Неточные совпадения
— Теперь уж недалеко, — заметил Николай Петрович, — вот стоит только на эту горку подняться, и дом будет виден. Мы заживем с тобой на славу, Аркаша; ты мне помогать будешь по хозяйству, если только это тебе
не наскучит. Нам надобно теперь тесно сойтись друг с другом,
узнать друг друга хорошенько,
не правда ли?
Бог
знает, где бродили его мысли, но
не в одном только прошедшем бродили они: выражение его лица было сосредоточенно и угрюмо, чего
не бывает, когда человек занят одними воспоминаниями.
— А вот на что, — отвечал ему Базаров, который владел особенным уменьем возбуждать к себе доверие в людях низших, хотя он никогда
не потакал им и обходился с ними небрежно, — я лягушку распластаю да посмотрю, что у нее там внутри делается; а так как мы с тобой те же лягушки, только что на ногах ходим, я и буду
знать, что и у нас внутри делается.
— Да кто его презирает? — возразил Базаров. — А я все-таки скажу, что человек, который всю свою жизнь поставил на карту женской любви и, когда ему эту карту убили, раскис и опустился до того, что ни на что
не стал способен, этакой человек —
не мужчина,
не самец. Ты говоришь, что он несчастлив: тебе лучше
знать; но дурь из него
не вся вышла. Я уверен, что он
не шутя воображает себя дельным человеком, потому что читает Галиньяшку и раз в месяц избавит мужика от экзекуции.
— Я эфтим хочу доказать, милостивый государь (Павел Петрович, когда сердился, с намерением говорил: «эфтим» и «эфто», хотя очень хорошо
знал, что подобных слов грамматика
не допускает.
— Нет, нет! — воскликнул с внезапным порывом Павел Петрович, — я
не хочу верить, что вы, господа, точно
знаете русский народ, что вы представители его потребностей, его стремлений! Нет, русский народ
не такой, каким вы его воображаете. Он свято чтит предания, он — патриархальный, он
не может жить без веры…
— А потом мы догадались, что болтать, все только болтать о наших язвах
не стоит труда, что это ведет только к пошлости и доктринерству; [Доктринерство — узкая, упрямая защита какого-либо учения (доктрины), даже если наука и жизнь противоречат ему.] мы увидали, что и умники наши, так называемые передовые люди и обличители, никуда
не годятся, что мы занимаемся вздором, толкуем о каком-то искусстве, бессознательном творчестве, о парламентаризме, об адвокатуре и черт
знает о чем, когда дело идет о насущном хлебе, когда грубейшее суеверие нас душит, когда все наши акционерные общества лопаются единственно оттого, что оказывается недостаток в честных людях, когда самая свобода, о которой хлопочет правительство, едва ли пойдет нам впрок, потому что мужик наш рад самого себя обокрасть, чтобы только напиться дурману в кабаке.
Представилась ему опять покойница жена, но
не такою, какою он ее
знал в течение многих лет,
не домовитою, доброю хозяйкою, а молодою девушкой с тонким станом, невинно-пытливым взглядом и туго закрученною косой над детскою шейкой.
—
Знаешь ли что? — говорил в ту же ночь Базаров Аркадию. — Мне в голову пришла великолепная мысль. Твой отец сказывал сегодня, что он получил приглашение от этого вашего знатного родственника. Твой отец
не поедет; махнем-ка мы с тобой в ***; ведь этот господин и тебя зовет. Вишь, какая сделалась здесь погода; а мы прокатимся, город посмотрим. Поболтаемся дней пять-шесть, и баста!
— Нет, надо к отцу проехать. Ты
знаешь, он от *** в тридцати верстах. Я его давно
не видал и мать тоже: надо стариков потешить. Они у меня люди хорошие, особенно отец: презабавный. Я же у них один.
— Кукшина, Eudoxie, Евдоксия Кукшина. Это замечательная натура, émancipée [Свободная от предрассудков (фр.).] в истинном смысле слова, передовая женщина.
Знаете ли что? Пойдемте теперь к ней все вместе. Она живет отсюда в двух шагах. Мы там позавтракаем. Ведь вы еще
не завтракали?
— Да, я. И
знаете ли, с какою целью? Куклы делать, головки, чтобы
не ломались. Я ведь тоже практическая. Но все еще
не готово. Нужно еще Либиха почитать. Кстати, читали вы статью Кислякова о женском труде в «Московских ведомостях»? Прочтите, пожалуйста. Ведь вас интересует женский вопрос? И школы тоже? Чем ваш приятель занимается? Как его зовут?
— Вот это мило! Что, вы
не курите? Виктор, вы
знаете, я на вас сердита.
Аркадий танцевал плохо, как мы уже
знаем, а Базаров вовсе
не танцевал: они оба поместились в уголке; к ним присоединился Ситников. Изобразив на лице своем презрительную насмешку и отпуская ядовитые замечания, он дерзко поглядывал кругом и, казалось, чувствовал истинное наслаждение. Вдруг лицо его изменилось, и, обернувшись к Аркадию, он, как бы с смущением, проговорил: «Одинцова приехала».
— Может быть, вам лучше
знать. Итак, вам угодно спорить, — извольте. Я рассматривал виды Саксонской Швейцарии в вашем альбоме, а вы мне заметили, что это меня занять
не может. Вы это сказали оттого, что
не предполагаете во мне художественного смысла, — да, во мне действительно его нет; но эти виды могли меня заинтересовать с точки зрения геологической, с точки зрения формации гор, например.
— Нет, есть: как между больным и здоровым. Легкие у чахоточного
не в том положении, как у нас с вами, хоть устроены одинаково. Мы приблизительно
знаем, отчего происходят телесные недуги; а нравственные болезни происходят от дурного воспитания, от всяких пустяков, которыми сызмала набивают людские головы, от безобразного состояния общества, одним словом. Исправьте общество, и болезней
не будет.
Не будь она богата и независима, она, быть может, бросилась бы в битву,
узнала бы страсть…
Вечером того же дня Одинцова сидела у себя в комнате с Базаровым, а Аркадий расхаживал по зале и слушал игру Кати. Княжна ушла к себе наверх; она вообще терпеть
не могла гостей, и в особенности этих «новых оголтелых», как она их называла. В парадных комнатах она только дулась; зато у себя, перед своею горничной, она разражалась иногда такою бранью, что чепец прыгал у ней на голове вместе с накладкой. Одинцова все это
знала.
— А помните: вы меня уверяли, что книга
не может заменить… я забыла, как вы выразились, но вы
знаете, что я хочу сказать… помните?
— Я вижу, вы меня
знаете мало, хотя вы и уверяете, что все люди друг на друга похожи и что их изучать
не стоит. Я вам когда-нибудь расскажу свою жизнь… но вы мне прежде расскажете свою.
— Итак, вы считаете меня спокойным, изнеженным, избалованным существом, — продолжала она тем же голосом,
не спуская глаз с окна. — А я так
знаю о себе, что я очень несчастлива.
— Меня эти сплетни даже
не смешат, Евгений Васильевич, и я слишком горда, чтобы позволить им меня беспокоить. Я несчастлива оттого… что нет во мне желания, охоты жить. Вы недоверчиво на меня смотрите, вы думаете: это говорит «аристократка», которая вся в кружевах и сидит на бархатном кресле. Я и
не скрываюсь: я люблю то, что вы называете комфортом, и в то же время я мало желаю жить. Примирите это противоречие как
знаете. Впрочем, это все в ваших глазах романтизм.
— К слову пришлось, Анна Сергеевна: это все, вы
знаете,
не по моей части.
— Вы
знаете поговорку: «Там хорошо, где нас нет», — возразил Базаров, — притом же вы сами сказали вчера, что вы
не удовлетворены. А мне в голову, точно, такие мысли
не приходят.
— Перестаньте! Возможно ли, чтобы вы удовольствовались такою скромною деятельностью, и
не сами ли вы всегда утверждаете, что для вас медицина
не существует. Вы — с вашим самолюбием — уездный лекарь! Вы мне отвечаете так, чтобы отделаться от меня, потому что вы
не имеете никакого доверия ко мне. А
знаете ли, Евгений Васильич, что я умела бы понять вас: я сама была бедна и самолюбива, как вы; я прошла, может быть, через такие же испытания, как и вы.
— Вас я
не презираю, Анна Сергеевна, и вы это
знаете.
Решившись, с свойственною ему назойливостью, поехать в деревню к женщине, которую он едва
знал, которая никогда его
не приглашала, но у которой, по собранным сведениям, гостили такие умные и близкие ему люди, он все-таки робел до мозга костей и, вместо того чтобы произнести заранее затверженные извинения и приветствия, пробормотал какую-то дрянь, что Евдоксия, дескать, Кукшина прислала его
узнать о здоровье Анны Сергеевны и что Аркадий Николаевич тоже ему всегда отзывался с величайшею похвалой…
Но мудрец отвечал, что «хтошь е
знает — версты тутотка
не меряные», и продолжал вполголоса бранить коренную за то, что она «головизной лягает», то есть дергает головой.
— По непринужденности обращения, — заметил Аркадию Базаров, — и по игривости оборотов речи ты можешь судить, что мужики у моего отца
не слишком притеснены. Да вот и он сам выходит на крыльцо своего жилища. Услыхал,
знать, колокольчик. Он, он —
узнаю его фигуру. Эге-ге! как он, однако, поседел, бедняга!
— Батюшка, — сквозь слезы проговорила старушка, — имени и отчества
не имею чести
знать…
— Да перестань, что ты извиняешься? — перебил Базаров. — Кирсанов очень хорошо
знает, что мы с тобой
не Крезы [Крез — царь Лидии (560–546 гг. до н. э.), государства Малой Азии, обладавший, по преданию, неисчислимыми богатствами; в нарицательном смысле — богач.] и что у тебя
не дворец. Куда мы его поместим, вот вопрос.
Арина Власьевна
не замечала Аркадия,
не потчевала его; подперши кулачком свое круглое лицо, которому одутловатые, вишневого цвета губки и родинки на щеках и над бровями придавали выражение очень добродушное, она
не сводила глаз с сына и все вздыхала; ей смертельно хотелось
узнать, на сколько времени он приехал, но спросить она его боялась.
В переводе на русский издавался в 1794, 1800, 1804 годах.] писала одно, много два письма в год, а в хозяйстве, сушенье и варенье
знала толк, хотя своими руками ни до чего
не прикасалась и вообще неохотно двигалась с места.
Она
знала, что есть на свете господа, которые должны приказывать, и простой народ, который должен служить, — а потому
не гнушалась ни подобострастием, ни земными поклонами; но с подчиненными обходилась ласково и кротко, ни одного нищего
не пропускала без подачки и никогда никого
не осуждала, хотя и сплетничала подчас.
— Добро пожаловать еще раз! — промолвил Василий Иванович, прикладывая по-военному руку к засаленной ермолке, прикрывавшей его голову. — Вы, я
знаю, привыкли к роскоши, к удовольствиям, но и великие мира сего
не гнушаются провести короткое время под кровом хижины.
— В кои-то веки разик можно, — пробормотал старик. — Впрочем, я вас, господа, отыскал
не с тем, чтобы говорить вам комплименты; но с тем, чтобы, во-первых, доложить вам, что мы скоро обедать будем; а во-вторых, мне хотелось предварить тебя, Евгений… Ты умный человек, ты
знаешь людей, и женщин
знаешь, и, следовательно, извинишь… Твоя матушка молебен отслужить хотела по случаю твоего приезда. Ты
не воображай, что я зову тебя присутствовать на этом молебне: уж он кончен; но отец Алексей…
— За который ты получил Владимира? [Владимир — в данном случае: один из царских орденов.] — подхватил Базаров. —
Знаем,
знаем… Кстати, отчего ты его
не носишь?
— Ты от Енюши?
Знаешь ли, я боюсь: покойно ли ему спать на диване? Я Анфисушке велела положить ему твой походный матрасик и новые подушки; я бы наш пуховик ему дала, да он, помнится,
не любит мягко спать.
Разговаривая однажды с отцом, он
узнал, что у Николая Петровича находилось несколько писем, довольно интересных, писанных некогда матерью Одинцовой к покойной его жене, и
не отстал от него до тех пор, пока
не получил этих писем, за которыми Николай Петрович принужден был рыться в двадцати различных ящиках и сундуках.
— А вы все учитесь? И
не скучно вам? Вы уж и так, я чай, все
знаете.
— Лекарская? — повторила Фенечка и повернулась к нему. — А
знаете что? Ведь с тех пор, как вы мне те капельки дали, помните? уж как Митя спит хорошо! Я уж и
не придумаю, как мне вас благодарить; такой вы добрый, право.
— А вот извольте выслушать. В начале вашего пребывания в доме моего брата, когда я еще
не отказывал себе в удовольствии беседовать с вами, мне случалось слышать ваши суждения о многих предметах; но, сколько мне помнится, ни между нами, ни в моем присутствии речь никогда
не заходила о поединках, о дуэли вообще. Позвольте
узнать, какое ваше мнение об этом предмете?
«Умру, — подумал он, —
узнают; да я
не умру.
— Кто ж его
знает! — ответил Базаров, — всего вероятнее, что ничего
не думает. — Русский мужик — это тот самый таинственный незнакомец, о котором некогда так много толковала госпожа Ратклифф. [Госпожа Ратклиф (Редклифф) — английская писательница (1764–1823). Для ее произведений характерны описания фантастических ужасов и таинственных происшествий.] Кто его поймет? Он сам себя
не понимает.
— Я
знаю, — продолжал Аркадий, — он вам никогда
не нравился.
—
Знаете ли что, Катерина Сергеевна? Всякий раз, когда я слышу этот ответ, я ему
не верю… Нет такого человека, о котором каждый из нас
не мог бы судить! Это просто отговорка.
— Сказали хорошо; просто,
не стыдясь и
не рисуясь. Кстати: я воображаю, в чувстве человека, который
знает и говорит, что он беден, должно быть что-то особенное, какое-то своего рода тщеславие.
— Катерина Сергеевна! — заговорил вдруг Аркадий, — вам это, вероятно, все равно; но
знайте, что я вас
не только на вашу сестру, — ни на кого в свете
не променяю.
— Роль тетки, наставницы, матери, как хотите назовите. Кстати,
знаете ли, что я прежде хорошенько
не понимала вашей тесной дружбы с Аркадием Николаичем; я находила его довольно незначительным. Но теперь я его лучше
узнала и убедилась, что он умен… А главное, он молод, молод…
не то, что мы с вами, Евгений Васильич.
«А где же Аркадий Николаич?» — спросила хозяйка и,
узнав, что он
не показывался уже более часа, послала за ним.