Неточные совпадения
— «Да зачем тебе селиться на болоте?» — «Да уж так; только вы, батюшка Николай Кузьмич, ни в какую работу употреблять меня уж
не извольте, а оброк положите, какой сами
знаете».
Калиныч (как
узнал я после) каждый день ходил с барином на охоту, носил его сумку, иногда и ружье, замечал, где садится птица, доставал воды, набирал земляники, устроивал шалаши, бегал за дрожками; без него г-н Полутыкин шагу ступить
не мог.
Пеньку продавать их дело, и они ее точно продают, —
не в городе, в город надо самим тащиться, а приезжим торгашам, которые, за неимением безмена, считают пуд в сорок горстей — а вы
знаете, что за горсть и что за ладонь у русского человека, особенно, когда он «усердствует»!
Вечером мы с охотником Ермолаем отправились на «тягу»… Но, может быть,
не все мои читатели
знают, что такое тяга. Слушайте же, господа.
Последний дворовый человек чувствовал свое превосходство над этим бродягой и, может быть, потому именно и обращался с ним дружелюбно; а мужики сначала с удовольствием загоняли и ловили его, как зайца в поле, но потом отпускали с Богом и, раз
узнавши чудака, уже
не трогали его, даже давали ему хлеба и вступали с ним в разговоры…
— «Да как же, брат,
не ночевать же нам на дворе!» — «Как
знаете…» Он ушел, стуча сапогами.
Я уже прежде, по ее платью, телодвижениям и выговору,
узнал в ней дворовую женщину —
не бабу и
не мещанку; но только теперь я рассмотрел хорошенько ее черты.
Думаю, авось опомнится;
не хочется,
знаете ли, верить злу, черной неблагодарности в человеке.
Ведь она привязалась к Арине, и Арина это
знала и
не постыдилась… А? нет, скажите… а?
— И пошел. Хотел было справиться,
не оставил ли покойник какого по себе добра, да толку
не добился. Я хозяину-то его говорю: «Я, мол, Филиппов отец»; а он мне говорит: «А я почем
знаю? Да и сын твой ничего, говорит,
не оставил; еще у меня в долгу». Ну, я и пошел.
— Вы
не изволите
знать, — начал он расслабленным и дрожащим голосом (таково действие беспримесного березовского табаку), — вы
не изволите
знать здешнего судью, Мылова, Павла Лукича?..
«Вот, говорят, вчера была совершенно здорова и кушала с аппетитом; поутру сегодня жаловалась на голову, а к вечеру вдруг вот в каком положении…» Я опять-таки говорю: «
Не извольте беспокоиться», — докторская,
знаете, обязанность, — и приступил.
Между тем я гляжу на нее, гляжу,
знаете, — ну, ей-богу,
не видал еще такого лица… красавица, одним словом!
Так тебе и кажется, что и позабыл-то ты все, что
знал, и что больной-то тебе
не доверяет, и что другие уже начинают замечать, что ты потерялся, и неохотно симптомы тебе сообщают, исподлобья глядят, шепчутся… э, скверно!
А я из комнаты больной
не выхожу, оторваться
не могу, разные,
знаете, смешные анекдотцы рассказываю, в карты с ней играю.
И чувствую я, что
не след ей разговаривать, а запретить ей, решительно этак,
знаете, запретить —
не могу.
«Что с вами?» — «Доктор, ведь я умру?» — «Помилуй Бог!» — «Нет, доктор, нет, пожалуйста,
не говорите мне, что я буду жива…
не говорите… если б вы
знали… послушайте, ради Бога
не скрывайте от меня моего положения! — а сама так скоро дышит.
— Если я буду
знать наверное, что я умереть должна… я вам тогда все скажу, все!» — «Александра Андреевна, помилуйте!» — «Послушайте, ведь я
не спала нисколько, я давно на вас гляжу… ради Бога… я вам верю, вы человек добрый, вы честный человек, заклинаю вас всем, что есть святого на свете, — скажите мне правду!
«Вот если бы я
знала, что я в живых останусь и опять в порядочные барышни попаду, мне бы стыдно было, точно стыдно… а то что?» — «Да кто вам сказал, что вы умрете?» — «Э, нет, полно, ты меня
не обманешь, ты лгать
не умеешь, посмотри на себя».
— Эх! — сказал он, — давайте-ка о чем-нибудь другом говорить или
не хотите ли в преферансик по маленькой? Нашему брату,
знаете ли,
не след таким возвышенным чувствованиям предаваться. Наш брат думай об одном: как бы дети
не пищали да жена
не бранилась. Ведь я с тех пор в законный, как говорится, брак вступить успел… Как же… Купеческую дочь взял: семь тысяч приданого. Зовут ее Акулиной; Трифону-то под стать. Баба, должен я вам сказать, злая, да благо спит целый день… А что ж преферанс?
Меня поражало уже то, что я
не мог в нем открыть страсти ни к еде, ни к вину, ни к охоте, ни к курским соловьям, ни к голубям, страдающим падучей болезнью, ни к русской литературе, ни к иноходцам, ни к венгеркам, ни к карточной и биллиардной игре, ни к танцевальным вечерам, ни к поездкам в губернские и столичные города, ни к бумажным фабрикам и свеклосахарным заводам, ни к раскрашенным беседкам, ни к чаю, ни к доведенным до разврата пристяжным, ни даже к толстым кучерам, подпоясанным под самыми мышками, к тем великолепным кучерам, у которых, бог
знает почему, от каждого движения шеи глаза косятся и лезут вон…
А теперь я от себя прибавлю только то, что на другой же день мы с Ермолаем чем свет отправились на охоту, а с охоты домой, что чрез неделю я опять зашел к Радилову, но
не застал ни его, ни Ольги дома, а через две недели
узнал, что он внезапно исчез, бросил мать, уехал куда-то с своей золовкой.
Пятки душегубцу сквозь горло протащу!» А кончится тем, что пошлет
узнать, чего ему надобно, отчего
не порскает?
— Любил бы… точно, —
не теперь: теперь моя пора прошла, а в молодых годах… да
знаете, неловко, по причине звания.
Мелкопоместные — все либо на службе побывали, либо на месте
не сидят; а что покрупней — тех и
узнать нельзя.
Ведь вот вы, может,
знаете Королева, Александра Владимировича, — чем
не дворянин?
И вот чему удивляться надо: бывали у нас и такие помещики, отчаянные господа, гуляки записные, точно; одевались почитай что кучерами и сами плясали, на гитаре играли, пели и пили с дворовыми людишками, с крестьянами пировали; а ведь этот-то, Василий-то Николаич, словно красная девушка: все книги читает али пишет, а
не то вслух канты произносит, — ни с кем
не разговаривает, дичится,
знай себе по саду гуляет, словно скучает или грустит.
Позвал его к себе Василий Николаич и говорит, а сам краснеет, и так,
знаете, дышит скоро: «Будь справедлив у меня,
не притесняй никого, слышишь?» Да с тех пор его к своей особе и
не требовал!
— Нет,
не после, а теперь, — продолжал старик… — Тебе, я
знаю, при господине помещике совестно: тем лучше — казнись. Изволь, изволь-ка говорить… Мы послушаем.
А Беспандин
узнал и грозиться начал: «Я, говорит, этому Митьке задние лопатки из вертлюгов повыдергаю, а
не то и совсем голову с плеч снесу…» Посмотрим, как-то он ее снесет: до сих пор цела.
—
Знаю,
знаю, что ты мне скажешь, — перебил его Овсяников, — точно: по справедливости должен человек жить и ближнему помогать обязан есть. Бывает, что и себя жалеть
не должен… Да ты разве все так поступаешь?
Не водят тебя в кабак, что ли?
не поят тебя,
не кланяются, что ли: «Дмитрий Алексеич, дескать, батюшка, помоги, а благодарность мы уж тебе предъявим», — да целковенький или синенькую из-под полы в руку? А?
не бывает этого? сказывай,
не бывает?
— Теперь
не берешь, а самому придется плохо — будешь брать. Душой
не кривишь… эх, ты!
Знать, за святых все заступаешься!.. А Борьку Переходова забыл?.. Кто за него хлопотал? кто покровительство ему оказывал? а?
— Позвольте себя рекомендовать, — начал он мягким и вкрадчивым голосом, — я здешний охотник Владимир… Услышав о вашем прибытии и
узнав, что вы изволили отправиться на берега нашего пруда, решился, если вам
не будет противно, предложить вам свои услуги.
Я согласился на его предложение и,
не дойдя еще до Льгова, уже успел
узнать его историю.
Он был вольноотпущенный дворовый человек; в нежной юности обучался музыке, потом служил камердинером,
знал грамоте, почитывал, сколько я мог заметить, кое-какие книжонки и, живя теперь, как многие живут на Руси, без гроша наличного, без постоянного занятия, питался только что
не манной небесной.
Он вас выслушивал, он соглашался с вами совершенно, но все-таки
не терял чувства собственного достоинства и как будто хотел вам дать
знать, что и он может, при случае, изъявить свое мнение.
— А что нас-то купила. Вы
не изволите
знать: Алена Тимофевна, толстая такая… немолодая.
— А вот что в запрошлом году умерла, под Болховым… то бишь под Карачевым, в девках… И замужем
не бывала.
Не изволите
знать? Мы к ней поступили от ее батюшки, от Василья Семеныча. Она-таки долгонько нами владела… годиков двадцать.
До сих пор я все еще
не терял надежды сыскать дорогу домой; но тут я окончательно удостоверился в том, что заблудился совершенно, и, уже нисколько
не стараясь
узнавать окрестные места, почти совсем потонувшие во мгле, пошел себе прямо, по звездам — наудалую…
Мальчики сидели вокруг их; тут же сидели и те две собаки, которым так было захотелось меня съесть. Они еще долго
не могли примириться с моим присутствием и, сонливо щурясь и косясь на огонь, изредка рычали с необыкновенным чувством собственного достоинства; сперва рычали, а потом слегка визжали, как бы сожалея о невозможности исполнить свое желание. Всех мальчиков было пять: Федя, Павлуша, Ильюша, Костя и Ваня. (Из их разговоров я
узнал их имена и намерен теперь же познакомить с ними читателя.)
— Тот самый. Идет и головушки
не подымает… А
узнала его Ульяна… Но а потом смотрит: баба идет. Она вглядываться, вглядываться — ах ты, Господи! — сама идет по дороге, сама Ульяна.
— С тех пор… Какова теперь! Но а говорят, прежде красавица была. Водяной ее испортил.
Знать,
не ожидал, что ее скоро вытащут. Вот он ее, там у себя на дне, и испортил.
— Поздно
узнал, — отвечал старик. — Да что! кому как на роду написано.
Не жилец был плотник Мартын,
не жилец на земле: уж это так. Нет, уж какому человеку
не жить на земле, того и солнышко
не греет, как другого, и хлебушек тому
не впрок, — словно что его отзывает… Да; упокой Господь его душу!
— Да уж это я
знаю. А вот и ученый пес у тебя и хороший, а ничего
не смог. Подумаешь, люди-то, люди, а? Вот и зверь, а что из него сделали?
Он удивительно хорошо себя держит, осторожен, как кошка, и ни в какую историю замешан отроду
не бывал, хотя при случае дать себя
знать и робкого человека озадачить и срезать любит.
— Говорил, что, дескать, к Тютюреву вечером заедет и вас будет ждать. Нужно, дескать, мне с Васильем Николаичем об одном деле переговорить, а о каком деле —
не сказывал: уж Василий Николаич, говорит,
знает.
В тот же день я вернулся домой. Неделю спустя я
узнал, что госпожа Лоснякова оставила и Павла и Николая у себя в услужении, а девку Татьяну сослала: видно,
не понадобилась.
— Отпусти, Фома Кузьмич…
не погуби. Ваш-то, сам
знаешь, заест, во как.
— Э, да что с тобой толковать; сиди смирно, а то у меня,
знаешь?
Не видишь, что ли, барина?
— Э, полноте, барин, — перебил он меня с досадой, —
не извольте только сказывать. Да уж я лучше вас провожу, — прибавил он. —
Знать, дождика-то вам
не переждать…