Неточные совпадения
Поэтому возникли прогрессисты, отвергнувшие прежнее предположение: «А может
быть, и
не было никакого тела? может
быть, пьяный, или просто озорник, подурачился, — выстрелил, да и убежал, — а то, пожалуй, тут же стоит в хлопочущей толпе да подсмеивается над тревогою,
какую наделал».
— Нет,
не нужно, нельзя! Это
было бы оскорблением ему. Дай руку. Жму ее — видишь,
как крепко! Но прости!
Он долго
не мог отыскать свою шляпу; хоть раз пять брал ее в руки, но
не видел, что берет ее. Он
был как пьяный; наконец понял, что это под рукою у него именно шляпа, которую он ищет, вышел в переднюю, надел пальто; вот он уже подходит к воротам: «кто это бежит за мною? верно, Маша… верно с нею дурно!» Он обернулся — Вера Павловна бросилась ему на шею, обняла, крепко поцеловала.
Теперь этот дом отмечен
каким ему следует нумером, а в 1852 году, когда еще
не было таких нумеров, на нем
была надпись: «дом действительного статского советника Ивана Захаровича Сторешникова».
По должности он
не имел доходов; по дому — имел, но умеренные: другой получал бы гораздо больше, а Павел Константиныч,
как сам говорил, знал совесть; зато хозяйка
была очень довольна им, и в четырнадцать лет управления он скопил тысяч до десяти капитала.
Утром Марья Алексевна подошла к шкапчику и дольше обыкновенного стояла у него, и все говорила: «слава богу, счастливо
было, слава богу!», даже подозвала к шкапчику Матрену и сказала: «на здоровье, Матренушка, ведь и ты много потрудилась», и после
не то чтобы драться да ругаться,
как бывало в другие времена после шкапчика, а легла спать, поцеловавши Верочку.
— Верочка, ты на меня
не сердись. Я из любви к тебе бранюсь, тебе же добра хочу. Ты
не знаешь, каковы дети милы матерям. Девять месяцев тебя в утробе носила! Верочка, отблагодари,
будь послушна, сама увидишь, что к твоей пользе. Веди себя,
как я учу, — завтра же предложенье сделает!
— Знаю: коли
не о свадьбе, так известно о чем. Да
не на таковских напал. Мы его в бараний рог согнем. В мешке в церковь привезу, за виски вокруг налоя обведу, да еще рад
будет. Ну, да нечего с тобой много говорить, и так лишнее наговорила: девушкам
не следует этого знать, это материно дело. А девушка должна слушаться, она еще ничего
не понимает. Так
будешь с ним говорить,
как я тебе велю?
Действительно, все время,
как они всходили по лестнице, Марья Алексевна молчала, — а чего ей это стоило! и опять, чего ей стоило, когда Верочка пошла прямо в свою комнату, сказавши, что
не хочет
пить чаю, чего стоило Марье Алексевне ласковым голосом сказать...
Едва Верочка разделась и убрала платье, — впрочем, на это ушло много времени, потому что она все задумывалась: сняла браслет и долго сидела с ним в руке, вынула серьгу — и опять забылась, и много времени прошло, пока она вспомнила, что ведь она страшно устала, что ведь она даже
не могла стоять перед зеркалом, а опустилась в изнеможении на стул,
как добрела до своей комнаты, что надобно же поскорее раздеться и лечь, — едва Верочка легла в постель, в комнату вошла Марья Алексевна с подносом, на котором
была большая отцовская чашка и лежала целая груда сухарей.
Чай, наполовину налитый густыми, вкусными сливками, разбудил аппетит. Верочка приподнялась на локоть и стала
пить. — «
Как вкусен чай, когда он свежий, густой и когда в нем много сахару и сливок! Чрезвычайно вкусен! Вовсе
не похож на тот спитой, с одним кусочком сахару, который даже противен. Когда у меня
будут свои деньги, я всегда
буду пить такой чай,
как этот».
Ты
не помнишь,
как мы с твоим отцом жили, когда он еще
не был управляющим!
Я бы ничего
не имела возразить, если бы вы покинули Адель для этой грузинки, в ложе которой
были с ними обоими; но променять француженку на русскую… воображаю! бесцветные глаза, бесцветные жиденькие волосы, бессмысленное, бесцветное лицо… виновата,
не бесцветное, а,
как вы говорите, кровь со сливками, то
есть кушанье, которое могут брать в рот только ваши эскимосы!
Я ношу накладной бюст,
как ношу платье, юбку, рубашку
не потому, чтоб это мне нравилось, — по — моему,
было бы лучше без этих ипокритств, — а потому, что это так принято в обществе.
Но женщина, которая столько жила,
как я, — и
как жила, мсье Сторешни́к! я теперь святая, схимница перед тем, что
была, — такая женщина
не может сохранить бюста!
—
Как не помнить такого ужина, мсье!
Будет исполнено.
— Жюли,
будь хладнокровнее. Это невозможно.
Не он, так другой, все равно. Да вот, посмотри, Жан уже думает отбить ее у него, а таких Жанов тысячи, ты знаешь. От всех
не убережешь, когда мать хочет торговать дочерью. Лбом стену
не прошибешь, говорим мы, русские. Мы умный народ, Жюли. Видишь,
как спокойно я живу, приняв этот наш русский принцип.
— В первом-то часу ночи? Поедем — ка лучше спать. До свиданья, Жан. До свиданья, Сторешников. Разумеется, вы
не будете ждать Жюли и меня на ваш завтрашний ужин: вы видите,
как она раздражена. Да и мне, сказать по правде, эта история
не нравится. Конечно, вам нет дела до моего мнения. До свиданья.
Явился Сторешников. Он вчера долго
не знал,
как ему справиться с задачею, которую накликал на себя; он шел пешком из ресторана домой и все думал. Но пришел домой уже спокойный — придумал, пока шел, — и теперь
был доволен собой.
— Я говорю с вами,
как с человеком, в котором нет ни искры чести. Но, может
быть, вы еще
не до конца испорчены. Если так, я прошу вас: перестаньте бывать у нас. Тогда я прощу вам вашу клевету. Если вы согласны, дайте вашу руку, — она протянула ему руку: он взял ее, сам
не понимая, что делает.
— Маменька, прежде я только
не любила вас; а со вчерашнего вечера мне стало вас и жалко. У вас
было много горя, и оттого вы стали такая. Я прежде
не говорила с вами, а теперь хочу говорить, только когда вы
не будете сердиться. Поговорим тогда хорошенько,
как прежде
не говорили.
Какие-то посторонние люди, — сцены
не будет, — почему ж
не выйти? Верочка отперла дверь, взглянула на Сержа и вспыхнула от стыда и гнева.
— Милое дитя мое, — сказала Жюли, вошедши в комнату Верочки: — ваша мать очень дурная женщина. Но чтобы мне знать,
как говорить с вами, прошу вас, расскажите,
как и зачем вы
были вчера в театре? Я уже знаю все это от мужа, но из вашего рассказа я узнаю ваш характер.
Не опасайтесь меня. — Выслушавши Верочку, она сказала: — Да, с вами можно говорить, вы имеете характер, — и в самых осторожных, деликатных выражениях рассказала ей о вчерашнем пари; на это Верочка отвечала рассказом о предложении кататься.
— Да, ваша мать
не была его сообщницею и теперь очень раздражена против него. Но я хорошо знаю таких людей,
как ваша мать. У них никакие чувства
не удержатся долго против денежных расчетов; она скоро опять примется ловить жениха, и чем это может кончиться, бог знает; во всяком случае, вам
будет очень тяжело. На первое время она оставит вас в покое; но я вам говорю, что это
будет не надолго. Что вам теперь делать?
Есть у вас родные в Петербурге?
Жюли протянула руку, но Верочка бросилась к ней на шею, и целовала, и плакала, и опять целовала, А Жюли и подавно
не выдержала, — ведь она
не была так воздержана на слезы,
как Верочка, да и очень ей трогательна
была радость и гордость, что она делает благородное дело; она пришла в экстаз, говорила, говорила, все со слезами и поцелуями, и заключила восклицанием...
План Сторешникова
был не так человекоубийствен,
как предположила Марья Алексевна: она, по своей манере, дала делу слишком грубую форму, но сущность дела отгадала, Сторешников думал попозже вечером завезти своих дам в ресторан, где собирался ужин; разумеется, они все замерзли и проголодались, надобно погреться и
выпить чаю; он всыплет опиуму в чашку или рюмку Марье Алексевне...
Как величественно сидит она,
как строго смотрит! едва наклонила голову в ответ на его поклон. «Очень рада вас видеть, прошу садиться». — Ни один мускул
не пошевелился в ее лице.
Будет сильная головомойка, — ничего, ругай, только спаси.
Он согласен, и на его лице восторг от легкости условий, но Жюли
не смягчается ничем, и все тянет, и все объясняет… «первое — нужно для нее, второе — также для нее, но еще более для вас: я отложу ужин на неделю, потом еще на неделю, и дело забудется; но вы поймете, что другие забудут его только в том случае, когда вы
не будете напоминать о нем
каким бы то ни
было словом о молодой особе, о которой» и т. д.
Она в ярких красках описывала положение актрис, танцовщиц, которые
не подчиняются мужчинам в любви, а господствуют над ними: «это самое лучшее положение в свете для женщины, кроме того положения, когда к такой же независимости и власти еще присоединяется со стороны общества формальное признание законности такого положения, то
есть, когда муж относится к жене
как поклонник актрисы к актрисе».
— Я
не знаю, — ведь я вчера поутру, когда вставала,
не знала, что мне захочется полюбить вас; за несколько часов до того,
как полюбила вас,
не знала, что полюблю, и
не знала,
как это я
буду чувствовать, когда полюблю вас.
Самолюбие
было раздражено вместе с сладострастием. Но оно
было затронуто и с другой стороны: «она едва ли пойдет за вас» —
как?
не пойдет за него, при таком мундире и доме? нет, врешь, француженка, пойдет! вот пойдет же, пойдет!
— Ну, молодец девка моя Вера, — говорила мужу Марья Алексевна, удивленная таким быстрым оборотом дела: — гляди — ко,
как она забрала молодца-то в руки! А я думала, думала,
не знала,
как и ум приложить! думала, много хлопот мне
будет опять его заманить, думала, испорчено все дело, а она, моя голубушка,
не портила, а к доброму концу вела, — знала,
как надо поступать. Ну, хитра, нечего сказать.
— Вера, — начал Павел Константиныч, — Михаил Иваныч делает нам честь, просит твоей руки. Мы отвечали,
как любящие тебя родители, что принуждать тебя
не будем, но что с одной стороны рады. Ты
как добрая послушная дочь,
какою мы тебя всегда видели, положишься на нашу опытность, что мы
не смели от бога молить такого жениха. Согласна, Вера?
— Что ты говоришь, Вера? — закричал Павел Константиныч; дело
было так ясно, что и он мог кричать,
не осведомившись у жены,
как ему поступать.
— Мне давно
было известно, что Мишель волочится за вашей дочерью. Я
не мешала этому, потому что молодому человеку нельзя же жить без развлечений. Я снисходительна к шалостям молодых людей. Но я
не потерплю унижения своей фамилии.
Как ваша дочь осмелилась забрать себе в голову такие виды?
— Так
было, ваше превосходительство, что Михаил Иванович выразили свое намерение моей жене, а жена сказала им, что я вам, Михаил Иванович, ничего
не скажу до завтрего утра, а мы с женою
были намерены, ваше превосходительство, явиться к вам и доложить обо всем, потому что
как в теперешнее позднее время
не осмеливались тревожить ваше превосходительство. А когда Михаил Иванович ушли, мы сказали Верочке, и она говорит: я с вами, папенька и маменька, совершенно согласна, что нам об этом думать
не следует.
Обстоятельства
были так трудны, что Марья Алексевна только махнула рукою. То же самое случилось и с Наполеоном после Ватерлооской битвы, когда маршал Груши оказался глуп,
как Павел Константиныч, а Лафайет стал буянить,
как Верочка: Наполеон тоже бился, бился, совершал чудеса искусства, — и остался
не при чем, и мог только махнуть рукой и сказать: отрекаюсь от всего, делай, кто хочет, что хочет и с собою, и со мною.
— Но если так, я прошу у вас одной пощады: вы теперь еще слишком живо чувствуете,
как я оскорбил вас…
не давайте мне теперь ответа, оставьте мне время заслужить ваше прощение! Я кажусь вам низок, подл, но посмотрите,
быть может, я исправлюсь, я употреблю все силы на то, чтоб исправиться! Помогите мне,
не отталкивайте меня теперь, дайте мне время, я
буду во всем слушаться вас! Вы увидите,
как я покорен;
быть может, вы увидите во мне и что-нибудь хорошее, дайте мне время.
А между тем
как же
быть, если он и ошибочен, если дочь действительно
не хочет идти за Сторешникова?
По всей вероятности, негодная Верка
не хочет выходить замуж, — это даже несомненно, — здравый смысл
был слишком силен в Марье Алексевне, чтобы обольститься хитрыми ее же собственными раздумьями о Верочке,
как о тонкой интриганке; но эта девчонка устраивает все так, что если выйдет (а чорт ее знает, что у ней на уме, может
быть, и это!), то действительно уже
будет полной госпожей и над мужем, и над его матерью, и над домом, — что ж остается?
Известно,
как в прежние времена оканчивались подобные положения: отличная девушка в гадком семействе; насильно навязываемый жених пошлый человек, который ей
не нравится, который сам по себе
был дрянноватым человеком, и становился бы чем дальше, тем дряннее, но, насильно держась подле нее, подчиняется ей и понемногу становится похож на человека таксебе,
не хорошего, но и
не дурного.
Девушка начинала тем, что
не пойдет за него; но постепенно привыкала иметь его под своею командою и, убеждаясь, что из двух зол — такого мужа и такого семейства,
как ее родное, муж зло меньшее, осчастливливала своего поклонника; сначала
было ей гадко, когда она узнавала, что такое значит осчастливливать без любви;
был послушен: стерпится — слюбится, и она обращалась в обыкновенную хорошую даму, то
есть женщину, которая сама-то по себе и хороша, но примирилась с пошлостью и, живя на земле, только коптит небо.
Но теперь чаще и чаще стали другие случаи: порядочные люди стали встречаться между собою. Да и
как же
не случаться этому все чаще и чаще, когда число порядочных людей растет с каждым новым годом? А со временем это
будет самым обыкновенным случаем, а еще со временем и
не будет бывать других случаев, потому что все люди
будут порядочные люди. Тогда
будет очень хорошо.
На диване сидели лица знакомые: отец, мать ученика, подле матери, на стуле, ученик, а несколько поодаль лицо незнакомое — высокая стройная девушка, довольно смуглая, с черными волосами — «густые, хорошие волоса», с черными глазами — «глаза хорошие, даже очень хорошие», с южным типом лица — «
как будто из Малороссии; пожалуй, скорее даже кавказский тип; ничего, очень красивое лицо, только очень холодное, это уж
не по южному; здоровье хорошее: нас, медиков, поубавилось бы, если бы такой
был народ!
Нет, Федя
не наврал на него; Лопухов, точно,
был такой студент, у которого голова набита книгами, —
какими, это мы увидим из библиографических исследований Марьи Алексевны, — и анатомическими препаратами:
не набивши голову препаратами, нельзя
быть профессором, а Лопухов рассчитывал на это. Но так
как мы видим, что из сведений, сообщенных Федею о Верочке, Лопухов
не слишком-то хорошо узнал ее, следовательно и сведения, которые сообщены Федею об учителе, надобно пополнить, чтобы хорошо узнать Лопухова.
По денежным своим делам Лопухов принадлежал к тому очень малому меньшинству медицинских вольнослушающих, то
есть не живущих на казенном содержании, студентов, которое
не голодает и
не холодает.
Как и чем живет огромное большинство их — это богу, конечно, известно, а людям непостижимо. Но наш рассказ
не хочет заниматься людьми, нуждающимися в съестном продовольствии; потому он упомянет лишь в двух — трех словах о времени, когда Лопухов находился в таком неприличном состоянии.
С
какою степенью строгости исполняют они эту высокую решимость, зависит, конечно, оттого,
как устраивается их домашняя жизнь: если
не нужно для близких им, они так и
не начинают заниматься практикою, то
есть оставляют себя почти в нищете; но если заставляет семейная необходимость, то обзаводятся практикою настолько, насколько нужно для семейства, то
есть в очень небольшом размере, и лечат лишь людей, которые действительно больны и которых действительно можно лечить при нынешнем еще жалком положении науки, тo
есть больных, вовсе невыгодных.
— Вот оно: «ах,
как бы мне хотелось
быть мужчиною!» Я
не встречал женщины, у которой бы нельзя
было найти эту задушевную тайну. А большею частью нечего и доискиваться ее — она прямо высказывается, даже без всякого вызова,
как только женщина чем-нибудь расстроена, — тотчас же слышишь что-нибудь такое: «Бедные мы существа, женщины!» или: «мужчина совсем
не то, что женщина», или даже и так, прямыми словами: «Ах, зачем я
не мужчина!».
— Все равно,
как не осталось бы на свете ни одного бедного, если б исполнилось задушевное желание каждого бедного. Видите,
как же
не жалки женщины! Столько же жалки,
как и бедные. Кому приятно видеть бедных? Вот точно так же неприятно мне видеть женщин с той поры,
как я узнал их тайну. А она
была мне открыта моею ревнивою невестою в самый день обручения. До той поры я очень любил бывать в обществе женщин; после того, —
как рукою сняло. Невеста вылечила.
—
Не будет? — перебила Верочка: — я сама думала, что их
не будет: но
как их
не будет, этого я
не умела придумать — скажите,
как?