Неточные совпадения
Ермолай был человек престранного рода: беззаботен, как птица, довольно говорлив, рассеян и неловок с виду;
сильно любил выпить,
не уживался на месте, на ходу шмыгал ногами и переваливался с боку на бок — и, шмыгая и переваливаясь, улепетывал верст пятьдесят в сутки.
Он подвергался самым разнообразным приключениям: ночевал в болотах, на деревьях, на крышах, под мостами, сиживал
не раз взаперти на чердаках, в погребах и сараях, лишался ружья, собаки, самых необходимых одеяний, бывал бит
сильно и долго — и все-таки, через несколько времени, возвращался домой, одетый, с ружьем и с собакой.
Доложу вам, я такой человек: ничто меня так
не оскорбляет, смею сказать, так
сильно не оскорбляет, как неблагодарность…
Не успели мы ступить несколько шагов, как нам навстречу из-за густой ракиты выбежала довольно дрянная легавая собака, и вслед за ней появился человек среднего роста, в синем,
сильно потертом сюртуке, желтоватом жилете, панталонах цвета гри-де-лень или блё-д-амур [Розовато-серого (от фр. gris de lin)… голубовато-серого (от фр. bleu d’amour).], наскоро засунутых в дырявые сапоги, с красным платком на шее и одноствольным ружьем за плечами.
В воздухе уже
не так
сильно пахло, в нем снова как будто разливалась сырость…
Ему действительно удалось проскакать по дороге, прежде чем покойник успел добраться до нее; но мы еще
не отъехали и ста шагов, как вдруг нашу телегу
сильно толкнуло, она накренилась, чуть
не завалилась.
Разговаривая с ними, он обыкновенно глядит на них сбоку,
сильно опираясь щекою в твердый и белый воротник, или вдруг возьмет да озарит их ясным и неподвижным взором, помолчит и двинет всею кожей под волосами на голове; даже слова иначе произносит и
не говорит, например: «Благодарю, Павел Васильич», или: «Пожалуйте сюда, Михайло Иваныч», а: «Боллдарю, Палл Асилич», или: «Па-ажалте сюда, Михал Ваныч».
Правда, иногда (особенно в дождливое время)
не слишком весело скитаться по проселочным дорогам, брать «целиком», останавливать всякого встречного мужика вопросом: «Эй, любезный! как бы нам проехать в Мордовку?», а в Мордовке выпытывать у тупоумной бабы (работники-то все в поле): далеко ли до постоялых двориков на большой дороге, и как до них добраться, и, проехав верст десять, вместо постоялых двориков, очутиться в помещичьем,
сильно разоренном сельце Худобубнове, к крайнему изумлению целого стада свиней, погруженных по уши в темно-бурую грязь на самой середине улицы и нисколько
не ожидавших, что их обеспокоят.
— Вержембицкая отличная актриса, гораздо лучше Сопняковой, — пропищал из угла плюгавенький человек с усиками и в очках. Несчастный! он втайне
сильно вздыхал по Сопняковой, а князь
не удостоил его даже взглядом.
Четвертого дня Петра Михайловича, моего покровителя,
не стало. Жестокий удар паралича лишил меня сей последней опоры. Конечно, мне уже теперь двадцатый год пошел; в течение семи лет я сделал значительные успехи; я
сильно надеюсь на свой талант и могу посредством его жить; я
не унываю, но все-таки, если можете, пришлите мне, на первый случай, двести пятьдесят рублей ассигнациями. Целую ваши ручки и остаюсь» и т. д.
Слышанный мною разговор
сильно возбудил мое любопытство. Уж
не раз доходили до меня слухи об Яшке-Турке, как о лучшем певце в околотке, и вдруг мне представился случай услышать его в состязании с другим мастером. Я удвоил шаги и вошел в заведение.
— Может быть, — продолжал рассказчик, — вы осудите меня за то, что я так
сильно привязался к девушке из низкого сословия: я и
не намерен себя, то есть, оправдывать… так уж оно пришлось!..
Отцу Пантелея Еремеича досталось имение уже разоренное; он в свою очередь тоже
сильно «пожуировал» и, умирая, оставил единственному своему наследнику Пантелею заложенное сельцо Бессоново, с тридцатью пятью душами мужеска и семидесятью шестью женска пола да четырнадцать десятин с осьминником неудобной земли в пустоши Колобродовой, на которые, впрочем, никаких крепостей в бумагах покойника
не оказалось.
Деревня Бесселендеевка состояла всего из двадцати двух душ крестьян; никто о ней
не сожалел
сильно, так почему же, при случае,
не потешиться?
— Скажите, — подхватил г. Штоппель,
сильно поощренный улыбками всего собрания, — какому таланту в особенности вы обязаны своим счастием? Нет,
не стыдитесь, скажите; мы все здесь, так сказать, свои, en famille.
Не правда ли, господа, мы здесь en famille?
Чертопханов все
не мог решиться поднять глаза. Никогда так
сильно в нем
не страдала гордость. «Явно, что подарок, — думалось ему, — из благодарности, черт, подносит!» И обнял бы он этого жида, и побил бы его…
— Отец дьякон славился красноречием, чем
сильно досаждал отцу попу, которому дар слова присущ
не был: даже водка
не развязывала ему язык.
— А потому — старшой! Значит, младшие — покоряйся! — Тут Ермолай
сильно и непечатно отозвался о младших братьях вообще. — Я его приведу. Он простой. С ним — да
не сговориться?
Вошедший на минутку Ермолай начал меня уверять, что «этот дурак (вишь, полюбилось слово! — заметил вполголоса Филофей), этот дурак совсем счету деньгам
не знает», — и кстати напомнил мне, как лет двадцать тому назад постоялый двор, устроенный моей матушкой на бойком месте, на перекрестке двух больших дорог, пришел в совершенный упадок оттого, что старый дворовый, которого посадили туда хозяйничать, действительно
не знал счета деньгам, а ценил их по количеству — то есть отдавал, например, серебряный четвертак за шесть медных пятаков, причем, однако,
сильно ругался.
Неточные совпадения
Стародум. Фенелона? Автора Телемака? Хорошо. Я
не знаю твоей книжки, однако читай ее, читай. Кто написал Телемака, тот пером своим нравов развращать
не станет. Я боюсь для вас нынешних мудрецов. Мне случилось читать из них все то, что переведено по-русски. Они, правда, искореняют
сильно предрассудки, да воротят с корню добродетель. Сядем. (Оба сели.) Мое сердечное желание видеть тебя столько счастливу, сколько в свете быть возможно.
Вдруг мой граф
сильно наморщился и, обняв меня, сухо: «Счастливый тебе путь, — сказал мне, — а я ласкаюсь, что батюшка
не захочет со мною расстаться».
Шли головотяпы домой и воздыхали. «Воздыхали
не ослабляючи, вопияли
сильно!» — свидетельствует летописец. «Вот она, княжеская правда какова!» — говорили они. И еще говорили: «Та́кали мы, та́кали, да и прота́кали!» Один же из них, взяв гусли, запел:
Полезли люди в трясину и сразу потопили всю артиллерию. Однако сами кое-как выкарабкались, выпачкавшись
сильно в грязи. Выпачкался и Бородавкин, но ему было уж
не до того. Взглянул он на погибшую артиллерию и, увидев, что пушки, до половины погруженные, стоят, обратив жерла к небу и как бы угрожая последнему расстрелянием, начал тужить и скорбеть.
Тогда князь, видя, что они и здесь, перед лицом его, своей розни
не покидают,
сильно распалился и начал учить их жезлом.