он сам своей земли не знает и нередко за пять верст пахать едет, — и взыскать с него нельзя.
—
Пить он с горя
начал, — заметил Митя, понизив голос.
Смоленские мужички заперли его на ночь в пустую сукновальню, а на другое утро привели к проруби, возле плотины, и
начали просить барабанщика «de la grrrrande armée» уважить их, то
есть нырнуть под лед.
Хотя для настоящего охотника дикая утка не представляет ничего особенно пленительного, но, за неименьем пока другой дичи (дело
было в
начале сентября: вальдшнепы еще не прилетали, а бегать по полям за куропатками мне надоело), я послушался моего охотника и отправился в Льгов.
— Позвольте себя рекомендовать, —
начал он мягким и вкрадчивым голосом, — я здешний охотник Владимир… Услышав о вашем прибытии и узнав, что вы изволили отправиться на берега нашего пруда, решился, если вам не
будет противно, предложить вам свои услуги.
— А скажи, пожалуй, Павлуша, —
начал Федя, — что, у вас тоже в Шаламове
было видать предвиденье-то небесное [Так мужики называют у нас солнечное затмение. — Примеч. авт.]?
— Ось сломалась… перегорела, — мрачно отвечал он и с таким негодованием поправил вдруг шлею на пристяжной, что та совсем покачнулась
было набок, однако устояла, фыркнула, встряхнулась и преспокойно
начала чесать себе зубом ниже колена передней ноги.
— Ну, так как же, Николай Еремеич? —
начал опять купец, — надо дельце-то покончить… Так уж и
быть, Николай Еремеич, так уж и
быть, — продолжал он, беспрерывно моргая, — две сереньких и беленькую вашей милости, а там (он кивнул головой на барский двор) шесть с полтиною. По рукам, что ли?
— Наши… мужики… Николай Еремеич… — заговорил наконец Сидор, запинаясь на каждом слове, — приказали вашей милости… вот тут…
будет… (Он запустил свою ручищу за пазуху армяка и
начал вытаскивать оттуда свернутое полотенце с красными разводами.)
— Нет, господа, что, — заговорил презрительным и небрежным голосом человек высокого роста, худощавый, с лицом, усеянным прыщами, завитый и намасленный, должно
быть камердинер, — вот пускай нам Куприян Афанасьич свою песенку
споет. Нут-ка,
начните, Куприян Афанасьич!
— Вы, чай, барин, —
начал он, — нашего хлеба
есть не станете, а у меня окромя хлеба…
Мужик внезапно выпрямился. Глаза у него загорелись, и на лице выступила краска. «Ну, на,
ешь, на, подавись, на, —
начал он, прищурив глаза и опустив углы губ, — на, душегубец окаянный,
пей христианскую кровь,
пей…»
«Вы мне скажите откровенно, —
начал г. Беневоленский голосом, исполненным достоинства и снисходительности, — желаете ли вы
быть художником, молодой человек, чувствуете ли вы священное призвание к искусству?» — «Я желаю
быть художником, Петр Михайлыч», — трепетно подтвердил Андрюша.
Начали мы
было разговаривать о последней нашей охоте, как вдруг на двор въехала телега, запряженная необыкновенно толстой сивой лошадью, какие только бывают у мельников.
— Ну, что ж! — возопил вдруг Обалдуй,
выпив духом стакан вина и сопровождая свое восклицание теми странными размахиваниями рук, без которых он, по-видимому, не произносил ни одного слова. — Чего еще ждать?
Начинать так
начинать. А? Яша?..
Я узнал только, что он некогда
был кучером у старой бездетной барыни, бежал со вверенной ему тройкой лошадей, пропадал целый год и, должно
быть, убедившись на деле в невыгодах и бедствиях бродячей жизни, вернулся сам, но уже хромой, бросился в ноги своей госпоже и, в течение нескольких лет примерным поведеньем загладив свое преступленье, понемногу вошел к ней в милость, заслужил, наконец, ее полную доверенность, попал в приказчики, а по смерти барыни, неизвестно каким образом, оказался отпущенным на волю, приписался в мещане,
начал снимать у соседей бакши, разбогател и живет теперь припеваючи.
Тот кивнул головой, сел на лавку, достал из шапки полотенце и
начал утирать лицо; а Обалдуй с торопливой жадностью
выпил стакан и, по привычке горьких пьяниц, крякая, принял грустно озабоченный вид.
Я увидел невеселую, хотя пеструю и живую картину: все
было пьяно — всё,
начиная с Якова.
Нужно ли рассказывать читателю, как посадили сановника на первом месте между штатским генералом и губернским предводителем, человеком с свободным и достойным выражением лица, совершенно соответствовавшим его накрахмаленной манишке, необъятному жилету и круглой табакерке с французским табаком, — как хозяин хлопотал, бегал, суетился, потчевал гостей, мимоходом улыбался спине сановника и, стоя в углу, как школьник, наскоро перехватывал тарелочку супу или кусочек говядины, — как дворецкий подал рыбу в полтора аршина длины и с букетом во рту, — как слуги, в ливреях, суровые на вид, угрюмо приставали к каждому дворянину то с малагой, то с дрей-мадерой и как почти все дворяне, особенно пожилые, словно нехотя покоряясь чувству долга,
выпивали рюмку за рюмкой, — как, наконец, захлопали бутылки шампанского и
начали провозглашаться заздравные тосты: все это, вероятно, слишком известно читателю.
Целых два года я провел еще после того за границей:
был в Италии, постоял в Риме перед Преображением, и перед Венерой во Флоренции постоял; внезапно повергался в преувеличенный восторг, словно злость на меня находила; по вечерам пописывал стишки,
начинал дневник; словом, и тут вел себя, как все.
Ну вот, теперь посудите сами: оригинальный человек пожал бы плечом, может
быть, вздохнул бы раза два, да и принялся бы жить по-своему; а я, неоригинальное существо,
начал заглядываться на балки.
— А то раз, —
начала опять Лукерья, — вот смеху-то
было! Заяц забежал, право! Собаки, что ли, за ним гнались, только он прямо в дверь как прикатит!.. Сел близехонько и долго-таки сидел, все носом водил и усами дергал — настоящий офицер! И на меня смотрел. Понял, значит, что я ему не страшна. Наконец, встал, прыг-прыг к двери, на пороге оглянулся — да и
был таков! Смешной такой!
— Послушай, Лукерья, —
начал я наконец. — Послушай, какое я тебе предложение сделаю. Хочешь, я распоряжусь: тебя в больницу перевезут, в хорошую городскую больницу? Кто знает,
быть может, тебя еще вылечат? Во всяком случае, ты одна не
будешь…
— Как погляжу я, барин, на вас, —
начала она снова, — очень вам меня жалко. А вы меня не слишком жалейте, право! Я вам, например, что скажу: я иногда и теперь… Вы ведь помните, какая я
была в свое время веселая? Бой-девка!.. так знаете что? Я и теперь песни
пою.
— А то еще видела я сон, —
начала она снова, — а
быть может, это
было мне видение — я уж и не знаю.
Вошедший на минутку Ермолай
начал меня уверять, что «этот дурак (вишь, полюбилось слово! — заметил вполголоса Филофей), этот дурак совсем счету деньгам не знает», — и кстати напомнил мне, как лет двадцать тому назад постоялый двор, устроенный моей матушкой на бойком месте, на перекрестке двух больших дорог, пришел в совершенный упадок оттого, что старый дворовый, которого посадили туда хозяйничать, действительно не знал счета деньгам, а ценил их по количеству — то
есть отдавал, например, серебряный четвертак за шесть медных пятаков, причем, однако, сильно ругался.
— Ах ты, шут этакой! — промолвил он наконец и, сняв шляпу,
начал креститься. — Право, шут, — прибавил он и обернулся ко мне, весь радостный. — А хороший должен
быть человек, право. Но-но-но, махонькие! поворачивайтесь! Целы
будете! Все целы
будем! Ведь это он проехать не давал; он лошадьми-то правил. Экой шут парень. Но-но-но-ноо! с Бо-гам!