Неточные совпадения
Не осуждай меня за
то, — ты сама виновата; твоя простодушная наивность принудила меня унизиться
до этой пошлости.
Автору не
до прикрас, добрая публика, потому что он все думает о
том, какой сумбур у тебя в голове, сколько лишних, лишних страданий делает каждому человеку дикая путаница твоих понятий.
— Счастлив твой бог! — однако не утерпела Марья Алексевна, рванула дочь за волосы, — только раз, и
то слегка. — Ну, пальцем не трону, только завтра чтоб была весела! Ночь спи, дура! Не вздумай плакать. Смотри, если увижу завтра, что бледна или глаза заплаканы! Спущала
до сих пор… не спущу. Не пожалею смазливой-то рожи, уж заодно пропадать будет, так хоть дам себя знать.
— Да, — сказал статский, лениво потягиваясь: — ты прихвастнул, Сторешников; у вас дело еще не кончено, а ты уж наговорил, что живешь с нею, даже разошелся с Аделью для лучшего заверения нас. Да, ты описывал нам очень хорошо, но описывал
то, чего еще не видал; впрочем, это ничего; не за неделю
до нынешнего дня, так через неделю после нынешнего дня, — это все равно. И ты не разочаруешься в описаниях, которые делал по воображению; найдешь даже лучше, чем думаешь. Я рассматривал: останешься доволен.
Особенно это: «с супругой!» —
Тот круг, сплетни о котором спускались
до Марьи Алексевны, возвышался лишь
до действительно статского слоя общества, а сплетни об настоящих аристократах уже замирали в пространстве на половине пути
до Марьи Алексевны; потому она так и поняла в полном законном смысле имена «муж и жена», которые давали друг другу Серж и Жюли по парижскому обычаю.
Та ли это Жюли, которую знает вся аристократическая молодежь Петербурга?
Та ли это Жюли, которая отпускает штуки, заставляющие краснеть иных повес? Нет, это княгиня,
до ушей которой никогда не доносилось ни одно грубоватое слово.
Была и еще одна причина в
том же роде: мать Сторешникова, конечно, станет противиться женитьбе — мать в этом случае представительница света, — а Сторешников
до сих пор трусил матери и, конечно, тяготился своею зависимостью от нее. Для людей бесхарактерных очень завлекательна мысль: «я не боюсь; у меня есть характер».
Как только она позвала Верочку к папеньке и маменьке, тотчас же побежала сказать жене хозяйкина повара, что «ваш барин сосватал нашу барышню»; призвали младшую горничную хозяйки, стали упрекать, что она не по — приятельски себя ведет, ничего им
до сих пор не сказала; младшая горничная не могла взять в толк, за какую скрытность порицают ее — она никогда ничего не скрывала; ей сказали — «я сама ничего не слышала», — перед нею извинились, что напрасно ее поклепали в скрытности, она побежала сообщить новость старшей горничной, старшая горничная сказала: «значит, это он сделал потихоньку от матери, коли я ничего не слыхала, уж я все
то должна знать, что Анна Петровна знает», и пошла сообщить барыне.
Перед Марьею Алексевною, Жюли, Верочкою Михаил Иваныч пасовал, но ведь они были женщины с умом и характером; а тут по части ума бой был равный, и если по характеру был небольшой перевес на стороне матери,
то у сына была под ногами надежная почва; он
до сих пор боялся матери по привычке, но они оба твердо помнили, что ведь по настоящему-то, хозяйка-то не хозяйка, а хозяинова мать, не больше, что хозяйкин сын не хозяйкин сын, а хозяин.
Например, Лопухов больше всего был теперь занят
тем, как устроить свою жизнь по окончании курса,
до которого осталось ему лишь несколько месяцев, как и Кирсанову, а план будущности был у них обоих одинаковый.
А жених, сообразно своему мундиру и дому, почел нужным не просто увидеть учителя, а, увидев, смерить его с головы
до ног небрежным, медленным взглядом, принятым в хорошем обществе. Но едва он начал снимать мерку, как почувствовал, что учитель — не
то, чтобы снимает тоже с него самого мерку, а даже хуже: смотрит ему прямо в глаза, да так прилежно, что, вместо продолжения мерки, жених сказал...
От него есть избавленье только в двух крайних сортах нравственного достоинства: или в
том, когда человек уже трансцендентальный негодяй, восьмое чудо света плутовской виртуозности, вроде Aли-паши Янинского, Джеззар — паши Сирийского, Мегемет — Али Египетского, которые проводили европейских дипломатов и (Джеззар) самого Наполеона Великого так легко, как детей, когда мошенничество наросло на человеке такою абсолютно прочною бронею, сквозь которую нельзя пробраться ни
до какой человеческой слабости: ни
до амбиции, ни
до честолюбия, ни
до властолюбия, ни
до самолюбия, ни
до чего; но таких героев мошенничества чрезвычайно мало, почти что не попадается в европейских землях, где виртуозность негодяйства уже портится многими человеческими слабостями.
Другим результатом-то, что от удешевления учителя (
то есть, уже не учителя, а Дмитрия Сергеича) Марья Алексевна еще больше утвердилась в хорошем мнении о нем, как о человеке основательном, дошла даже
до убеждения, что разговоры с ним будут полезны для Верочки, склонят Верочку на венчанье с Михаилом Иванычем — этот вывод был уже очень блистателен, и Марья Алексевна своим умом не дошла бы
до него, но встретилось ей такое ясное доказательство, что нельзя было не заметить этой пользы для Верочки от влияния Дмитрия Сергеича.
Сущность моей жизни состояла
до сих пор в
том, что я учился, я готовился быть медиком.
Я как романист очень огорчен
тем, что написал несколько страниц, унижающихся
до водевильности.
Но, кроме
того, что она была женщина неученая, она имеет и другое извинение своей ошибке: Лопухов не договаривался с нею
до конца.
Конечно, и
то правда, что, подписывая на пьяной исповеди Марьи Алексевны «правда», Лопухов прибавил бы: «а так как, по вашему собственному признанию, Марья Алексевна, новые порядки лучше прежних,
то я и не запрещаю хлопотать о их заведении
тем людям, которые находят себе в
том удовольствие; что же касается
до глупости народа, которую вы считаете помехою заведению новых порядков,
то, действительно, она помеха делу; но вы сами не будете спорить, Марья Алексевна, что люди довольно скоро умнеют, когда замечают, что им выгодно стало поумнеть, в чем прежде не замечалась ими надобность; вы согласитесь также, что прежде и не было им возможности научиться уму — разуму, а доставьте им эту возможность,
то, пожалуй, ведь они и воспользуются ею».
Но
до этого он не договаривался с Марьею Алексевною, и даже не по осторожности, хотя был осторожен, а просто по
тому же внушению здравого смысла и приличия, по которому не говорил с нею на латинском языке и не утруждал ее слуха очень интересными для него самого рассуждениями о новейших успехах медицины: он имел настолько рассудка и деликатности, чтобы не мучить человека декламациями, непонятными для этого человека.
— Дмитрий, ты стал плохим товарищем мне в работе. Пропадаешь каждый день на целое утро, и на половину дней пропадаешь по вечерам. Нахватался уроков, что ли? Так время ли теперь набирать их? Я хочу бросить и
те, которые у меня есть. У меня есть рублей 40 — достанет на три месяца
до окончания курса. А у тебя было больше денег в запасе, кажется, рублей
до сотни?
— Друг мой, видите,
до чего мы договорились с этой дамой: вам нельзя уйти из дому без воли Марьи Алексевны. Это нельзя — нет, нет, пойдем под руку, а
то я боюсь за вас.
— Да, милая Верочка, шутки шутками, а ведь в самом деле лучше всего жить, как ты говоришь. Только откуда ты набралась таких мыслей? Я-то их знаю, да я помню, откуда я их вычитал. А ведь
до ваших рук эти книги не доходят. В
тех, которые я тебе давал, таких частностей не было. Слышать? — не от кого было. Ведь едва ли не первого меня ты встретила из порядочных людей.
Голова была занята не
тем, а все
тем же, чем всю длинную дорогу от соседства Семеновского моста
до Выборгской.
— Ах, мой миленький, еще 64 дня осталось! Ах, какая тоска здесь! Эти два дня шли дольше
тех трех дней. Ах, какая тоска! Гадость какая здесь, если бы ты знал, мой миленький.
До свиданья, мой милый, голубчик мой, —
до вторника; а эти три дня будут дольше всех пяти дней.
До свиданья, мой милый. («Гм, гм! Да! Гм! — Глаза не хороши. Она плакать не любит. Это нехорошо. Гм! Да!»)
Отправляются. Идут. Дошли
до Гостиного двора, идут по
той линии, которая вдоль Садовой, уж недалеко
до угла Невского, — вот и лавка Рузанова.
Что же делать? В конце концов выходило, что предстоят только два занятия: поругаться с Лопуховым
до последней степени удовольствия и отстоять от его требований верочкины вещи, а средством к
тому употребить угрозу подачею жалобы. Но поругаться надобно очень сильно, в полную сласть.
Лопухов возвратился с Павлом Константинычем, сели; Лопухов попросил ее слушать, пока он доскажет
то, что начнет, а ее речь будет впереди, и начал говорить, сильно возвышая голос, когда она пробовала перебивать его, и благополучно довел
до конца свою речь, которая состояла в
том, что развенчать их нельзя, потому дело со (Сторешниковым — дело пропащее, как вы сами знаете, стало быть, и утруждать себя вам будет напрасно, а впрочем, как хотите: коли лишние деньги есть,
то даже советую попробовать; да что, и огорчаться-то не из чего, потому что ведь Верочка никогда не хотела идти за Сторешникова, стало быть, это дело всегда было несбыточное, как вы и сами видели, Марья Алексевна, а девушку, во всяком случае, надобно отдавать замуж, а это дело вообще убыточное для родителей: надобно приданое, да и свадьба, сама по себе, много денег стоит, а главное, приданое; стало быть, еще надобно вам, Марья Алексевна и Павел Константиныч, благодарить дочь, что она вышла замуж без всяких убытков для вас!
Когда он кончил,
то Марья Алексевна видела, что с таким разбойником нечего говорить, и потому прямо стала говорить о чувствах, что она была огорчена, собственно,
тем, что Верочка вышла замуж, не испросивши согласия родительского, потому что это для материнского сердца очень больно; ну, а когда дело пошло о материнских чувствах и огорчениях,
то, натурально, разговор стал представлять для обеих сторон более только
тот интерес, что, дескать, нельзя же не говорить и об этом, так приличие требует; удовлетворили приличию, поговорили, — Марья Алексевна, что она, как любящая мать, была огорчена, — Лопухов, что она, как любящая мать, может и не огорчаться; когда же исполнили меру приличия надлежащею длиною рассуждений о чувствах, перешли к другому пункту, требуемому приличием, что мы всегда желали своей дочери счастья, — с одной стороны, а с другой стороны отвечалось, что это, конечно, вещь несомненная; когда разговор был доведен
до приличной длины и по этому пункту, стали прощаться, тоже с объяснениями такой длины, какая требуется благородным приличием, и результатом всего оказалось, что Лопухов, понимая расстройство материнского сердца, не просит Марью Алексевну теперь же дать дочери позволения видеться с нею, потому что теперь это, быть может, было бы еще тяжело для материнского сердца, а что вот Марья Алексевна будет слышать, что Верочка живет счастливо, в чем, конечно, всегда и состояло единственное желание Марьи Алексевны, и тогда материнское сердце ее совершенно успокоится, стало быть, тогда она будет в состоянии видеться с дочерью, не огорчаясь.
По обыкновению, шел и веселый разговор со множеством воспоминаний, шел и серьезный разговор обо всем на свете: от тогдашних исторических дел (междоусобная война в Канзасе, предвестница нынешней великой войны Севера с Югом, предвестница еще более великих событий не в одной Америке, занимала этот маленький кружок: теперь о политике толкуют все, тогда интересовались ею очень немногие; в числе немногих — Лопухов, Кирсанов, их приятели)
до тогдашнего спора о химических основаниях земледелия по теории Либиха, и о законах исторического прогресса, без которых не обходился тогда ни один разговор в подобных кружках, и о великой важности различения реальных желаний, которые ищут и находят себе удовлетворение, от фантастических, которым не находится, да которым и не нужно найти себе удовлетворение, как фальшивой жажде во время горячки, которым, как ей, одно удовлетворение: излечение организма, болезненным состоянием которого они порождаются через искажение реальных желаний, и о важности этого коренного различения, выставленной тогда антропологическою философиею, и обо всем,
тому подобном и не подобном, но родственном.
До этого дошли только в половине третьего года, а прежде
того перешли через несколько разных ступеней, начиная с раздела прибыли пропорционально заработной плате.
Положено было, что мальчики могут оставаться тут
до 8 лет;
тех, кому было больше, размещали по мастерствам.
Если вечером нет никого,
то за чаем опять рассказ миленькому, и с полчаса сидят в нейтральной комнате; потом «
до свиданья, миленький», целуются и расходятся
до завтрашнего чаю.
«Теперь проводи — ко, брат, меня
до лестницы», сказал Кирсанов, опять обратясь к Nicolas, и, продолжая по-прежнему обнимать Nicolas, вышел в переднюю и сошел с лестницы, издали напутствуемый умиленными взорами голиафов, и на последней ступеньке отпустил горло Nicolas, отпихнул самого Nicolas и пошел в лавку покупать фуражку вместо
той, которая осталась добычею Nicolas.
То были люди, хоть и
той же натуры, но еще не развившейся
до этого типа, а он, этот тип, зародился недавно; в мое время его еще не было, хоть я не очень старый, даже вовсе не старый человек.
Когда он ушел, они припомнили, что уж несколько дней
до своего явного опошления он был странен; тогда они не заметили и не поняли, теперь эти прежние выходки объяснились: они были в
том же вкусе, только слабы.
До вечера
тот же самый, как и прежде.
Идиллия нынче не в моде, и я сам вовсе не люблю ее,
то есть лично я не люблю, как не люблю гуляний, не люблю спаржи, — мало ли,
до чего я не охотник? ведь нельзя же одному человеку любить все блюда, все способы развлечений; но я знаю, что эти вещи, которые не по моему личному вкусу, очень хорошие вещи, что они по вкусу, или были бы по вкусу, гораздо большему числу людей, чем
те, которые, подобно мне, предпочитают гулянью — шахматную игру, спарже — кислую капусту с конопляным маслом; я знаю даже, что у большинства, которое не разделяет моего вкуса к шахматной игре, и радо было бы не разделять моего вкуса к кислой капусте с конопляным маслом, что у него вкусы не хуже моих, и потому я говорю: пусть будет на свете как можно больше гуляний, и пусть почти совершенно исчезнет из света, останется только античною редкостью для немногих, подобных мне чудаков, кислая капуста с конопляным маслом!
«Июль нынешнего года, и всякий месяц нынешнего года
до болезни миленького, да и в прошлом году
то же, и прежде
то же. Пять дней
тому назад были у нас студенты; вчера
то же. Я с ними много шалила, так весело было. Завтра или послезавтра будут опять, опять будет очень весело».
Мне было так тяжело видеть
ту жизнь, которая давила, душила меня
до замужества.
— Изволь, мой милый. Мне снялось, что я скучаю оттого, что не поехала в оперу, что я думаю о ней, о Бозио; ко мне пришла какая-то женщина, которую я сначала приняла за Бозио и которая все пряталась от меня; она заставила меня читать мой дневник; там было написано все только о
том, как мы с тобою любим друг друга, а когда она дотрогивалась рукою
до страниц, на них показывались новые слова, говорившие, что я не люблю тебя.
Это великая заслуга в муже; эта великая награда покупается только высоким нравственным достоинством; и кто заслужил ее,
тот вправе считать себя человеком безукоризненного благородства,
тот смело может надеяться, что совесть его чиста и всегда будет чиста, что мужество никогда ни в чем не изменит ему, что во всех испытаниях, всяких, каких бы
то ни было, он останется спокоен и тверд, что судьба почти не властна над миром его души, что с
той поры, как он заслужил эту великую честь,
до последней минуты жизни, каким бы ударам ни подвергался он, он будет счастлив сознанием своего человеческого достоинства.
Он целый вечер не сводил с нее глаз, и ей ни разу не подумалось в этот вечер, что он делает над собой усилие, чтобы быть нежным, и этот вечер был одним из самых радостных в ее жизни, по крайней мере,
до сих пор; через несколько лет после
того, как я рассказываю вам о ней, у ней будет много таких целых дней, месяцев, годов: это будет, когда подрастут ее дети, и она будет видеть их людьми, достойными счастья и счастливыми.
— Конечно. Только сильно сомневаюсь в точности опытов. Раньше или позже, мы
до этого дойдем, несомненно; к
тому идет наука, это ясно. Но теперь едва ли еще дошли.
Таких людей, как Рахметов, мало: я встретил
до сих пор только восемь образцов этой породы (в
том числе двух женщин); они не имели сходства ни в чем, кроме одной черты.
Как он распорядился с душами и с 5 500 десятин земли, это не было известно никому, не было известно и
то, что за собою оставил он 1 500 десятин, да не было известно и вообще
то, что ом помещик и что, отдавая в аренду оставленную за собою долю земли, он имеет все-таки еще
до 3 000 р. дохода, этого никто не знал, пока он жил между нами.
Это мы узнали после, а тогда полагали, конечно, что он одной фамилии с
теми Рахметовыми, между которыми много богатых помещиков, у которых, у всех однофамильцев вместе,
до 75 000 душ по верховьям Медведицы, Хопра, Суры и Цны, которые бессменно бывают уездными предводителями
тех мест, и не
тот так другой постоянно бывают губернскими предводителями
то в
той,
то в другой из трех губерний, по которым текут их крепостные верховья рек.
— «Нет, уж если вы так решительны,
то лучше заходите попозднее: я все утро буду дома,
до 12 часов».
Но у него беспрестанно бывали люди,
то все одни и
те же,
то все новые; для этого у него было положено: быть всегда дома от 2
до З часов; в это время он говорил о делах и обедал.
Она сейчас же увидела бы это, как только прошла бы первая горячка благодарности; следовательно, рассчитывал Лопухов, в окончательном результате я ничего не проигрываю оттого, что посылаю к ней Рахметова, который будет ругать меня, ведь она и сама скоро дошла бы
до такого же мнения; напротив, я выигрываю в ее уважении: ведь она скоро сообразит, что я предвидел содержание разговора Рахметова с нею и устроил этот разговор и зачем устроил; вот она и подумает: «какой он благородный человек, знал, что в
те первые дни волнения признательность моя к нему подавляла бы меня своею экзальтированностью, и позаботился, чтобы в уме моем как можно поскорее явились мысли, которыми облегчилось бы это бремя; ведь хотя я и сердилась на Рахметова, что он бранит его, а ведь я тогда же поняла, что, в сущности, Рахметов говорит правду; сама я додумалась бы
до этого через неделю, но тогда это было бы для меня уж не важно, я и без
того была бы спокойна; а через
то, что эти мысли были высказаны мне в первый же день, я избавилась от душевной тягости, которая иначе длилась бы целую неделю.
— Так ты, значит, еще безнравственнее? — спрашивает меня проницательный читатель, вылупив глаза от удивления
тому,
до какой непостижимой безнравственности упало человечество в моем персонаже.
Саша уходит за прибором, — да, это чаще, чем
то, что он прямо входит с чайным прибором, — и хозяйничает, а она все нежится и, напившись чаю, все еще полулежит уж не в постельке, а на диванчике, таком широком, но, главное достоинство его, таком мягком, будто пуховик, полулежит
до 10,
до 11 часов, пока Саше пора отправляться в гошпиталь, или в клиники, или в академическую аудиторию, но с последнею чашкою Саша уже взял сигару, и кто-нибудь из них напоминает другому «принимаемся за дело», или «довольно, довольно, теперь за дело» — за какое дело? а как же, урок или репетиция по студенчеству Веры Павловны...