Неточные совпадения
— Я уже
думал, что вы
не приедете сегодня, — заговорил он приятным голосом, любезно покачиваясь, подергивая плечами
и показывая прекрасные белые зубы. — Разве что на дороге случилось?
Он лег в постель, но
не загасил свечки
и, подперши рукою голову,
думал долгие думы.
— Я
не зову теперь тебя в Марьино, — сказал ему однажды Николай Петрович (он назвал свою деревню этим именем в честь жены), — ты
и при покойнице там соскучился, а теперь ты, я
думаю, там с тоски пропадешь.
Павел Петрович умолк. «Теперь уйдет», —
думала Фенечка, но он
не уходил,
и она стояла перед ним как вкопанная, слабо перебирая пальцами.
— Аристократизм, либерализм, прогресс, принципы, — говорил между тем Базаров, —
подумаешь, сколько иностранных…
и бесполезных слов! Русскому человеку они даром
не нужны.
—
Не беспокойся, — промолвил он. — Я
не позабудусь именно вследствие того чувства достоинства, над которым так жестоко трунит господин… господин доктор. Позвольте, — продолжал он, обращаясь снова к Базарову, — вы, может быть,
думаете, что ваше учение новость? Напрасно вы это воображаете. Материализм, который вы проповедуете, был уже
не раз в ходу
и всегда оказывался несостоятельным…
— Браво! браво! Слушай, Аркадий… вот как должны современные молодые люди выражаться!
И как,
подумаешь, им
не идти за вами! Прежде молодым людям приходилось учиться;
не хотелось им прослыть за невежд, так они поневоле трудились. А теперь им стоит сказать: все на свете вздор! —
и дело в шляпе. Молодые люди обрадовались.
И в самом деле, прежде они просто были болваны, а теперь они вдруг стали нигилисты.
—
И этот вопрос, я полагаю, лучше для вас же самих
не разбирать в подробности. Вы, чай, слыхали о снохачах? Послушайте меня, Павел Петрович, дайте себе денька два сроку, сразу вы едва ли что-нибудь найдете. Переберите все наши сословия да
подумайте хорошенько над каждым, а мы пока с Аркадием будем…
«Брат говорит, что мы правы, —
думал он, —
и, отложив всякое самолюбие в сторону, мне самому кажется, что они дальше от истины, нежели мы, а в то же время я чувствую, что за ними есть что-то, чего мы
не имеем, какое-то преимущество над нами…
— Поверите ли, — продолжал он, — что, когда при мне Евгений Васильевич в первый раз сказал, что
не должно признавать авторитетов, я почувствовал такой восторг… словно прозрел! «Вот, —
подумал я, — наконец нашел я человека!» Кстати, Евгений Васильевич, вам непременно надобно сходить к одной здешней даме, которая совершенно в состоянии понять вас
и для которой ваше посещение будет настоящим праздником; вы, я
думаю, слыхали о ней?
— Все такие мелкие интересы, вот что ужасно! Прежде я по зимам жила в Москве… но теперь там обитает мой благоверный, мсьё Кукшин. Да
и Москва теперь… уж я
не знаю — тоже уж
не то. Я
думаю съездить за границу; я в прошлом году уже совсем было собралась.
— Экой ты чудак! — небрежно перебил Базаров. — Разве ты
не знаешь, что на нашем наречии
и для нашего брата «неладно» значит «ладно»? Пожива есть, значит.
Не сам ли ты сегодня говорил, что она странно вышла замуж, хотя, по мнению моему, выйти за богатого старика — дело ничуть
не странное, а, напротив, благоразумное. Я городским толкам
не верю; но люблю
думать, как говорит наш образованный губернатор, что они справедливы.
«Вот тебе раз! бабы испугался!» —
подумал он
и, развалясь в кресле
не хуже Ситникова, заговорил преувеличенно развязно, а Одинцова
не спускала с него своих ясных глаз.
Аркадия в особенности поразила последняя часть сонаты, та часть, в которой, посреди пленительной веселости беспечного напева, внезапно возникают порывы такой горестной, почти трагической скорби… Но мысли, возбужденные в нем звуками Моцарта, относились
не к Кате. Глядя на нее, он только
подумал: «А ведь недурно играет эта барышня,
и сама она недурна».
И Анна Сергеевна в тот вечер
думала о своих гостях. Базаров ей понравился — отсутствием кокетства
и самою резкостью суждений. Она видела в нем что-то новое, с чем ей
не случалось встретиться, а она была любопытна.
А вот доброе существо меня
не отвергает», —
думал он,
и сердце его снова вкушало сладость великодушных ощущений.
А между тем Базаров
не совсем ошибался. Он поразил воображение Одинцовой; он занимал ее, она много о нем
думала. В его отсутствие она
не скучала,
не ждала его; но его появление тотчас ее оживляло; она охотно оставалась с ним наедине
и охотно с ним разговаривала, даже тогда, когда он ее сердил или оскорблял ее вкус, ее изящные привычки. Она как будто хотела
и его испытать,
и себя изведать.
— Меня эти сплетни даже
не смешат, Евгений Васильевич,
и я слишком горда, чтобы позволить им меня беспокоить. Я несчастлива оттого… что нет во мне желания, охоты жить. Вы недоверчиво на меня смотрите, вы
думаете: это говорит «аристократка», которая вся в кружевах
и сидит на бархатном кресле. Я
и не скрываюсь: я люблю то, что вы называете комфортом,
и в то же время я мало желаю жить. Примирите это противоречие как знаете. Впрочем, это все в ваших глазах романтизм.
— Да
и кроме того, — перебил Базаров, — что за охота говорить
и думать о будущем, которое большею частью
не от нас зависит? Выйдет случай что-нибудь сделать — прекрасно, а
не выйдет, — по крайней мере, тем будешь доволен, что заранее напрасно
не болтал.
Полчаса спустя служанка подала Анне Сергеевне записку от Базарова; она состояла из одной только строчки: «Должен ли я сегодня уехать — или могу остаться до завтра?» — «Зачем уезжать? Я вас
не понимала — вы меня
не поняли», — ответила ему Анна Сергеевна, а сама
подумала: «Я
и себя
не понимала».
Одинцова раза два — прямо,
не украдкой — посмотрела на его лицо, строгое
и желчное, с опущенными глазами, с отпечатком презрительной решимости в каждой черте,
и подумала: «Нет… нет… нет…» После обеда она со всем обществом отправилась в сад
и, видя, что Базаров желает заговорить с нею, сделала несколько шагов в сторону
и остановилась.
«Зачем же он меня
не спрашивает, почему я еду?
и так же внезапно, как
и он? —
подумал Аркадий.
«Эге-ге!.. —
подумал про себя Аркадий,
и тут только открылась ему на миг вся бездонная пропасть базаровского самолюбия. — Мы, стало быть, с тобою боги? то есть — ты бог, а олух уж
не я ли?»
— Извините меня, глупую. — Старушка высморкалась
и, нагиная голову то направо, то налево, тщательно утерла один глаз после другого. — Извините вы меня. Ведь я так
и думала, что умру,
не дождусь моего го… o… o…лубчика.
— А я
думаю: я вот лежу здесь под стогом… Узенькое местечко, которое я занимаю, до того крохотно в сравнении с остальным пространством, где меня нет
и где дела до меня нет;
и часть времени, которую мне удастся прожить, так ничтожна перед вечностию, где меня
не было
и не будет… А в этом атоме, в этой математической точке кровь обращается, мозг работает, чего-то хочет тоже… Что за безобразие! Что за пустяки!
— Да! На короткое время… Хорошо. — Василий Иванович вынул платок
и, сморкаясь, наклонился чуть
не до земли. — Что ж? это… все будет. Я было
думал, что ты у нас… подольше. Три дня… Это, это, после трех лет, маловато; маловато, Евгений!
Раздался топот конских ног по дороге… Мужик показался из-за деревьев. Он гнал двух спутанных лошадей перед собою
и, проходя мимо Базарова, посмотрел на него как-то странно,
не ломая шапки, что, видимо, смутило Петра, как недоброе предзнаменование. «Вот этот тоже рано встал, —
подумал Базаров, — да, по крайней мере, за делом, а мы?»
Базаров тихонько двинулся вперед,
и Павел Петрович пошел на него, заложив левую руку в карман
и постепенно поднимая дуло пистолета… «Он мне прямо в нос целит, —
подумал Базаров, —
и как щурится старательно, разбойник! Однако это неприятное ощущение. Стану смотреть на цепочку его часов…» Что-то резко зыкнуло около самого уха Базарова,
и в то же мгновенье раздался выстрел. «Слышал, стало быть ничего», — успело мелькнуть в его голове. Он ступил еще раз
и,
не целясь, подавил пружинку.
— Кто ж его знает! — ответил Базаров, — всего вероятнее, что ничего
не думает. — Русский мужик — это тот самый таинственный незнакомец, о котором некогда так много толковала госпожа Ратклифф. [Госпожа Ратклиф (Редклифф) — английская писательница (1764–1823). Для ее произведений характерны описания фантастических ужасов
и таинственных происшествий.] Кто его поймет? Он сам себя
не понимает.
— Фенечка! — сказал он каким-то чудным шепотом, — любите, любите моего брата! Он такой добрый, хороший человек!
Не изменяйте ему ни для кого на свете,
не слушайте ничьих речей!
Подумайте, что может быть ужаснее, как любить
и не быть любимым!
Не покидайте никогда моего бедного Николая!
— Ну
и прекрасно. Прежде всего выздоравливай, а это от нас
не уйдет, надо
подумать хорошенько, сообразить…
«За что он меня так благодарит? —
подумал Павел Петрович, оставшись один. — Как будто это
не от него зависело! А я, как только он женится, уеду куда-нибудь подальше, в Дрезден или во Флоренцию,
и буду там жить, пока околею».
Катя подняла глаза кверху
и промолвила: «Да», а Аркадий
подумал: «Вот эта
не упрекает меня за то, что я красиво выражаюсь».
— Как ты торжественно отвечаешь! Я
думала найти его здесь
и предложить ему пойти гулять со мною. Он сам меня все просит об этом. Тебе из города привезли ботинки, поди примерь их: я уже вчера заметила, что твои прежние совсем износились. Вообще ты
не довольно этим занимаешься, а у тебя еще такие прелестные ножки!
И руки твои хороши… только велики; так надо ножками брать. Но ты у меня
не кокетка.
«Уж
не несчастье ли какое у нас дома?» —
подумал Аркадий
и, торопливо взбежав по лестнице, разом отворил дверь. Вид Базарова тотчас его успокоил, хотя более опытный глаз, вероятно, открыл бы в энергической по-прежнему, но осунувшейся фигуре нежданного гостя признаки внутреннего волнения. С пыльною шинелью на плечах, с картузом на голове, сидел он на оконнице; он
не поднялся
и тогда, когда Аркадий бросился с шумными восклицаниями к нему на шею.
Так выражалась Анна Сергеевна,
и так выражался Базаров; они оба
думали, что говорили правду. Была ли правда, полная правда, в их словах? Они сами этого
не знали, а автор
и подавно. Но беседа у них завязалась такая, как будто они совершенно поверили друг другу.
Анна Сергеевна спросила, между прочим, Базарова, что он делал у Кирсановых. Он чуть было
не рассказал ей о своей дуэли с Павлом Петровичем, но удержался при мысли, как бы она
не подумала, что он интересничает,
и отвечал ей, что он все это время работал.
— А разве… — начала было Анна Сергеевна
и,
подумав немного, прибавила: — Теперь он доверчивее стал, говорит со мною. Прежде он избегал меня. Впрочем,
и я
не искала его общества. Они большие приятели с Катей.
— Полноте, Евгений Васильич. Вы говорите, что он неравнодушен ко мне,
и мне самой всегда казалось, что я ему нравлюсь Я знаю, что я гожусь ему в тетки, но я
не хочу скрывать от вас, что я стала чаще
думать о нем. В этом молодом
и свежем чувстве есть какая-то прелесть…
— Вы
думаете? — промолвила она. — Что ж? я
не вижу препятствий… Я рада за Катю…
и за Аркадия Николаича. Разумеется, я подожду ответа отца. Я его самого к нему пошлю. Но вот
и выходит, что я была права вчера, когда я говорила вам, что мы оба уже старые люди… Как это я ничего
не видала? Это меня удивляет!
— Эка,
подумаешь! — промолвил Базаров, — слово-то что значит! Нашел его, сказал: «кризис» —
и утешен. Удивительное дело, как человек еще верит в слова. Скажут ему, например, дурака
и не прибьют, он опечалится; назовут его умницей
и денег ему
не дадут — он почувствует удовольствие.
— Евгений, — продолжал Василий Иванович
и опустился на колени перед Базаровым, хотя тот
не раскрывал глаз
и не мог его видеть. — Евгений, тебе теперь лучше; ты, бог даст, выздоровеешь; но воспользуйся этим временем, утешь нас с матерью, исполни долг христианина! Каково-то мне это тебе говорить, это ужасно; но еще ужаснее… ведь навек, Евгений… ты
подумай, каково-то…
— Эх, Анна Сергеевна, станемте говорить правду. Со мной кончено. Попал под колесо.
И выходит, что нечего было
думать о будущем. Старая шутка смерть, а каждому внове. До сих пор
не трушу… а там придет беспамятство,
и фюить!(Он слабо махнул рукой.) Ну, что ж мне вам сказать… я любил вас! это
и прежде
не имело никакого смысла, а теперь подавно. Любовь — форма, а моя собственная форма уже разлагается. Скажу я лучше, что какая вы славная!
И теперь вот вы стоите, такая красивая…
— Великодушная! — шепнул он. — Ох, как близко,
и какая молодая, свежая, чистая… в этой гадкой комнате!.. Ну, прощайте! Живите долго, это лучше всего,
и пользуйтесь, пока время. Вы посмотрите, что за безобразное зрелище: червяк полураздавленный, а еще топорщится.
И ведь тоже
думал: обломаю дел много,
не умру, куда! задача есть, ведь я гигант! А теперь вся задача гиганта — как бы умереть прилично, хотя никому до этого дела нет… Все равно: вилять хвостом
не стану.