Неточные совпадения
Девочка лет девяти, с живыми, бойкими карими глазами и вздернутым носиком поспешила исполнить приказание горбуньи. Она взяла со стола кусок белого коленкора, разорвала его на две ровные части и, приложив одну часть к другой, придвинула работу близко к
лицу Дуни, показывая, как надо сшивать края.
Обернувшись
лицом к присутствующим и прислонясь спиной к большой изразцовой печке, стояла
девочка немногим старше самой Дуни.
Дуня подняла голову и увидела перед собою крошечную
девочку, ростом лет на пять, на шесть, но со старообразным
лицом, на котором резко выделялись красные пятна золотухи, а маленькие глазки смотрели как у запуганного зверька из-под белесоватых редких ресниц.
Девочек было пятеро. Все они были приблизительно Дуниных лет или чуть постарше. Их
лица, обращенные к Дуне, выражали самый неподдельный испуг при виде появившейся новенькой.
— Слушай, новенькая, — заговорила костлявая, — ты нас нечаянно накрыла, так уж и не выдавай. Никому не проговори, что здесь видала, а не то мы тебя… знаешь как! —
Девочка подняла кулачок и внушительно потрясла им перед
лицом Дуни.
— Не надо, чтоб божилась. Грешно это, Васса! — проговорила некрасивая смуглая
девочка с
лицом недетски серьезным и печальным.
А на нее в свою очередь смотрели пять
девочек, жадно ловя в
лице новенькой получившиеся впечатления. Потом костлявая Васса с птичьим
лицом и длинным носом проговорила...
— Мне было больно, — повысила голосок
девочка с кукольным
лицом.
— Глупая
девочка! Истеричка какая-то! Все романы тишком читает, на днях ее поймала, — желчно заговорила горбунья, и длинное
лицо ее и прекрасные лучистые глаза приняли сердитое, неприятное выражение.
— О-о, глупые
девочки! — не то сердито, не то жалостливо проговорила она, и болезненная судорога повела ее
лицо с пылающими на нем сейчас пятнами взволнованного румянца.
Девочка прилаживала платье из цветных лоскутков на тряпичной кукле,
лицо которой было довольно-таки искусно разрисовано красками.
По бледному испуганному
лицу Дорушки Дуня поняла, что случилось что-то ужасное, непоправимое, и от сознания этого непоправимого сердце точно остановилось в груди
девочки, замерло и лишь тихими неслышными туками напоминало о себе.
И опять тоненький палец Палани заскользил сначала по дну блюдца и затем, быстро перенесенный к
лицу, с удивительной ловкостью забегал по носу, лбу, щекам и подбородку
девочки.
Разделилась толпа воспитанниц, и голубоглазая, белокурая
девочка, смущенная и испуганная, очутилась перед
лицом нарядной барыни в огромной шляпе.
Ее нежный, ласковый голос проник, ей казалось, в самую душу
девочки. Паланя вскочила со скамейки… Обвела помутившимся взглядом залу и, снова закрыв
лицо руками, громко, истерически закричала на весь приют, прерывая взрывом рыдания каждое слово...
Словно загипнотизированная этим властным голосом, Паланя поднялась со скамейки и обратила залитое слезами
лицо к Павле Артемьевне. Прерывистым от слез голосом, плача и всхлипывая,
девочка рассказала надзирательнице про свое несчастье.
Большие лучистые глаза горбуньи перебегали с одного знакомого ей до мельчайших подробностей юного
лица на другое… На птичьем личике Вассы они задержались дольше. Что-то необычайно тревожное, вспыхнувшее в глубине маленьких глаз
девочки привлекло невольно внимание тети Лели. Неожиданно припомнилось запоздалое появление накануне к обеду Вассы, ее встревоженное и беспокойное
лицо. И румянец, пылавший на этом
лице как вчера, так и сегодня.
В своем страшном волнении
девочка не замечала, как мало-помалу пустела зала, как одна за другой, по трое, по двое и в одиночку выходили из нее приютки по знаку, данному тетей Лелей, как сама она, Васса, с багрово пылающим
лицом стояла посреди залы, не замечая бросаемых на нее недоумевающих взглядов расходившихся приюток.
— Тятя! Родненький! Не помер ты! Ко мне пришел! Вернулся! — шепчет словно в забытьи
девочка, и слезы катятся одна за другой по встревоженному и радостному Дуниному
лицу.
Но не костюм, а
лицо поразило
девочек в этой странной, необыкновенной новенькой.
Когда
девочка начинала рассказывать обо всем пережитом ею в ее недавнем таком богатом впечатлениями прошлом,
лицо ее менялось сразу, делалось старше и строже, осмысленнее как-то с первых же слов… Черные глаза уходили вовнутрь, глубоко, и в них мгновенно гасли их игривые насмешливые огоньки, а глухая красивая печаль мерцала из темной пропасти этих глаз, таких грустных и прекрасных!
С захватывающим интересом разливался рассказ Наташи… Затаив дыхание, слушали его
девочки… Ярко блестели глаза на их побледневших
лицах… Все это было так ново, так прекрасно, так упоительно-интересно для них!
Черные ресницы
девочки поднялись в ту же минуту, и глаза усталым, тусклым взглядом посмотрели в
лицо начальницы. «Ах, делайте со мной, что хотите, мне все равно!» — казалось, говорил этот взгляд.
На добродушном старом
лице Фаины Михайловны застыло недоумевающее испуганное выражение. Она любила всех приютских воспитанниц, а эту живую, чернокудрую
девочку, такую непосредственную, исключительную и оригинальную, такую яркую в ее индивидуальности, эту полюбила она больше остальных.
Екатерина Ивановна живо наклонилась к
девочке, с недоумением и тревогой заглянула в
лицо воспитанницы.
За две недели болезни
девочка вытянулась и похудела до неузнаваемости. Казенное платье висело на ней, как на вешалке. Неровно остриженные волосы чуть-чуть отросли и делали ее похожей на мальчика. Подурневшее до неузнаваемости
лицо, слишком большой рот, обострившийся нос, болезненный цвет кожи, без тени былого румянца, и эти глаза, ставшие огромными и потерявшие их обычный насмешливый блеск!
В воспоминаниях Дуни мелькал образ высокой, нескладной
девочки, белобрысой и некрасивой, с умным
лицом, такой сухой и черствой на вид.
Все это било фонтаном из уст Софьи Петровны. В одно и то же время она успевала разглядывать
лица сконфуженных
девочек и гладить их по головкам, и ласково трепать по щечкам, и на лету целовать поспешно темные и белокурые головки.
Горящие глаза
девочки впились в это светлое, вдохновенное
лицо, на котором переживалась теперь целая гамма ощущений.
Ее доброе
лицо с длинным, типично армянским носом, с большими грустными восточными глазами и маленьким ртом с недоумением и тревогой приблизилось к
девочке.
И быстро наклонившись к
лицу оторопевшей
девочки, Нан запечатлела на ее щеке горячий, искренний, дружеский поцелуй…
— Прощай, Наташа! Принцесса заколдованная! Фея моя! Душенька! Красавица моя! — рыдала Феничка, покрывая поцелуями
лицо и плечи
девочки. — Тебя одну я любила «по-настоящему», а за другими бегала, дурила, чтоб тебе досадить…
— Будь всегда тем, чем была до сих пор, моя чистая, кроткая
девочка, живи для других, и самой тебе легче и проще будет казаться жизнь! — улыбаясь сквозь обильно струившиеся по
лицу ее слезы, говорила тетя Леля, прижимая Дуню к груди…