Неточные совпадения
— Пора одеваться, — прервал мои мысли Бор-Ростовский, бегая
по сцене со стаканом остывшего чая, который он не мог никак допить в суете и работе. — Пьеса, в которой вы играете,
идет второй. Мы начинаем через пять минут.
Сегодня репетируем с одиннадцати до четырех. Дверь театра открыта настежь, и я вижу в театральном саду, в куче накаленного зноем песка моего принценьку. Матреша отпросилась у меня
пойти полоскать белье на речке, и принца сторожат
по очереди те, кто в данную минуту не участвует на
сцене. Сейчас Витина очередь. Вижу, как он размалевывает на цветочной клумбе красками для грима безносого амура, заставляя поминутно моего мальчика запрокидывать головенку и покатываться со смеху.
На
сцене идет «Антигона». Стоя совсем готовая у кулисы, с сильно бьющимся сердцем прислушиваюсь к монологам Сани, к ее божественному голосу и, если не вижу, то чувствую ее полное одухотворенной силы и трагического страдания лицо. И Елочку, воздушную, нежную и белую, как настоящий лотос, в ее белоснежных одеждах «чувствую» тоже. А бас Креона, злодея-царя, погубившего родных Антигоны, бас Боба, волною перекатывается
по сцене.
Мы повиновались. Спуск с колосников шел по винтовой железной лестнице. В зале буря не смолкала. Мы
шли по сцене, прошли к тому месту, где сидела дива. Мы остановились в двух шагах. Худенькая, смуглая, почти некрасивая женщина очень небольшого роста. Рядом с ее стулом стоял представительный господин во фраке.
Неточные совпадения
Всё хлопает. Онегин входит, //
Идет меж кресел
по ногам, // Двойной лорнет скосясь наводит // На ложи незнакомых дам; // Все ярусы окинул взором, // Всё видел: лицами, убором // Ужасно недоволен он; // С мужчинами со всех сторон // Раскланялся, потом на
сцену // В большом рассеянье взглянул, // Отворотился — и зевнул, // И молвил: «Всех пора на смену; // Балеты долго я терпел, // Но и Дидло мне надоел».
Он убаюкивался этою тихой жизнью,
по временам записывая кое-что в роман: черту,
сцену, лицо, записал бабушку, Марфеньку, Леонтья с женой, Савелья и Марину, потом смотрел на Волгу, на ее течение, слушал тишину и глядел на сон этих рассыпанных
по прибрежью сел и деревень, ловил в этом океане молчания какие-то одному ему слышимые звуки и
шел играть и петь их, и упивался, прислушиваясь к созданным им мотивам, бросал их на бумагу и прятал в портфель, чтоб, «со временем», обработать — ведь времени много впереди, а дел у него нет.
Но, однако ж,
пошел и ходил часто. Она не гуляла с ним
по темной аллее, не пряталась в беседку, и неразговорчив он был, не дарил он ее, но и не ревновал, не делал
сцен, ничего, что делали другие,
по самой простой причине: он не видал, не замечал и не подозревал ничего, что делала она, что делали другие, что делалось вокруг.
Часто, выбившись из сил, приходил он отдыхать к нам; лежа на полу с двухлетним ребенком, он играл с ним целые часы. Пока мы были втроем, дело
шло как нельзя лучше, но при звуке колокольчика судорожная гримаса пробегала
по лицу его, и он беспокойно оглядывался и искал шляпу; потом оставался,
по славянской слабости. Тут одно слово, замечание, сказанное не
по нем, приводило к самым оригинальным
сценам и спорам…
Передо мной счет трактира Тестова в тридцать шесть рублей с погашенной маркой и распиской в получении денег и подписями: «В. Долматов и О. Григорович». Число — 25 мая. Год не поставлен, но, кажется, 1897-й или 1898-й. Проездом из Петербурга зашли ко мне мой старый товарищ
по сцене В. П. Долматов и его друг О. П. Григорович, известный инженер, москвич. Мы
пошли к Тестову пообедать по-московски. В левой зале нас встречает патриарх половых, справивший сорокалетний юбилей, Кузьма Павлович.