В кармане его сюртука находилась дорогая старинная фарфоровая табакерка, наполненная нюхательным табаком, и два раза в день — утром, встав с постели, и вечером, ложась спать, —
добрый немец открывал табакерку, доставшуюся ему по наследству от матери, с нарисованным на крышке по фарфору ее портретом, и, погрузив в нее свой маленький шарообразный носик, он наслаждался некоторое время ароматным запахом табака.
Добрый немец действительно боялся лошадей и ни за что не решался садиться на них, как ни уговаривали его мальчики. К верховой езде Гросс питал самый отчаянный страх и какую-то необъяснимую ненависть. Потому-то Сережа и был так сильно удивлен, когда Фридрих Адольфович приказал ему сойти с Аркашки и занять его место в кабриолете.
— О, бедний ребенок! Мой несшастный мальшик! — чуть не плача лепетал, склоняясь над ним,
добрый немец. — О, зашэм ви не слюшал ваш папахен! О! О! Как ви бледний! Што с вам слюшился? Говорит, о, говорит, ради бога!
Когда Верочке было двенадцать лет, она стала ходить в пансион, а к ней стал ходить фортепьянный учитель, — пьяный, но очень
добрый немец и очень хороший учитель, но, по своему пьянству, очень дешевый.
Одному Кистеру не становилось гадко, когда Лучков заливался хохотом; глаза
доброго немца сверкали благородной радостью сочувствия, когда он читал Авдею любимые страницы из Шиллера, а бретёр сидел перед ним, понурив голову, как волк…
Вчера Я расспрашивал Топпи о его прежней жизни, когда он впервые вочеловечился: Мне хотелось лучше узнать, что чувствует кукла, когда у нее лопается головка или обрывается нить, которая приводит ее в движение? Мы закурили по трубочке и за кружкой пива, как два
добрых немца, занялись немного философией. Оказалось, однако, что эта тупая голова почти все уже забыла, и Мои вопросы приводили ее в стыдливое смущение.
Неточные совпадения
Herr Frost был
немец, но
немец совершенно не того покроя, как наш
добрый Карл Иваныч: во-первых, он правильно говорил по-русски, с дурным выговором — по-французски и пользовался вообще, в особенности между дамами, репутацией очень ученого человека; во-вторых, он носил рыжие усы, большую рубиновую булавку в черном атласном шарфе, концы которого были просунуты под помочи, и светло-голубые панталоны с отливом и со штрипками; в-третьих, он был молод, имел красивую, самодовольную наружность и необыкновенно видные, мускулистые ноги.
Он дал ей десять рублей и сказал, что больше нет. Но потом, обдумав дело с кумом в заведении, решил, что так покидать сестру и Обломова нельзя, что, пожалуй, дойдет дело до Штольца, тот нагрянет, разберет и, чего
доброго, как-нибудь переделает, не успеешь и взыскать долг, даром что «законное дело»:
немец, следовательно, продувной!
Он из
немцев, по имени Вейнерт, жил долго в Москве в качестве учителя музыки или что-то в этом роде, получил за службу пенсион и удалился, по болезни, сначала куда-то в Германию, потом на мыс
Доброй Надежды, ради климата.
Надобно было, чтоб для довершения беды подвернулся тут инспектор врачебной управы,
добрый человек, но один из самых смешных
немцев, которых я когда-либо встречал; отчаянный поклонник Окена и Каруса, он рассуждал цитатами, имел на все готовый ответ, никогда ни в чем не сомневался и воображал, что совершенно согласен со мной.
В числе закоснелейших
немцев из русских был один магистр нашего университета, недавно приехавший из Берлина;
добрый человек в синих очках, чопорный и приличный, он остановился навсегда, расстроив, ослабив свои способности философией и филологией.