Неточные совпадения
В длинном коридоре, по обе стороны которого шли
классы,
было шумно и весело. Гул смеха и говора доносился до лестницы, но лишь только мы появились
в конце коридора, как тотчас же воцарилась мертвая тишина.
Между тем учитель продолжал вызывать по очереди следующих девочек. Предо мной промелькнул почти весь
класс. Одни
были слабее
в знании басни, другие читали хорошо, но Нина прочла лучше всех.
На церковной площадке весь
класс остановился и, как один человек, ровно и дружно опустился на колени. Потом, под предводительством m-lle Арно, все чинно по парам вошли
в церковь и встали впереди, у самого клироса, с левой стороны. За нами
было место следующего, шестого
класса.
Несколько девочек, и
в том числе княжна, вышли на середину
класса. Это
были наши «сливки», то
есть лучшие по поведению и учению институтки.
— Э, полно, — отмахнулась она, — нам с тобой доставит удовольствие порадовать других… Если б ты знала, Галочка, как приятно прибежать
в класс и вызвать к родным ту или другую девочку!..
В такие минуты я всегда так живо-живо вспоминаю папу. Что
было бы со мной, если бы меня вдруг позвали к нему! Но постой, вот идет старушка, это мама Нади Федоровой, беги назад и вызови Надю.
Наконец с гостинцами
было покончено. Полуопустошенные корзины и коробки поставили
в шкап, который тут же заперла на ключ дежурная; пустые побросали
в особый ящик, приютившийся между пианино и шкапом, и девочки, наполнив карманы лакомствами, поспешили
в залу, где уже играли и танцевали другие
классы.
Все двери, ведущие
в дортуары остальных
классов и
в комнаты классных дам, расположенные по обе стороны длинного коридора,
были плотно заперты.
— Никогда и ничем я не хвасталась, — холодно и резко говорила она Крошке, старательно заплетавшей свои белокурые косички. — Никогда! Оправдываться ни перед тобой, ни перед
классом не
буду. Я не струсила и шла на паперть одна. Больше я ничего не скажу и прошу меня оставить
в покое!
К довершению всего, Нина подружилась с Бельской — «разбойником»
класса — и
была постоянной ее спутницей и соучастницей
в проказах.
К счастью, ворона притихла и ничем не обнаруживала своего присутствия. Ее посадили
в корзинку с крышкой,
в которой мать Тани Петровской
в прошлое воскресенье привезла яблок. Мигом
был принесен бинт из лазарета. Дождавшись, когда дежурный
в этот день Пугач вышел из
класса, Нина быстро перевязала поломанное крыло вороны, предварительно обмыв его хорошенько. Потом птицу силой накормили оставшейся у кого-то
в кармане от чая булкой и усадили
в корзину, прикрыв сверху казенным платком.
Так
было и
в этот день, но едва Таня Покровская, особенно религиозная и богобоязненная девочка, окончила трогательную повесть о слепом Товии, как вдруг из корзины, плотно прикрытой зеленым платком, раздалось продолжительное карканье. Весь
класс замер от страха. Дежурившая
в этот день
в классе m-lle Арно вскочила со своего места, как ужаленная, не зная, что предпринять, за что схватиться. Батюшка, недоумевая, оглядывал весь
класс своими добрыми, близорукими глазами…
—
В классе — ворона, — вдруг произнес, дрожа от злости, Пугач, — это не шалость, а безобразие, и виновная
будет строго наказана!
— А куды ж я с ней денусь? Еще от начальства влетит, беда
будет. Нет, барышня, отнесу-ка я ее
в сад на прежнее место… И что за птицу вы облагодетельствовали! Ведь падаль жрет, — у, глазастая! — И Феня потащила нашу протеже из
класса, куда
в этот миг входила инспектриса.
— Ты должна
была сказать m-lle Арно или дежурной пепиньерке, ворону бы убрали на задний двор, а не распоряжаться самой, да еще прятаться за спиной
класса… Скверно, достойно уличного мальчишки, а не благовоспитанной барышни! Ты
будешь наказана. Сними свой передник и отправляйся стоять
в столовой во время завтрака, — уже совсем строго закончила инспектриса.
Мы разом стихли.
В класс вошла фрейлейн. Действительно, глаза ее
были красны и распухли, а лицо тщетно старалось улыбнуться.
Лишь только надписи
были готовы, Краснушка на весь
класс прочла их. Тут большею частью все надписи носили один характер: «Мы вас любим, любите нас и
будьте с нами до выпуска», — и при этом прибавление самых нежных и ласковых наименований, на какие только способны замкнутые
в четырех стенах наивные, впечатлительные девочки.
Когда все уже написали свое «на память», решено
было торжественно всем
классом нести альбом
в комнату Кис-Кис.
Кира Дергунова, «второгодница», то
есть оставшаяся на второй год
в классе и, следовательно, видевшая все эти приготовления
в прошлом году, рассказывала окружившим ее институткам с большим увлечением...
— И вот, mesdam'очки, библиотека
будет украшена елками, и там
будет гостиная для начальства, а
в четвертом
классе будет устроен буфет, но чай
будут пить только кавалеры. Кроме того, для старших
будут конфекты… фрукты…
Я вполне понимала мою милую подружку, потому что сама горела желанием поделиться радостью с мамой и домашними. Мои баллы
были немногим хуже княжны. Но все же я старалась изо всех сил
быть не ниже первого десятка и успела
в своем старании: я
была пятою ученицей
класса.
Варя Чекунина, серьезная, не по летам развитая брюнетка, с умными, всегда грустными глазами,
была лишена способностей и потому, несмотря на чрезмерные старания, она не выходила из двух последних десятков по успехам.
Класс ее любил за молчаливую кротость и милый, чрезвычайно симпатичный голосок. Варя мило
пела, за что
в классе ее прозвали Соловушкой. Не взяли ее родные потому, что жили где-то
в далеком финляндском городишке, да и средства их
были очень скромные. Варя это знала и тихо грустила.
Наконец, последняя, Валя Лер,
была живая, маленькая девочка, немного выше Крошки, с прелестным личиком саксонской куколки и удивительно метким язычком, которого побаивались
в классе.
На кафедре стояла громадная корзина, зашитая
в деревенский холст, на крышке которой
была сделана надпись рукою мамы: «Петербург, N-я улица, N-й институт, 7-й
класс, институтке Влассовской».
— Mesdames, одна из ваших подруг, — начала торжественно Арно, войдя
в класс и влезая на кафедру, — преступила правила нашего института и должна
быть строго наказана. Таких шалостей нельзя простить! Это… это… возмутительно! — горячилась она. — Я
буду настаивать на исключении Бельской, если она чистосердечно не покается и не укажет на девушку, купившую ей весь этот ужас.
— Я знаю, что ты не скажешь, кто тебе помогал, но и не станешь больше посылать
в лавку, потому-то теперешнее твое состояние — боязнь погубить других из-за собственной шалости —
будет тебе наукой. А чтобы ты помнила хорошенько о твоем поступке,
в продолжение целого года ты не
будешь записана на красную доску и перейдешь
в следующий
класс при среднем поведении. Поняла? Ступай!
В классе нам роздали книжки божественного содержания: тут
было житие св. великомученицы Варвары, преподобного Николая Чудотворца, Андрея Столпника и Алексея человека Божия, Веры, Надежды, Любови и матери их Софии. Мы затихли за чтением.
— Бельская! — окликивала ее, погрузившуюся
в какую-нибудь фантастическую правду-сказку, всегда бдительно следившая за всеми нами фрейлейн. — Ты останешься
в классе на второй год, если не
будешь учиться: у тебя двойка из географии.
В 9 часов утра
в класс вошли начальство и экзаменаторы-ассистенты. После прочитанной молитвы «Пред ученьем» все разместились за длинным зеленым столом, и отец Филимон, смешав билеты, начал вызывать воспитанниц. Он
был в новой темно-синей рясе и улыбался ласково и ободряюще. «Сильные» вызывались
в конце, «слабых» же экзаменовали раньше.
Мы гурьбою высыпали из
класса и
в ожидании чтения отметок ходили по коридору. А
в классе в это время обсуждались наши ответы и ставились баллы. Мне
было поставлено 12 с плюсом.
Что
было делать? Выучить всю программу, все тридцать билетов
в один день
было немыслимо. К тому же волнение страха лишало меня возможности запомнить всю эту бесконечную сеть потоков и заливов, гор и плоскогорий, границ и рек, составляющую «программу» географии. Не долго думая, я решила сделать то, что делали, как я знала, многие
в старших
классах: повторить, заучить хорошенько уже пройденные десять билетов и положиться на милость Божию. Так я и сделала.
Ура! Я
была первою
в классе!
Неточные совпадения
Бунт кончился; невежество
было подавлено, и на место его водворено просвещение. Через полчаса Бородавкин, обремененный добычей, въезжал с триумфом
в город, влача за собой множество пленников и заложников. И так как
в числе их оказались некоторые военачальники и другие первых трех
классов особы, то он приказал обращаться с ними ласково (выколов, однако, для верности, глаза), а прочих сослать на каторгу.
Он видел, что много тут
было легкомысленного и смешного; но он видел и признавал несомненный, всё разраставшийся энтузиазм, соединивший
в одно все
классы общества, которому нельзя
было не сочувствовать.
Тут должен
был он остаться и ходить ежедневно
в классы городского училища.
Потом
в продолжение некоторого времени пустился на другие спекуляции, именно вот какие: накупивши на рынке съестного, садился
в классе возле тех, которые
были побогаче, и как только замечал, что товарища начинало тошнить, — признак подступающего голода, — он высовывал ему из-под скамьи будто невзначай угол пряника или булки и, раззадоривши его, брал деньги, соображаяся с аппетитом.
Я поставлю полные баллы во всех науках тому, кто ни аза не знает, да ведет себя похвально; а
в ком я вижу дурной дух да насмешливость, я тому нуль, хотя он Солона заткни за пояс!» Так говорил учитель, не любивший насмерть Крылова за то, что он сказал: «По мне, уж лучше
пей, да дело разумей», — и всегда рассказывавший с наслаждением
в лице и
в глазах, как
в том училище, где он преподавал прежде, такая
была тишина, что слышно
было, как муха летит; что ни один из учеников
в течение круглого года не кашлянул и не высморкался
в классе и что до самого звонка нельзя
было узнать,
был ли кто там или нет.