Неточные совпадения
В последнее время бабы нашли выгодным красть
у самих
себя и сбывать таким образом пеньку, в особенности «замашки», — важное распространение и усовершенствование промышленности «орлов»!
«А что, — спросил он меня в другой раз, —
у тебя своя вотчина есть?» — «Есть». — «Далеко отсюда?» — «Верст сто». — «Что же ты, батюшка, живешь в своей вотчине?» — «Живу». — «А больше, чай, ружьем пробавляешься?» — «Признаться, да». — «И хорошо, батюшка, делаешь; стреляй
себе на здоровье тетеревов, да старосту меняй почаще».
— И пошел. Хотел было справиться, не оставил ли покойник какого по
себе добра, да толку не добился. Я хозяину-то его говорю: «Я, мол, Филиппов отец»; а он мне говорит: «А я почем знаю? Да и сын твой ничего, говорит, не оставил; еще
у меня в долгу». Ну, я и пошел.
— Зачем я к нему пойду?.. За мной и так недоимка. Сын-то
у меня перед смертию с год хворал, так и за
себя оброку не взнес… Да мне с полугоря: взять-то с меня нечего… Уж, брат, как ты там ни хитри, — шалишь: безответная моя голова! (Мужик рассмеялся.) Уж он там как ни мудри, Кинтильян-то Семеныч, а уж…
— «Что вы это, Бог с вами!» А
у ней опять жар, думаю я про
себя.
В «тверёзом» виде не лгал; а как выпьет — и начнет рассказывать, что
у него в Питере три дома на Фонтанке: один красный с одной трубой, другой — желтый с двумя трубами, а третий — синий без труб, и три сына (а он и женат-то не бывал): один в инфантерии, другой в кавалерии, третий сам по
себе…
И вот чему удивляться надо: бывали
у нас и такие помещики, отчаянные господа, гуляки записные, точно; одевались почитай что кучерами и сами плясали, на гитаре играли, пели и пили с дворовыми людишками, с крестьянами пировали; а ведь этот-то, Василий-то Николаич, словно красная девушка: все книги читает али пишет, а не то вслух канты произносит, — ни с кем не разговаривает, дичится, знай
себе по саду гуляет, словно скучает или грустит.
Позвал его к
себе Василий Николаич и говорит, а сам краснеет, и так, знаете, дышит скоро: «Будь справедлив
у меня, не притесняй никого, слышишь?» Да с тех пор его к своей особе и не требовал!
Дом
у него в порядке необыкновенном; даже кучера подчинились его влиянию и каждый день не только вытирают хомуты и армяки чистят, но и самим
себе лицо моют.
Мы вместе поужинаем, — мы возьмем с
собою повара, — вы
у меня переночуете.
У срубленного дерева, на земле, копошился лесник; он держал под
собою вора и закручивал ему кушаком руки на спину.
Мужик глянул на меня исподлобья. Я внутренне дал
себе слово во что бы то ни стало освободить бедняка. Он сидел неподвижно на лавке. При свете фонаря я мог разглядеть его испитое, морщинистое лицо, нависшие желтые брови, беспокойные глаза, худые члены… Девочка улеглась на полу
у самых его ног и опять заснула. Бирюк сидел возле стола, опершись головою на руки. Кузнечик кричал в углу… дождик стучал по крыше и скользил по окнам; мы все молчали.
Правда, некогда правильные и теперь еще приятные черты лица его немного изменились, щеки повисли, частые морщины лучеобразно расположились около глаз, иных зубов уже нет, как сказал Саади, по уверению Пушкина; русые волосы, по крайней мере все те, которые остались в целости, превратились в лиловые благодаря составу, купленному на Роменской конной ярмарке
у жида, выдававшего
себя за армянина; но Вячеслав Илларионович выступает бойко, смеется звонко, позвякивает шпорами, крутит усы, наконец называет
себя старым кавалеристом, между тем как известно, что настоящие старики сами никогда не называют
себя стариками.
Состоял он в молодые годы адъютантом
у какого-то значительного лица, которого иначе и не называет как по имени и по отчеству; говорят, будто бы он принимал на
себя не одни адъютантские обязанности, будто бы, например, облачившись в полную парадную форму и даже застегнув крючки, парил своего начальника в бане — да не всякому слуху можно верить.
Если нет
у ней гостя, сидит
себе моя Татьяна Борисовна под окном и чулок вяжет — зимой; летом в сад ходит, цветы сажает и поливает, с котятами играет по целым часам, голубей кормит…
Он говорил тихим и сладким голосом, держал
себя опрятно и чинно, ласкался и прислуживался к гостям, с сиротливой чувствительностию целовал ручку
у тетушки.
С того времени прошел год. Беловзоров до сих пор живет
у тетушки и все собирается в Петербург. Он в деревне стал поперек
себя толще. Тетка — кто бы мог это подумать — в нем души не чает, а окрестные девицы в него влюбляются…
Заменить их трудно: производительная сила земли видимо скудеет, на «заказанных» (с образами обойденных) пустырях, вместо прежних благородных деревьев, сами
собою вырастают березы да осины, а иначе разводить рощи
у нас не умеют.
Когда
у него нет посещения, он обыкновенно сидит, как мешок, на земле перед дверью своей избы, подвернув под
себя свои тонкие ножки, и перекидывается ласковыми словцами со всеми прохожими.
Ну, вот в один, как говорится, прекрасный день я и велел заложить
себе дрожки тройкой, — в корню ходил
у меня иноходец, азиятец необыкновенный, зато и назывался Лампурдос, — оделся получше и поехал к Матрениной барыне.
Сердца понеслись к нему навстречу, сидящие туловища приподнялись; даже помещик, дешево купивший
у Лупихина лошадь, даже тот помещик уткнул
себе подбородок в грудь.
— Поздравляю вас, милостивый государь, поздравляю, — продолжал он, — правда, не всякий, можно сказать, согласился бы таким образом зарррработывать
себе насущный хлеб; но de gustibus non est disputandum — то есть
у всякого свой вкус… Не правда ли?
Заря уже занялась, когда он возвратился домой. Образа человеческого не было на нем, грязь покрывала все платье, лицо приняло дикий и страшный вид, угрюмо и тупо глядели глаза. Сиплым шепотом прогнал он от
себя Перфишку и заперся в своей комнате. Он едва держался на ногах от усталости, но он не лег в постель, а присел на стул
у двери и схватился за голову.
Вдвоем они осмотрели стойла, ясли, замок на двери, перерыли сено, солому, перешли потом на двор; Чертопханов указал жиду следы копыт
у плетня — и вдруг ударил
себя по ляжкам.
В свою очередь Чертопханов медленно выбрался из оврага, достиг опушки и поплелся по дороге домой. Он был недоволен
собою; тяжесть, которую он чувствовал в голове, в сердце, распространилась по всем членам; он шел сердитый, темный, неудовлетворенный, голодный, словно кто обидел его, отнял
у него добычу, пищу…
Меня тогда только что помолвили за Василья Полякова — помните, такой из
себя статный был, кудрявый, еще буфетчиком
у матушки
у вашей служил?
— Что Поляков? Потужил, потужил — да и женился на другой, на девушке из Глинного. Знаете Глинное? От нас недалече. Аграфеной ее звали. Очень он меня любил, да ведь человек молодой — не оставаться же ему холостым. И какая уж я ему могла быть подруга? А жену он нашел
себе хорошую, добрую, и детки
у них есть. Он тут
у соседа в приказчиках живет: матушка ваша по пачпорту его отпустила, и очень ему, слава Богу, хорошо.
— И про
себя и голосом. Громко-то не могу, а все — понять можно. Вот я вам сказывала — девочка ко мне ходит. Сиротка, значит, понятливая. Так вот я ее выучила; четыре песни она уже
у меня переняла. Аль не верите? Постойте, я вам сейчас…
Я молчал, но и
у меня хорошо стало на душе. «Целы будем! — повторил я про
себя и разлегся на сене. — Дешево отделались!»
Прибыли мы наконец в Тулу; купил я дроби да кстати чаю да вина, и даже лошадь
у барышника взял. В полдень мы отправились обратно. Проезжая тем местом, где в первый раз мы услыхали за
собою стук телеги, Филофей, который, подвыпив в Туле, оказался весьма разговорчивым человеком, — он мне даже сказки рассказывал, — проезжая тем местом, Филофей вдруг засмеялся.
Неточные совпадения
Анна Андреевна. Вот хорошо! а
у меня глаза разве не темные? самые темные. Какой вздор говорит! Как же не темные, когда я и гадаю про
себя всегда на трефовую даму?
Наскучило идти — берешь извозчика и сидишь
себе как барин, а не хочешь заплатить ему — изволь:
у каждого дома есть сквозные ворота, и ты так шмыгнешь, что тебя никакой дьявол не сыщет.
Городничий. Я здесь напишу. (Пишет и в то же время говорит про
себя.)А вот посмотрим, как пойдет дело после фриштика да бутылки толстобрюшки! Да есть
у нас губернская мадера: неказиста на вид, а слона повалит с ног. Только бы мне узнать, что он такое и в какой мере нужно его опасаться. (Написавши, отдает Добчинскому, который подходит к двери, но в это время дверь обрывается и подслушивавший с другой стороны Бобчинский летит вместе с нею на сцену. Все издают восклицания. Бобчинский подымается.)
— потому что, случится, поедешь куда-нибудь — фельдъегеря и адъютанты поскачут везде вперед: «Лошадей!» И там на станциях никому не дадут, все дожидаются: все эти титулярные, капитаны, городничие, а ты
себе и в ус не дуешь. Обедаешь где-нибудь
у губернатора, а там — стой, городничий! Хе, хе, хе! (Заливается и помирает со смеху.)Вот что, канальство, заманчиво!
Хлестаков. Я, признаюсь, рад, что вы одного мнения со мною. Меня, конечно, назовут странным, но уж
у меня такой характер. (Глядя в глаза ему, говорит про
себя.)А попрошу-ка я
у этого почтмейстера взаймы! (Вслух.)Какой странный со мною случай: в дороге совершенно издержался. Не можете ли вы мне дать триста рублей взаймы?