Неточные совпадения
—
Это уж их
дело, а впрочем, будут же они когда-нибудь платить.
— Удивительное
дело, — продолжал Базаров, —
эти старенькие романтики! Разовьют в себе нервную систему до раздражения… ну, равновесие и нарушено. Однако прощай! В моей комнате английский рукомойник, а дверь не запирается. Все-таки
это поощрять надо — английские рукомойники, то есть прогресс!
— Спасибо, Аркаша, — глухо заговорил Николай Петрович, и пальцы его опять заходили по бровям и по лбу. — Твои предположения действительно справедливы. Конечно, если б
эта девушка не стоила…
Это не легкомысленная прихоть. Мне нелегко говорить с тобой об
этом; но ты понимаешь, что ей трудно было прийти сюда при тебе, особенно в первый
день твоего приезда.
— Третьего
дня, я смотрю, он Пушкина читает, — продолжал между тем Базаров. — Растолкуй ему, пожалуйста, что
это никуда не годится. Ведь он не мальчик: пора бросить
эту ерунду. И охота же быть романтиком в нынешнее время! Дай ему что-нибудь дельное почитать.
Я считаю долгом объявить вам, что я
этого мнения не
разделяю.
—
Это совершенно другой вопрос. Мне вовсе не приходится объяснять вам теперь, почему я сижу сложа руки, как вы изволите выражаться. Я хочу только сказать, что аристократизм — принсип, а без принсипов жить в наше время могут одни безнравственные или пустые люди. Я говорил
это Аркадию на другой
день его приезда и повторяю теперь вам. Не так ли, Николай?
—
Это уже не наше
дело… Сперва нужно место расчистить.
— А потом мы догадались, что болтать, все только болтать о наших язвах не стоит труда, что
это ведет только к пошлости и доктринерству; [Доктринерство — узкая, упрямая защита какого-либо учения (доктрины), даже если наука и жизнь противоречат ему.] мы увидали, что и умники наши, так называемые передовые люди и обличители, никуда не годятся, что мы занимаемся вздором, толкуем о каком-то искусстве, бессознательном творчестве, о парламентаризме, об адвокатуре и черт знает о чем, когда
дело идет о насущном хлебе, когда грубейшее суеверие нас душит, когда все наши акционерные общества лопаются единственно оттого, что оказывается недостаток в честных людях, когда самая свобода, о которой хлопочет правительство, едва ли пойдет нам впрок, потому что мужик наш рад самого себя обокрасть, чтобы только напиться дурману в кабаке.
— Знаешь ли что? — говорил в ту же ночь Базаров Аркадию. — Мне в голову пришла великолепная мысль. Твой отец сказывал сегодня, что он получил приглашение от
этого вашего знатного родственника. Твой отец не поедет; махнем-ка мы с тобой в ***; ведь
этот господин и тебя зовет. Вишь, какая сделалась здесь погода; а мы прокатимся, город посмотрим. Поболтаемся
дней пять-шесть, и баста!
Он был ловкий придворный, большой хитрец, и больше ничего; в
делах толку не знал, ума не имел, а умел вести свои собственные
дела: тут уж никто не мог его оседлать, а ведь
это главное.
— Нет,
это мешает, мешает! — воскликнула Евдоксия и приказала, однако, своей прислужнице распорядиться и насчет завтрака, и насчет шампанского. — Как вы об
этом думаете? — прибавила она, обращаясь к Базарову. — Я уверена, вы
разделяете мое мнение.
Вечером того же
дня Одинцова сидела у себя в комнате с Базаровым, а Аркадий расхаживал по зале и слушал игру Кати. Княжна ушла к себе наверх; она вообще терпеть не могла гостей, и в особенности
этих «новых оголтелых», как она их называла. В парадных комнатах она только дулась; зато у себя, перед своею горничной, она разражалась иногда такою бранью, что чепец прыгал у ней на голове вместе с накладкой. Одинцова все
это знала.
— Ты, брат, глуп еще, я вижу. Ситниковы нам необходимы. Мне, пойми ты
это, мне нужны подобные олухи. Не богам же, в самом
деле, горшки обжигать!..
—
Это ничего, ничего; времени у меня много, притом у меня в той стороне
дела есть.
Садясь в тарантас к Базарову, Аркадий крепко стиснул ему руку и долго ничего не говорил. Казалось, Базаров понял и оценил и
это пожатие, и
это молчание. Предшествовавшую ночь он всю не спал и не курил и почти ничего не ел уже несколько
дней. Сумрачно и резко выдавался его похудалый профиль из-под нахлобученной фуражки.
— А я думаю: я вот лежу здесь под стогом… Узенькое местечко, которое я занимаю, до того крохотно в сравнении с остальным пространством, где меня нет и где
дела до меня нет; и часть времени, которую мне удастся прожить, так ничтожна перед вечностию, где меня не было и не будет… А в
этом атоме, в
этой математической точке кровь обращается, мозг работает, чего-то хочет тоже… Что за безобразие! Что за пустяки!
В связи с
этим Тургенев писал П. В. Анненкову: «На
днях здесь проехал человеконенавидец Успенский (Николай) и обедал у меня.
— Ага! родственное чувство заговорило, — спокойно промолвил Базаров. — Я заметил: оно очень упорно держится в людях. От всего готов отказаться человек, со всяким предрассудком расстанется; но сознаться, что, например, брат, который чужие платки крадет, вор, —
это свыше его сил. Да и в самом
деле: мой брат, мой — и не гений… возможно ли
это?
Не совсем приятно было в нем только то, что он то и
дело медленно и осторожно заносил руку, чтобы ловить мух у себя на лице, и при
этом иногда давил их.
«Молодые люди до
этого не охотники», — твердил он ей (нечего говорить, каков был в тот
день обед: Тимофеич собственною персоной скакал на утренней заре за какою-то особенною черкасскою говядиной; староста ездил в другую сторону за налимами, ершами и раками; за одни грибы бабы получили сорок две копейки медью); но глаза Арины Власьевны, неотступно обращенные на Базарова, выражали не одну преданность и нежность: в них виднелась и грусть, смешанная с любопытством и страхом, виднелся какой-то смиренный укор.
— Нелегко. Черт меня дернул сегодня подразнить отца: он на
днях велел высечь одного своего оброчного мужика — и очень хорошо сделал; да, да, не гляди на меня с таким ужасом — очень хорошо сделал, потому что вор и пьяница он страшнейший; только отец никак не ожидал, что я об
этом, как говорится, известен стал. Он очень сконфузился, а теперь мне придется вдобавок его огорчить… Ничего! До свадьбы заживет.
— Да! На короткое время… Хорошо. — Василий Иванович вынул платок и, сморкаясь, наклонился чуть не до земли. — Что ж?
это… все будет. Я было думал, что ты у нас… подольше. Три
дня…
Это,
это, после трех лет, маловато; маловато, Евгений!
Базаров держался в отдалении от
этих «дрязгов», да ему, как гостю, не приходилось и вмешиваться в чужие
дела.
Разумеется, влюблен;
это ясно как
день.
Раздался топот конских ног по дороге… Мужик показался из-за деревьев. Он гнал двух спутанных лошадей перед собою и, проходя мимо Базарова, посмотрел на него как-то странно, не ломая шапки, что, видимо, смутило Петра, как недоброе предзнаменование. «Вот
этот тоже рано встал, — подумал Базаров, — да, по крайней мере, за
делом, а мы?»
(Николай Петрович не послушался брата, да и сам Базаров
этого желал; он целый
день сидел у себя в комнате, весь желтый и злой, и только на самое короткое время забегал к больному; раза два ему случилось встретиться с Фенечкой, но она с ужасом от него отскакивала.)
— Мало ли отчего! Впрочем, перед кем можете вы быть виноватою? Передо мной?
Это невероятно. Перед другими лицами здесь в доме?
Это тоже
дело несбыточное. Разве перед братом? Но ведь вы его любите?
Аркадий изумился и не сразу понял Катю. «И в самом
деле, имение-то все сестрино!» — пришло ему в голову;
эта мысль ему не была неприятна.
Видишь ли, человеку иногда полезно взять себя за хохол да выдернуть себя вон, как редьку из гряды;
это я совершил на
днях…
— Будто
это так огорчит тебя? Мне сдается, что ты уже расстался со мною. Ты такой свеженький да чистенький… должно быть, твои
дела с Анной Сергеевной идут отлично.
— В самом
деле? Мне очень приятно
это слышать.
Но вспомните
эти последние
дни!
На следующий
день, рано поутру, Анна Сергеевна велела позвать Базарова к себе в кабинет и с принужденным смехом подала ему сложенный листок почтовой бумаги.
Это было письмо от Аркадия: он в нем просил руки ее сестры.
— Так ты задумал гнездо себе свить? — говорил он в тот же
день Аркадию, укладывая на корточках свой чемодан. — Что ж?
дело хорошее. Только напрасно ты лукавил. Я ждал от тебя совсем другой дирекции. Или, может быть,
это тебя самого огорошило?
— Я точно
этого не ожидал, когда расставался с тобою, — ответил Аркадий, — но зачем ты сам лукавишь и говоришь: «
дело хорошее», точно мне неизвестно твое мнение о браке?
В тебе нет ни дерзости, ни злости, а есть молодая смелость да молодой задор; для нашего
дела это не годится.
— Где понять! — отвечал другой мужик, и, тряхнув шапками и осунув кушаки, оба они принялись рассуждать о своих
делах и нуждах. Увы! презрительно пожимавший плечом, умевший говорить с мужиками Базаров (как хвалился он в споре с Павлом Петровичем),
этот самоуверенный Базаров и не подозревал, что он в их глазах был все-таки чем-то вроде шута горохового…
Арина Власьевна сидела на низенькой скамеечке возле двери и только по временам уходила молиться; несколько
дней тому назад туалетное зеркальце выскользнуло у ней из рук и разбилось, а
это она всегда считала худым предзнаменованием; сама Анфисушка ничего не умела сказать ей.
— Спасибо, — усиленно заговорил он, — я
этого не ожидал.
Это доброе
дело. Вот мы еще раз и увиделись, как вы обещали.
— Меня вы забудете, — начал он опять, — мертвый живому не товарищ. Отец вам будет говорить, что вот, мол, какого человека Россия теряет…
Это чепуха; но не разуверяйте старика. Чем бы дитя ни тешилось… вы знаете. И мать приласкайте. Ведь таких людей, как они, в вашем большом свете
днем с огнем не сыскать… Я нужен России… Нет, видно, не нужен. Да и кто нужен? Сапожник нужен, портной нужен, мясник… мясо продает… мясник… постойте, я путаюсь… Тут есть лес…