Неточные совпадения
Дети Дарьи Михайловны обожали Басистова и уж нисколько его
не боялись; со всеми остальными в доме он был на короткой ноге, что
не совсем нравилось хозяйке, как она ни толковала
о том, что для нее предрассудков
не существует.
Он проворно подошел к Дарье Михайловне и, поклонясь коротким поклоном, сказал ей, что он давно желал иметь честь представиться ей и что приятель его, барон, очень сожалел
о том, что
не мог проститься лично.
— Это другое дело! Мне остается только сожалеть
о том, что я
не удостоилась попасть в число людей, с которыми вы знаетесь.
Наталье было сперва неловко идти рядом с Рудиным по одной дорожке; потом ей немного легче стало. Он начал расспрашивать ее
о занятиях,
о том, как ей нравится деревня. Она отвечала
не без робости, но без
той торопливой застенчивости, которую так часто и выдают и принимают за стыдливость. Сердце у ней билось.
Рудин произнес это последнее слово как-то странно:
не то он завидовал Наталье,
не то он сожалел
о ней.
Прошло два месяца с лишком. В течение всего этого времени Рудин почти
не выезжал от Дарьи Михайловны. Она
не могла обойтись без него. Рассказывать ему
о себе, слушать его рассуждения стало для нее потребностью. Он однажды хотел уехать, под
тем предлогом, что у него вышли все деньги: она дала ему пятьсот рублей. Он занял также у Волынцева рублей двести. Пигасов гораздо реже прежнего посещал Дарью Михайловну: Рудин давил его своим присутствием. Впрочем, давление это испытывал
не один Пигасов.
Впрочем, Рудин, казалось, и
не очень заботился
о том, чтобы она его понимала — лишь бы слушала его.
— Я. Это странно,
не правда ли? А между
тем оно так… Ну-с, вот я и влюбился тогда в одну очень миленькую девочку… Да что вы на меня так глядите? Я бы мог сказать вам
о себе вещь гораздо более удивительную.
— Да все
то,
о чем я говорил вам с час
тому назад. Впрочем, довольно
о нем. Может быть, все обойдется благополучно. Я только хотел доказать вам, что если я сужу
о нем строго, так
не потому, что его
не знаю… Что же касается до Натальи Алексеевны, я
не буду тратить лишних слов; но вы обратите внимание на вашего брата.
Волынцев вошел и подозрительно посмотрел на Лежнева и на сестру. Он похудел в последнее время. Они оба заговорили с ним; но он едва улыбался в ответ на их шутки и глядел, как выразился
о нем однажды Пигасов, грустным зайцем. Впрочем, вероятно,
не было еще на свете человека, который, хотя раз в жизни,
не глядел еще хуже
того. Волынцев чувствовал, что Наталья от него удалялась, а вместе с ней, казалось, и земля бежала у него из-под ног.
— Наталья Алексеевна! — начал он с свойственным ему сдержанным и значительным выражением, которое всегда заставляло слушателя думать, что Рудин
не высказывал и десятой доли
того, что теснилось ему в душу, — Наталья Алексеевна! вы могли заметить, я мало говорю
о своем прошедшем.
—
То, что я вам сказал вчера, — продолжал он, — может быть до некоторой степени применено ко мне, к теперешнему моему положению. Но опять-таки об этом говорить
не стоит. Эта сторона жизни для меня уже исчезла. Мне остается теперь тащиться по знойной и пыльной дороге, со станции до станции, в тряской телеге… Когда я доеду, и доеду ли — Бог знает… Поговоримте лучше
о вас.
— Вы
не раз слышали мое мнение
о призвании женщин, — возразил с снисходительной улыбкой Рудин. — Вы знаете, что, по-моему, одна Жанна д’Арк могла спасти Францию… Но дело
не в
том. Я хотел поговорить
о вас. Вы стоите на пороге жизни… Рассуждать
о вашей будущности и весело, и
не бесплодно… Послушайте: вы знаете, я ваш друг; я принимаю в вас почти родственное участие… А потому я надеюсь, вы
не найдете моего вопроса нескромным: скажите, ваше сердце до сих пор совершенно спокойно?
Волынцев приподнялся, оперся на локоть, долго, долго посмотрел своему приятелю в лицо и тут же передал ему весь свой разговор с Рудиным, от слова до слова. Он никогда до
тех пор и
не намекал Лежневу
о своих чувствах к Наталье, хотя и догадывался, что они для него
не были скрыты.
— Покориться судьбе, — продолжал Рудин. — Что же делать! Я слишком хорошо знаю, как это горько, тяжело, невыносимо; но посудите сами, Наталья Алексеевна, я беден… Правда, я могу работать; но если б я был даже богатый человек, в состоянии ли вы перенести насильственное расторжение с вашим семейством, гнев вашей матери?.. Нет, Наталья Алексеевна, об этом и думать нечего. Видно, нам
не суждено было жить вместе, и
то счастье,
о котором я мечтал,
не для меня!
—
То есть, правду сказать, я сам
не знаю, почему я вернулся; вероятно, потому, что
о тебе вспомнил: хотелось с тобой посидеть, а к себе я еще успею.
«P. P. S. Еще одна последняя, но важная просьба: так как я теперь уезжаю,
то, я надеюсь, вы
не будете упоминать перед Натальей Алексеевной
о моем посещении у вас…»
Я расстаюсь с вами, вероятно, навсегда, и оставить вам
о себе память еще хуже
той, которую я заслуживаю, было бы слишком горько. Вот для чего я пишу к вам. Я
не хочу ни оправдываться, ни обвинять кого бы
то ни было, кроме самого себя: я хочу, по мере возможности, объясниться… Происшествия последних дней были так неожиданны, так внезапны…
— Теперь наверное
не знаю. Он приезжал прошлой зимой в Москву на короткое время, потом отправился с одним семейством в Симбирск; мы с ним некоторое время переписывались: в последнем письме своем он извещал меня, что уезжает из Симбирска —
не сказал куда, — и вот с
тех пор я ничего
о нем
не слышу.
—
Не пропадет! — подхватил Пигасов, — где-нибудь сидит да проповедует. Этот господин всегда найдет себе двух или трех поклонников, которые будут его слушать разиня рот и давать ему взаймы деньги. Посмотрите, он кончит
тем, что умрет где-нибудь в Царевококшайске или в Чухломе — на руках престарелой девы в парике, которая будет думать
о нем, как
о гениальнейшем человеке в мире…
Не о корысти и военном прибытке теперь думали они,
не о том, кому посчастливится набрать червонцев, дорогого оружия, шитых кафтанов и черкесских коней; но загадалися они — как орлы, севшие на вершинах обрывистых, высоких гор, с которых далеко видно расстилающееся беспредельно море, усыпанное, как мелкими птицами, галерами, кораблями и всякими судами, огражденное по сторонам чуть видными тонкими поморьями, с прибрежными, как мошки, городами и склонившимися, как мелкая травка, лесами.
Неточные совпадения
Городничий (в сторону).
О, тонкая штука! Эк куда метнул! какого туману напустил! разбери кто хочет!
Не знаешь, с которой стороны и приняться. Ну, да уж попробовать
не куды пошло! Что будет,
то будет, попробовать на авось. (Вслух.)Если вы точно имеете нужду в деньгах или в чем другом,
то я готов служить сию минуту. Моя обязанность помогать проезжающим.
Городничий.
О, черт возьми! нужно еще повторять! как будто оно там и без
того не стоит.
Артемий Филиппович.
О! насчет врачеванья мы с Христианом Ивановичем взяли свои меры: чем ближе к натуре,
тем лучше, — лекарств дорогих мы
не употребляем. Человек простой: если умрет,
то и так умрет; если выздоровеет,
то и так выздоровеет. Да и Христиану Ивановичу затруднительно было б с ними изъясняться: он по-русски ни слова
не знает.
Потом свою вахлацкую, // Родную, хором грянули, // Протяжную, печальную, // Иных покамест нет. //
Не диво ли? широкая // Сторонка Русь крещеная, // Народу в ней
тьма тём, // А ни в одной-то душеньке // Спокон веков до нашего //
Не загорелась песенка // Веселая и ясная, // Как вёдреный денек. //
Не дивно ли?
не страшно ли? //
О время, время новое! // Ты тоже в песне скажешься, // Но как?.. Душа народная! // Воссмейся ж наконец!
Не только
не гнушалися // Крестьяне Божьим странником, // А спорили
о том, // Кто первый приютит его, // Пока их спорам Ляпушкин // Конца
не положил: // «Эй! бабы! выносите-ка // Иконы!» Бабы вынесли;