Последний дворовый человек чувствовал свое превосходство над этим бродягой и, может быть, потому именно и
обращался с ним дружелюбно; а мужики сначала с удовольствием загоняли и ловили его, как зайца в поле, но потом отпускали с Богом и, раз узнавши чудака, уже не трогали его, даже давали ему хлеба и вступали с ним в разговоры…
Неточные совпадения
— Ну, подите вы, — продолжал он,
обращаясь ко мне, — что прикажете делать
с сродственниками?
— Тьфу ты, пропасть! — пробормотал он, плюнув в воду, — какая оказия! А все ты, старый черт! — прибавил он
с сердцем,
обращаясь к Сучку. — Что это у тебя за лодка?
«
С ними надобно
обращаться, как
с детьми, — говорит он в таком случае, — невежество, mon cher; il faut prendre cela en considération» [Дорогой мой; надо принять это во внимание (фр.).].
Например: он никак не может
обращаться с дворянами небогатыми или нечиновными, как
с равными себе людьми.
— Вот тэк, э вот тэк, — подхватил помещик, — те, те, те! те, те, те!.. А кур-то отбери, Авдотья, — прибавил он громким голосом и
с светлым лицом
обратился ко мне: — Какова, батюшка, травля была, ась? Вспотел даже, посмотрите.
Правда,
с ним
обращаются дружески-небрежно, как
с добрым, но пустым малым; якшаются
с ним в течение двух-трех недель, а потом вдруг и не кланяются
с ним, и он сам уж не кланяется.
— Как не быть для вашего сиятельства! Пожалуйте, войдите… Петя, Павлина подай! да Похвального чтоб готовили. А
с вами, батюшка, — продолжал он,
обращаясь ко мне, — мы в другое время покончим… Фомка, лавку его сиятельству.
«А он у вас рисует?» — не без удивления произнес г. Беневоленский и
с участием
обратился к Андрюше.
Щепетильную застенчивость, осторожность и опрятность прежних лет заменило небрежное молодечество, неряшество нестерпимое; он на ходу качался вправо и влево, бросался в кресла, обрушался на стол, разваливался, зевал во все горло;
с теткой,
с людьми
обращался резко.
— И отчего ему не смеяться? — прибавил он,
обращаясь ко мне, — сыт, здоров, детей нет, мужики не заложены — он же их лечит — жена
с придурью.
С другой стороны, я уже давно замечал, что почти все мои соседи, молодые и старые, запуганные сначала моей ученостию, заграничной поездкой и прочими удобствами моего воспитания, не только успели совершенно ко мне привыкнуть, но даже начали
обращаться со мной не то грубовато, не то
с кондачка, не дослушивали моих рассуждений и, говоря со мной, уже «слово-ерика» более не употребляли.
Из человека честного, щедрого и доброго, хотя взбалмошного и горячего, он превратился в гордеца и забияку, перестал знаться
с соседями, — богатых он стыдился, бедных гнушался, — и неслыханно дерзко
обращался со всеми, даже
с установленными властями: я, мол, столбовой дворянин.
Наследник, к которому Ростислав Адамыч случайно
обратился с этим вопросом, к сожалению, не знал по-французски и потому ограничился одним одобрительным и легким кряхтением. Зато другой наследник, молодой человек
с желтоватыми пятнами на лбу, поспешно подхватил: «Вуй, вуй, разумеется».
Чертопханов снова
обратился к Вензору и положил ему кусок хлеба на нос. Я посмотрел кругом. В комнате, кроме раздвижного покоробленного стола на тринадцати ножках неровной длины да четырех продавленных соломенных стульев, не было никакой мебели; давным-давно выбеленные стены,
с синими пятнами в виде звезд, во многих местах облупились; между окнами висело разбитое и тусклое зеркальце в огромной раме под красное дерево. По углам стояли чубуки да ружья;
с потолка спускались толстые и черные нити паутин.
— Эти у нас луга Святоегорьевскими прозываются, —
обратился он ко мне. — А за ними — так Великокняжеские пойдут; других таких лугов по всей Расеи нету… Уж на что красиво! — Коренник фыркнул и встряхнулся… — Господь
с тобою!.. — промолвил Филофей степенно и вполголоса. — На что красиво! — повторил он и вздохнул, а потом протяжно крякнул. — Вот скоро сенокосы начнутся, и что тут этого самого сена нагребут — беда! А в заводях рыбы тоже много. Лещи такие! — прибавил он нараспев. — Одно слово: умирать не надо.
Городничий. Ну, уж вы — женщины! Все кончено, одного этого слова достаточно! Вам всё — финтирлюшки! Вдруг брякнут ни из того ни из другого словцо. Вас посекут, да и только, а мужа и поминай как звали. Ты, душа моя,
обращалась с ним так свободно, как будто с каким-нибудь Добчинским.
Бунт кончился; невежество было подавлено, и на место его водворено просвещение. Через полчаса Бородавкин, обремененный добычей, въезжал с триумфом в город, влача за собой множество пленников и заложников. И так как в числе их оказались некоторые военачальники и другие первых трех классов особы, то он приказал
обращаться с ними ласково (выколов, однако, для верности, глаза), а прочих сослать на каторгу.
Я не мог наглядеться на князя: уважение, которое ему все оказывали, большие эполеты, особенная радость, которую изъявила бабушка, увидев его, и то, что он один, по-видимому, не боялся ее,
обращался с ней совершенно свободно и даже имел смелость называть ее ma cousine, внушили мне к нему уважение, равное, если не большее, тому, которое я чувствовал к бабушке. Когда ему показали мои стихи, он подозвал меня к себе и сказал:
Разумеется, если б она мне сама сказала: «Я хочу тебя иметь», то я бы почел себя в большой удаче, потому что девушка мне очень нравится; но теперь, теперь по крайней мере, уж конечно, никто и никогда не
обращался с ней более вежливо и учтиво, чем я, более с уважением к ее достоинству… я жду и надеюсь — и только!
Неточные совпадения
Хлестаков (защищая рукою кушанье).Ну, ну, ну… оставь, дурак! Ты привык там
обращаться с другими: я, брат, не такого рода! со мной не советую… (Ест.)Боже мой, какой суп! (Продолжает есть.)Я думаю, еще ни один человек в мире не едал такого супу: какие-то перья плавают вместо масла. (Режет курицу.)Ай, ай, ай, какая курица! Дай жаркое! Там супу немного осталось, Осип, возьми себе. (Режет жаркое.)Что это за жаркое? Это не жаркое.
Люлюков. Имею честь поздравить, Анна Андреевна! (Подходит к ручке и потом,
обратившись к зрителям, щелкает языком
с видом удальства.)Марья Антоновна! Имею честь поздравить. (Подходит к ее ручке и
обращается к зрителям
с тем же удальством.)
Помощник градоначальника, сославшись
с стряпчим и неустрашимым штаб-офицером, стал убеждать глуповцев удаляться немкиной и Клемантинкиной злоехидной прелести и
обратиться к своим занятиям.
На первых порах глуповцы, по старой привычке, вздумали было
обращаться к нему
с претензиями и жалобами друг на друга, но он даже не понял их.
— Ну, старички, — сказал он обывателям, — давайте жить мирно. Не трогайте вы меня, а я вас не трону. Сажайте и сейте, ешьте и пейте, заводите фабрики и заводы — что же-с! Все это вам же на пользу-с! По мне, даже монументы воздвигайте — я и в этом препятствовать не стану! Только
с огнем, ради Христа, осторожнее
обращайтесь, потому что тут недолго и до греха. Имущества свои попалите, сами погорите — что хорошего!