Неточные совпадения
— Ну, полно, полно, балагур. Вишь, барина мы с тобой беспокоим. Женю, небось… А ты, батюшка,
не гневись: дитятко, видишь,
малое, разуму
не успело набраться.
Иные помещики вздумали было покупать сами косы на наличные деньги и раздавать в долг мужикам по той же цене; но мужики оказались недовольными и даже впали в уныние; их лишали удовольствия щелкать по косе, прислушиваться, перевертывать ее в руках и раз двадцать спросить у плутоватого мещанина-продавца: «А что,
малый, коса-то
не больно того?» Те же самые проделки происходят и при покупке серпов, с тою только разницей, что тут бабы вмешиваются в дело и доводят иногда самого продавца до необходимости, для их же пользы, поколотить их.
Лицо у него
маленькое, глазки желтенькие, волосы вплоть до бровей, носик остренький, уши пребольшие, прозрачные, как у летучей мыши, борода словно две недели тому назад выбрита, и никогда ни
меньше не бывает, ни больше.
Малый он был
не глупый, выражался бойко и довольно забавно.
— Эх! — сказал он, — давайте-ка о чем-нибудь другом говорить или
не хотите ли в преферансик по
маленькой? Нашему брату, знаете ли,
не след таким возвышенным чувствованиям предаваться. Наш брат думай об одном: как бы дети
не пищали да жена
не бранилась. Ведь я с тех пор в законный, как говорится, брак вступить успел… Как же… Купеческую дочь взял: семь тысяч приданого. Зовут ее Акулиной; Трифону-то под стать. Баба, должен я вам сказать, злая, да благо спит целый день… А что ж преферанс?
Малый он с головой, бойкий
малый, спору нет; учился хорошо, только проку мне от него
не дождаться.
Митя,
малый лет двадцати восьми, высокий, стройный и кудрявый, вошел в комнату и, увидев меня, остановился у порога. Одежда на нем была немецкая, но одни неестественной величины буфы на плечах служили явным доказательством тому, что кроил ее
не только русский — российский портной.
— Напой его чаем, баловница, — закричал ей вслед Овсяников… —
Не глупый
малый, — продолжал он, — и душа добрая, только я боюсь за него… А впрочем, извините, что так долго вас пустяками занимал.
Юдины выселки состояли из шести низеньких и
маленьких избушек, уже успевших скривиться набок, хотя их, вероятно, поставили недавно: дворы
не у всех были обнесены плетнем.
Я
не тотчас ему ответил: до того поразила меня его наружность. Вообразите себе карлика лет пятидесяти с
маленьким, смуглым и сморщенным лицом, острым носиком, карими, едва заметными глазками и курчавыми, густыми черными волосами, которые, как шляпка на грибе, широко сидели на крошечной его головке. Все тело его было чрезвычайно тщедушно и худо, и решительно нельзя передать словами, до чего был необыкновенен и странен его взгляд.
— Убивать ее
не надо, точно; смерть и так свое возьмет. Вот хоть бы Мартын-плотник: жил Мартын-плотник, и
не долго жил и помер; жена его теперь убивается о муже, о детках
малых… Против смерти ни человеку, ни твари
не слукавить. Смерть и
не бежит, да и от нее
не убежишь; да помогать ей
не должно… А я соловушек
не убиваю, — сохрани Господи! Я их
не на муку ловлю,
не на погибель их живота, а для удовольствия человеческого, на утешение и веселье.
Старик сидел на корточках, жмурил свои потемневшие
маленькие глаза и торопливо, но осторожно, наподобие зайца (у бедняка
не было ни одного зуба), жевал сухую и твердую горошину, беспрестанно перекатывая ее со стороны на сторону.
— Как
не быть самоваров, — с важностью возразил
малый в сером кафтане, — ступайте к отцу Тимофею, а
не то в дворовую избу, а
не то к Назару Тарасычу, а
не то к Аграфене-птишнице.
Правда, с ним обращаются дружески-небрежно, как с добрым, но пустым
малым; якшаются с ним в течение двух-трех недель, а потом вдруг и
не кланяются с ним, и он сам уж
не кланяется.
Татьяна Борисовна отправила к племяннику двести пятьдесят рублей. Через два месяца он потребовал еще; она собрала последнее и выслала еще.
Не прошло шести недель после вторичной присылки, он попросил в третий раз, будто на краски для портрета, заказанного ему княгиней Тертерешеневой. Татьяна Борисовна отказала. «В таком случае, — написал он ей, — я намерен приехать к вам в деревню для поправления моего здоровья». И действительно, в мае месяце того же года Андрюша вернулся в
Малые Брыки.
Его
маленькие желтые глазки так и бегали, с тонких губ
не сходила сдержанная напряженная улыбка, а нос, острый и длинный, нахально выдвигался вперед, как руль.
Он смотрел удалым фабричным
малым и, казалось,
не мог похвастаться отличным здоровьем.
Смотритель, человек уже старый, угрюмый, с волосами, нависшими над самым носом, с
маленькими заспанными глазами, на все мои жалобы и просьбы отвечал отрывистым ворчаньем, в сердцах хлопал дверью, как будто сам проклинал свою должность, и, выходя на крыльцо, бранил ямщиков, которые медленно брели по грязи с пудовыми дугами на руках или сидели на лавке, позевывая и почесываясь, и
не обращали особенного внимания на гневные восклицания своего начальника.
Петр Петрович чуть
не бросился ко мне на шею и потащил меня, слегка качаясь, в
маленькую особенную комнату.
Порывистый ветер быстро мчался мне навстречу через желтое, высохшее жнивье; торопливо вздымаясь перед ним, стремились мимо, через дорогу, вдоль опушки,
маленькие, покоробленные листья; сторона рощи, обращенная стеною в поле, вся дрожала и сверкала мелким сверканьем, четко, но
не ярко; на красноватой траве, на былинках, на соломинках — всюду блестели и волновались бесчисленные нити осенних паутин.
Не успел я еще прийти в себя от неожиданного появления Чертопханова, как вдруг, почти безо всякого шума, выехал из кустов толстенький человек лет сорока, на
маленькой вороненькой лошаденке.
В течение целых шестидесяти лет, с самого рождения до самой кончины, бедняк боролся со всеми нуждами, недугами и бедствиями, свойственными
маленьким людям; бился как рыба об лед, недоедал, недосыпал, кланялся, хлопотал, унывал и томился, дрожал над каждой копейкой, действительно «невинно» пострадал по службе и умер наконец
не то на чердаке,
не то в погребе,
не успев заработать ни себе, ни детям куска насущного хлеба.
Тем мучительнее было его положение, что та же заботливая природа
не потрудилась наделить его хоть
малой толикой тех способностей и дарований, без которых ремесло забавника почти невозможно.
— По ярмаркам, по большим трахтам, по
малым трахтам, по конокрадам, по городам, по деревням, по хуторам — всюду, всюду! А насчет денег ты
не беспокойся: я, брат, наследство получил! Последнюю копейку просажу — а уж добуду своего друга! И
не уйдет от нас казак, наш лиходей! Куда он — туда и мы! Он под землю — и мы под землю! Он к дьяволу — а мы к самому сатане!
Наконец мы, однако, сошлись с ним на двадцати рублях. Он отправился за лошадьми и чрез час привел их целых пять на выбор. Лошади оказались порядочные, хотя гривы и хвосты у них были спутанные и животы — большие, растянутые, как барабан. С Филофеем пришло двое его братьев, нисколько на него
не похожих.
Маленькие, черноглазые, востроносые, они, точно, производили впечатление ребят «шустрых», говорили много и скоро — «лопотали», как выразился Ермолай, но старшому покорялись.