Неточные совпадения
«А вот
это моя контора, — сказал
мне вдруг г-н Полутыкин, указывая на небольшой низенький домик, — хотите зайти?» — «Извольте».
«Отведайте, — сказал
мне Полутыкин, —
это у
меня хорошая, ключевая вода».
— В
этой конторе
я продал купцу Аллилуеву четыре десятины лесу за выгодную цену».
Я с любопытством посмотрел на
этого Хоря.
На заре Федя разбудил
меня.
Этот веселый, бойкий парень очень
мне нравился; да и, сколько
я мог заметить, у старого Хоря он тоже был любимцем. Они оба весьма любезно друг над другом подтрунивали. Старик вышел ко
мне навстречу. Оттого ли, что
я провел ночь под его кровом, по другой ли какой причине, только Хорь гораздо ласковее вчерашнего обошелся со
мной.
Я в
этот день пошел на охоту часами четырьмя позднее обыкновенного и следующие три дня провел у Хоря.
Я мужик…» — «Да вот и
я мужик, а вишь…» При
этом слове Хорь поднимал свою ногу и показывал Калинычу сапог, скроенный, вероятно, из мамонтовой кожи.
Этого-то человека
я взял к себе в охотники, и с ним-то
я отправился на тягу в большую березовую рощу, на берегу Исты.
Хорошо,
я не спорю, все
это хорошо; но вы их не знаете, не знаете, что
это за народ.
Позвольте
мне вам рассказать, например, один маленький анекдотец: вас
это может заинтересовать.
Жена моя и говорит
мне: «Коко, — то есть, вы понимаете, она
меня так называет, — возьмем
эту девочку в Петербург; она
мне нравится, Коко…»
Я говорю: «Возьмем, с удовольствием».
Я этого, скажу вам откровенно, терпеть не могу.
Меня же, собственно
меня, надолго огорчила, обидела неблагодарность
этой девушки.
У
этого садовника
мне случилось раза два переночевать; мимоходом забирал
я у него огурцы, которые, бог ведает почему, даже летом отличались величиной, дрянным водянистым вкусом и толстой желтой кожей.
В товарище Степушки
я узнал тоже знакомого:
это был вольноотпущенный человек графа Петра Ильича***, Михайло Савельев, по прозвищу Туман.
— Теперь уж
этого не делается, — заметил
я, не спуская с него глаз.
«Кто
это? кто
это?»
Я сконфузился.
— «Что вы
это, Бог с вами!» А у ней опять жар, думаю
я про себя.
Скажу вам без обиняков, больная моя… как бы
это того… ну, полюбила, что ли,
меня… или нет, не то чтобы полюбила… а, впрочем… право, как
это, того-с…
Впрочем, — прибавил лекарь, который все
эти отрывистые речи произнес, не переводя духа и с явным замешательством, —
я, кажется, немного зарапортовался…
Если б вы знали, как
это для
меня важно…
Ведь должна же
я умереть…»
Это она беспрестанно повторяла.
Честью вам клянусь, не понимаю теперь, не понимаю решительно, как
я эту пытку выдержал.
— «Что
это она, доктор, что она?»
Я помертвел.
— Не стану
я вас, однако, долее томить, да и
мне самому, признаться, тяжело все
это припоминать. Моя больная на другой же день скончалась. Царство ей небесное (прибавил лекарь скороговоркой и со вздохом)! Перед смертью попросила она своих выйти и
меня наедине с ней оставить. «Простите
меня, говорит,
я, может быть, виновата перед вами… болезнь… но, поверьте,
я никого не любила более вас… не забывайте же
меня… берегите мое кольцо…»
— А вот
это, — подхватил Радилов, указывая
мне на человека высокого и худого, которого
я при входе в гостиную не заметил, —
это Федор Михеич… Ну-ка, Федя, покажи свое искусство гостю. Что ты забился в угол-то?
«Что ж
это за помещик наконец!» — думал
я.
Вся губерния взволновалась и заговорила об
этом происшествии, и
я только тогда окончательно понял выражение Ольгина лица во время рассказа Радилова.
— Нет, старого времени
мне особенно хвалить не из чего. Вот хоть бы, примером сказать, вы помещик теперь, такой же помещик, как ваш покойный дедушка, а уж власти вам такой не будет! да и вы сами не такой человек. Нас и теперь другие господа притесняют; но без
этого обойтись, видно, нельзя. Перемелется — авось мука будет. Нет, уж
я теперь не увижу, чего в молодости насмотрелся.
— А что за человек был
этот Бауш? — спросил
я после некоторого молчанья.
Говорит: «
Я это болото своими людьми высушу и суконную фабрику на нем заведу, с усовершенствованиями.
Я, говорит, уж
это место выбрал: у
меня на
этот счет свои соображения…» И хоть бы
это было справедливо, а то просто сосед Александра Владимирыча, Карасиков Антон, поскупился королёвскому приказчику сто рублев ассигнациями взнести.
— Как же
это, Лука Петрович?
Я думал, что вы придерживаетесь старины?
А что вам на
меня по
этому случаю нажаловались, — дело понятное: всякому своя рубашка к телу ближе.
А Беспандин узнал и грозиться начал: «
Я, говорит,
этому Митьке задние лопатки из вертлюгов повыдергаю, а не то и совсем голову с плеч снесу…» Посмотрим, как-то он ее снесет: до сих пор цела.
— Знаю, знаю, что ты
мне скажешь, — перебил его Овсяников, — точно: по справедливости должен человек жить и ближнему помогать обязан есть. Бывает, что и себя жалеть не должен… Да ты разве все так поступаешь? Не водят тебя в кабак, что ли? не поят тебя, не кланяются, что ли: «Дмитрий Алексеич, дескать, батюшка, помоги, а благодарность мы уж тебе предъявим», — да целковенький или синенькую из-под полы в руку? А? не бывает
этого? сказывай, не бывает?
— Не поеду
я к
этому брюхачу. Рыбу даст сотенную, а масло положит тухлое. Бог с ним совсем!
Был у
меня приятель, хороший человек-с, но вовсе не охотник, как
это бывает-с.
Вот-с в один день говорит он
мне: «Любезный друг мой, возьми
меня на охоту:
я любопытствую узнать — в чем состоит
эта забава».
Лощина
эта имела вид почти правильного котла с пологими боками; на дне ее торчало стоймя несколько больших белых камней, — казалось, они сползлись туда для тайного совещания, — и до того в ней было немо и глухо, так плоско, так уныло висело над нею небо, что сердце у
меня сжалось.
Холм, на котором
я находился, спускался вдруг почти отвесным обрывом; его громадные очертания отделялись, чернея, от синеватой воздушной пустоты, и прямо подо
мною, в углу, образованном тем обрывом и равниной, возле реки, которая в
этом месте стояла неподвижным, темным зеркалом, под самой кручью холма, красным пламенем горели и дымились друг подле дружки два огонька.
Я невольно полюбовался Павлушей. Он был очень хорош в
это мгновение. Его некрасивое лицо, оживленное быстрой ездой, горело смелой удалью и твердой решимостью. Без хворостинки в руке, ночью, он, нимало не колеблясь поскакал один на волка… «Что за славный мальчик!» — думал
я, глядя на него.
— А какие ты нам, Ильюшка, страхи рассказывал, — заговорил Федя, которому, как сыну богатого крестьянина, приходилось быть запевалой (сам же он говорил мало, как бы боясь уронить свое достоинство). — Да и собак тут нелегкая дернула залаять… А точно,
я слышал,
это место у вас нечистое.
— Примеч. авт.]; знаешь, оно еще все камышом заросло; вот пошел
я мимо
этого бучила, братцы мои, и вдруг из того-то бучила как застонет кто-то, да так жалостливо, жалостливо: у-у… у-у… у-у!
(
Я сам не раз встречал
эту Акулину. Покрытая лохмотьями, страшно худая, с черным, как уголь, лицом, помутившимся взором и вечно оскаленными зубами, топчется она по целым часам на одном месте, где-нибудь на дороге, крепко прижав костлявые руки к груди и медленно переваливаясь с ноги на ногу, словно дикий зверь в клетке. Она ничего не понимает, что бы ей ни говорили, и только изредка судорожно хохочет.)
Я возвращался с охоты в тряской тележке и, подавленный душным зноем летнего облачного дня (известно, что в такие дни жара бывает иногда еще несноснее, чем в ясные, особенно когда нет ветра), дремал и покачивался, с угрюмым терпением предавая всего себя на съедение мелкой белой пыли, беспрестанно поднимавшейся с выбитой дороги из-под рассохшихся и дребезжавших колес, — как вдруг внимание мое было возбуждено необыкновенным беспокойством и тревожными телодвижениями моего кучера, до
этого мгновения еще крепче дремавшего, чем
я.
— Вон кто виноват! — сказал мой кучер, указывая кнутом на поезд, который успел уже свернуть на дорогу и приближался к нам, — уж
я всегда
это замечал, — продолжал он, —
это примета верная — встретить покойника… Да.
— Оси у
меня нет, — прибавил он после небольшого молчания, —
эта вот не годится (он указал на свою тележку), у вас, чай, телега большая.
Я никак не ожидал
этого заключения.
Старик неохотно встал и вышел за
мной на улицу. Кучер мой находился в раздраженном состоянии духа: он собрался было попоить лошадей, но воды в колодце оказалось чрезвычайно мало, и вкус ее был нехороший, а
это, как говорят кучера, первое дело… Однако при виде старика он осклабился, закивал головой и воскликнул...
Неточные совпадения
Хлестаков (придвигаясь).Да ведь
это вам кажется только, что близко; а вы вообразите себе, что далеко. Как бы
я был счастлив, сударыня, если б мог прижать вас в свои объятия.
Городничий (дрожа).По неопытности, ей-богу по неопытности. Недостаточность состояния… Сами извольте посудить: казенного жалованья не хватает даже на чай и сахар. Если ж и были какие взятки, то самая малость: к столу что-нибудь да на пару платья. Что же до унтер-офицерской вдовы, занимающейся купечеством, которую
я будто бы высек, то
это клевета, ей-богу клевета.
Это выдумали злодеи мои;
это такой народ, что на жизнь мою готовы покуситься.
Бобчинский. Сначала вы сказали, а потом и
я сказал. «Э! — сказали мы с Петром Ивановичем. — А с какой стати сидеть ему здесь, когда дорога ему лежит в Саратовскую губернию?» Да-с. А вот он-то и есть
этот чиновник.
Хлестаков (защищая рукою кушанье).Ну, ну, ну… оставь, дурак! Ты привык там обращаться с другими:
я, брат, не такого рода! со
мной не советую… (Ест.)Боже мой, какой суп! (Продолжает есть.)
Я думаю, еще ни один человек в мире не едал такого супу: какие-то перья плавают вместо масла. (Режет курицу.)Ай, ай, ай, какая курица! Дай жаркое! Там супу немного осталось, Осип, возьми себе. (Режет жаркое.)Что
это за жаркое?
Это не жаркое.
Аммос Федорович. Что ж вы полагаете, Антон Антонович, грешками? Грешки грешкам — рознь.
Я говорю всем открыто, что беру взятки, но чем взятки? Борзыми щенками.
Это совсем иное дело.