Неточные совпадения
В качестве генеральского сына Николай Петрович — хотя
не только
не отличался храбростью, но даже заслужил прозвище трусишки — должен был, подобно брату Павлу, поступить в военную службу; но он переломил себе ногу в самый
тот день, когда уже прибыло известие об его определении, и, пролежав два месяца в постели, на всю жизнь остался «хроменьким».
Николай Петрович быстро обернулся и, подойдя к человеку высокого роста, в длинном балахоне с кистями, только что вылезшему из тарантаса, крепко стиснул его обнаженную красную руку, которую
тот не сразу ему подал.
— Я здесь с коляской, но и для твоего тарантаса есть тройка, — хлопотливо говорил Николай Петрович, между
тем как Аркадий пил воду из железного ковшика, принесенного хозяйкой постоялого двора, а Базаров закурил трубку и подошел к ямщику, отпрягавшему лошадей, — только коляска двухместная, и вот я
не знаю, как твой приятель…
— То-то прошлою зимой я его
не видал. Он чем занимается?
— Полагать надо, что в город. В кабак, — прибавил он презрительно и слегка наклонился к кучеру, как бы ссылаясь на него. Но
тот даже
не пошевельнулся: это был человек старого закала,
не разделявший новейших воззрений.
— Хлопоты у меня большие с мужиками в нынешнем году, — продолжал Николай Петрович, обращаясь к сыну. —
Не платят оброка. [Оброк — более прогрессивная по сравнению с барщиной денежная форма эксплуатации крестьян. Крестьянин заранее «обрекался» дать помещику определенную сумму денег, и
тот отпускал его из имения на заработки.] Что ты будешь делать?
— Удивительное дело, — продолжал Базаров, — эти старенькие романтики! Разовьют в себе нервную систему до раздражения… ну, равновесие и нарушено. Однако прощай! В моей комнате английский рукомойник, а дверь
не запирается. Все-таки это поощрять надо — английские рукомойники,
то есть прогресс!
Базаров ушел, а Аркадием овладело радостное чувство. Сладко засыпать в родимом доме, на знакомой постели, под одеялом, над которым трудились любимые руки, быть может руки нянюшки,
те ласковые, добрые и неутомимые руки. Аркадий вспомнил Егоровну, и вздохнул, и пожелал ей царствия небесного… О себе он
не молился.
Получила название по имени своего основателя — Джованни Антонио Галиньяни.] но он
не читал; он глядел пристально в камин, где,
то замирая,
то вспыхивая, вздрагивало голубоватое пламя…
— А вот на что, — отвечал ему Базаров, который владел особенным уменьем возбуждать к себе доверие в людях низших, хотя он никогда
не потакал им и обходился с ними небрежно, — я лягушку распластаю да посмотрю, что у нее там внутри делается; а так как мы с тобой
те же лягушки, только что на ногах ходим, я и буду знать, что и у нас внутри делается.
Но Аркадий уже
не слушал его и убежал с террасы. Николай Петрович посмотрел ему вслед и в смущенье опустился на стул. Сердце его забилось… Представилась ли ему в это мгновение неизбежная странность будущих отношений между им и сыном, сознавал ли он, что едва ли
не большее бы уважение оказал ему Аркадий, если б он вовсе
не касался этого дела, упрекал ли он самого себя в слабости — сказать трудно; все эти чувства были в нем, но в виде ощущений — и
то неясных; а с лица
не сходила краска, и сердце билось.
— Да, — проговорил он, ни на кого
не глядя, — беда пожить этак годков пять в деревне, в отдалении от великих умов! Как раз дурак дураком станешь. Ты стараешься
не забыть
того, чему тебя учили, а там — хвать! — оказывается, что все это вздор, и тебе говорят, что путные люди этакими пустяками больше
не занимаются и что ты, мол, отсталый колпак. [Отсталый колпак — в
то время старики носили ночные колпаки.] Что делать! Видно, молодежь, точно, умнее нас.
Он с детства отличался замечательною красотой; к
тому же он был самоуверен, немного насмешлив и как-то забавно желчен — он
не мог
не нравиться.
В
то время в петербургском свете изредка появлялась женщина, которую
не забыли до сих пор, княгиня Р. У ней был благовоспитанный и приличный, но глуповатый муж и
не было детей.
Все ее поведение представляло ряд несообразностей; единственные письма, которые могли бы возбудить справедливые подозрения ее мужа, она написала к человеку почти ей чужому, а любовь ее отзывалась печалью: она уже
не смеялась и
не шутила с
тем, кого избирала, и слушала его и глядела на него с недоумением.
Не раз, возвращаясь к себе домой после нежного свидания, Кирсанов чувствовал на сердце
ту разрывающую и горькую досаду, которая поднимается в сердце после окончательной неудачи.
Он вышел в отставку, несмотря на просьбы приятелей, на увещания начальников, и отправился вслед за княгиней; года четыре провел он в чужих краях,
то гоняясь за нею,
то с намерением теряя ее из виду; он стыдился самого себя, он негодовал на свое малодушие… но ничто
не помогало.
Павел Петрович почти
не видался с братом с
тех пор, как
тот поселился в деревне: свадьба Николая Петровича совпала с самыми первыми днями знакомства Павла Петровича с княгиней.
Но у Николая оставалось чувство правильно проведенной жизни, сын вырастал на его глазах; Павел, напротив, одинокий холостяк, вступал в
то смутное, сумеречное время, время сожалений, похожих на надежды, надежд, похожих на сожаления, когда молодость прошла, а старость еще
не настала.
— Я был еще глуп и суетлив тогда, — отвечал Павел Петрович, — с
тех пор я угомонился, если
не поумнел. Теперь, напротив, если ты позволишь, я готов навсегда у тебя поселиться.
Зато, поселившись однажды в деревне, он уже
не покидал ее, даже и в
те три зимы, которые Николай Петрович провел в Петербурге с сыном.
— Вот видишь ли, Евгений, — промолвил Аркадий, оканчивая свой рассказ, — как несправедливо ты судишь о дяде! Я уже
не говорю о
том, что он
не раз выручал отца из беды, отдавал ему все свои деньги, — имение, ты, может быть,
не знаешь, у них
не разделено, — но он всякому рад помочь и, между прочим, всегда вступается за крестьян; правда, говоря с ними, он морщится и нюхает одеколон…
— Да кто его презирает? — возразил Базаров. — А я все-таки скажу, что человек, который всю свою жизнь поставил на карту женской любви и, когда ему эту карту убили, раскис и опустился до
того, что ни на что
не стал способен, этакой человек —
не мужчина,
не самец. Ты говоришь, что он несчастлив: тебе лучше знать; но дурь из него
не вся вышла. Я уверен, что он
не шутя воображает себя дельным человеком, потому что читает Галиньяшку и раз в месяц избавит мужика от экзекуции.
Николай Петрович в
то время только что переселился в новую свою усадьбу и,
не желая держать при себе крепостных людей, искал наемных; хозяйка, с своей стороны, жаловалась на малое число проезжающих в городе, на тяжелые времена; он предложил ей поступить к нему в дом в качестве экономки; она согласилась.
В
тот же день и Базаров познакомился с Фенечкой. Он вместе с Аркадием ходил по саду и толковал ему, почему иные деревца, особенно дубки,
не принялись.
— Bene. [Хорошо (лат.).] Мне нравится в ней
то, что она
не слишком конфузится. Иной, пожалуй, это-то и осудил бы в ней. Что за вздор? чего конфузиться? Она мать — ну и права.
— И природа пустяки в
том значении, в каком ты ее понимаешь. Природа
не храм, а мастерская, и человек в ней работник.
Однажды они как-то долго замешкались; Николай Петрович вышел к ним навстречу в сад и, поравнявшись с беседкой, вдруг услышал быстрые шаги и голоса обоих молодых людей. Они шли по
ту сторону беседки и
не могли его видеть.
— Третьего дня, я смотрю, он Пушкина читает, — продолжал между
тем Базаров. — Растолкуй ему, пожалуйста, что это никуда
не годится. Ведь он
не мальчик: пора бросить эту ерунду. И охота же быть романтиком в нынешнее время! Дай ему что-нибудь дельное почитать.
— Вот как мы с тобой, — говорил в
тот же день, после обеда Николай Петрович своему брату, сидя у него в кабинете: — в отставные люди попали, песенка наша спета. Что ж? Может быть, Базаров и прав; но мне, признаюсь, одно больно: я надеялся именно теперь тесно и дружески сойтись с Аркадием, а выходит, что я остался назади, он ушел вперед, и понять мы друг друга
не можем.
Схватка произошла в
тот же день за вечерним чаем. Павел Петрович сошел в гостиную уже готовый к бою, раздраженный и решительный. Он ждал только предлога, чтобы накинуться на врага; но предлог долго
не представлялся. Базаров вообще говорил мало в присутствии «старичков Кирсановых» (так он называл обоих братьев), а в
тот вечер он чувствовал себя
не в духе и молча выпивал чашку за чашкой. Павел Петрович весь горел нетерпением; его желания сбылись наконец.
— Позвольте, Павел Петрович, — промолвил Базаров, — вы вот уважаете себя и сидите сложа руки; какая ж от этого польза для bien public? Вы бы
не уважали себя и
то же бы делали.
— Аристократизм, либерализм, прогресс, принципы, — говорил между
тем Базаров, — подумаешь, сколько иностранных… и бесполезных слов! Русскому человеку они даром
не нужны.
— Да так же. Вы, я надеюсь,
не нуждаетесь в логике для
того, чтобы положить себе кусок хлеба в рот, когда вы голодны. Куда нам до этих отвлеченностей!
Эта последняя фраза, видимо,
не понравилась Базарову; от нее веяло философией,
то есть романтизмом, ибо Базаров и философию называл романтизмом; но он
не почел за нужное опровергать своего молодого ученика.
— Что ж, коли он заслуживает презрения! Вы порицаете мое направление, а кто вам сказал, что оно во мне случайно, что оно
не вызвано
тем самым народным духом, во имя которого вы так ратуете?
—
Не беспокойся, — промолвил он. — Я
не позабудусь именно вследствие
того чувства достоинства, над которым так жестоко трунит господин… господин доктор. Позвольте, — продолжал он, обращаясь снова к Базарову, — вы, может быть, думаете, что ваше учение новость? Напрасно вы это воображаете. Материализм, который вы проповедуете, был уже
не раз в ходу и всегда оказывался несостоятельным…
— Так вот как! — промолвил он странно спокойным голосом. — Нигилизм всему горю помочь должен, и вы, вы наши избавители и герои. Но за что же вы других-то, хоть бы
тех же обличителей, честите?
Не так же ли вы болтаете, как и все?
И
не говорите мне, что эти плоды ничтожны: последний пачкун, ип barbouilleur, [Маратель, писака (фр.).] тапёр, которому дают пять копеек за вечер, и
те полезнее вас, потому что они представители цивилизации, а
не грубой монгольской силы!
Да вспомните, наконец, господа сильные, что вас всего четыре человека с половиною, а
тех — миллионы, которые
не позволят вам попирать ногами свои священнейшие верования, которые раздавят вас!
— Вот и изменило вам хваленое чувство собственного достоинства, — флегматически заметил Базаров, между
тем как Аркадий весь вспыхнул и засверкал глазами. — Спор наш зашел слишком далеко… Кажется, лучше его прекратить. А я тогда буду готов согласиться с вами, — прибавил он вставая, — когда вы представите мне хоть одно постановление в современном нашем быту, в семейном или общественном, которое бы
не вызывало полного и беспощадного отрицания.
— Ты уже чересчур благодушен и скромен, — возразил Павел Петрович, — я, напротив, уверен, что мы с тобой гораздо правее этих господчиков, хотя выражаемся, может быть, несколько устарелым языком, vieilli, [Старомодно (фр.).] и
не имеем
той дерзкой самонадеянности… И такая надутая эта нынешняя молодежь! Спросишь иного: «Какого вина вы хотите, красного или белого?» — «Я имею привычку предпочитать красное!» — отвечает он басом и с таким важным лицом, как будто вся вселенная глядит на него в это мгновенье…
«Брат говорит, что мы правы, — думал он, — и, отложив всякое самолюбие в сторону, мне самому кажется, что они дальше от истины, нежели мы, а в
то же время я чувствую, что за ними есть что-то, чего мы
не имеем, какое-то преимущество над нами…
Не в
том ли состоит это преимущество, что в них меньше следов барства, чем в нас?»
«Но, — думал он, —
те сладостные, первые мгновенья, отчего бы
не жить им вечною, неумирающею жизнью?»
Он
не старался уяснить самому себе свою мысль, но он чувствовал, что ему хотелось удержать
то блаженное время чем-нибудь более сильным, нежели память; ему хотелось вновь осязать близость своей Марии, ощутить ее теплоту и дыхание, и ему уже чудилось, как будто над ним…
Он вздрогнул. Ему
не стало ни больно, ни совестно… Он
не допускал даже возможности сравнения между женой и Фенечкой, но он пожалел о
том, что она вздумала его отыскивать. Ее голос разом напомнил ему: его седые волосы, его старость, его настоящее…
Он приподнялся и хотел возвратиться домой; но размягченное сердце
не могло успокоиться в его груди, и он стал медленно ходить по саду,
то задумчиво глядя себе под ноги,
то поднимая глаза к небу, где уже роились и перемигивались звезды.
— Знаешь ли что? — говорил в
ту же ночь Базаров Аркадию. — Мне в голову пришла великолепная мысль. Твой отец сказывал сегодня, что он получил приглашение от этого вашего знатного родственника. Твой отец
не поедет; махнем-ка мы с тобой в ***; ведь этот господин и тебя зовет. Вишь, какая сделалась здесь погода; а мы прокатимся, город посмотрим. Поболтаемся дней пять-шесть, и баста!
Проповеди Бурдалу переведены на русский язык в начале XIX века.] намекая
тем не на известного французского проповедника, а на бурду.