Неточные совпадения
— И
на мне его кровь!
На мне!
Ты не виноват — я одна… я одна! Что я наделала! Что я наделала!
Я думаю, что не буду нуждаться; но если буду, обращусь к
тебе; позаботься же, чтоб у
тебя на всякий случай было готово несколько денег для меня; ведь
ты знаешь, у меня много надобностей, расходов, хоть я и скупа; я не могу обойтись без этого.
Запрещаю
тебе быть
на станции, чтобы провожать меня.
Дальше не будет таинственности,
ты всегда будешь за двадцать страниц вперед видеть развязку каждого положения, а
на первый случай я скажу
тебе и развязку всей повести: дело кончится весело, с бокалами, песнью: не будет ни эффектности, никаких прикрас.
Утром Марья Алексевна подошла к шкапчику и дольше обыкновенного стояла у него, и все говорила: «слава богу, счастливо было, слава богу!», даже подозвала к шкапчику Матрену и сказала: «
на здоровье, Матренушка, ведь и
ты много потрудилась», и после не то чтобы драться да ругаться, как бывало в другие времена после шкапчика, а легла спать, поцеловавши Верочку.
Когда Верочке подошел шестнадцатый год, мать стала кричать
на нее так: «отмывай рожу-то, что она у
тебя, как у цыганки!
— Верочка,
ты на меня не сердись. Я из любви к
тебе бранюсь,
тебе же добра хочу.
Ты не знаешь, каковы дети милы матерям. Девять месяцев
тебя в утробе носила! Верочка, отблагодари, будь послушна, сама увидишь, что к твоей пользе. Веди себя, как я учу, — завтра же предложенье сделает!
— Знаю: коли не о свадьбе, так известно о чем. Да не
на таковских напал. Мы его в бараний рог согнем. В мешке в церковь привезу, за виски вокруг налоя обведу, да еще рад будет. Ну, да нечего с
тобой много говорить, и так лишнее наговорила: девушкам не следует этого знать, это материно дело. А девушка должна слушаться, она еще ничего не понимает. Так будешь с ним говорить, как я
тебе велю?
— Верочка, подойди ко мне. — Дочь подошла. — Хочу
тебя благословить
на сон грядущий, Верочка. Нагни головку! — Дочь нагнулась. — Бог
тебя благословит, Верочка, как я
тебя благословляю.
— Кушай, Верочка! Вот, кушай
на здоровье! Сама
тебе принесла: видишь, мать помнит о
тебе! Сижу, да и думаю: как же это Верочка легла спать без чаю? сама пью, а сама все думаю. Вот и принесла. Кушай, моя дочка милая!
Теперь я не честная, — нет, не возьму греха
на душу, не солгу перед
тобою, не скажу, что я теперь честная!
— Садись ко мне
на колени, моя милая Жюли. — Он стал ласкать ее, она успокоилась. — Как я люблю
тебя в такие минуты!
Ты славная женщина. Ну, что
ты не соглашаешься повенчаться со мною? сколько раз я просил
тебя об этом! Согласись.
— Ну, Вера, хорошо. Глаза не заплаканы. Видно, поняла, что мать говорит правду, а то все
на дыбы подымалась, — Верочка сделала нетерпеливое движение, — ну, хорошо, не стану говорить, не расстраивайся. А я вчера так и заснула у
тебя в комнате, может, наговорила чего лишнего. Я вчера не в своем виде была.
Ты не верь тому, что я с пьяных-то глаз наговорила, — слышишь? не верь.
— Что
ты сделала, Верка проклятая? А? — но проклятой Верки уже не было в зале; мать бросилась к ней в комнату, но дверь Верочкиной комнаты была заперта: мать надвинула всем корпусом
на дверь, чтобы выломать ее, но дверь не подавалась, а проклятая Верка сказала...
— Все равно, что вздумается. Мать дает деньги в залог, сними брошку. Или вот, еще лучше: она дает уроки
на фортепьяно. Скажем, что у
тебя есть племянница.
— Да, могу благодарить моего создателя, — сказала Марья Алексевна: — у Верочки большой талант учить
на фортепьянах, и я за счастье почту, что она вхожа будет в такой дом; только учительница-то моя не совсем здорова, — Марья Алексевна говорила особенно громко, чтобы Верочка услышала и поняла появление перемирия, а сама, при всем благоговении, так и впилась глазами в гостей: — не знаю, в силах ли будет выйти и показать вам пробу свою
на фортепьянах. — Верочка, друг мой, можешь
ты выйти, или нет?
— Вера, — начал Павел Константиныч, — Михаил Иваныч делает нам честь, просит твоей руки. Мы отвечали, как любящие
тебя родители, что принуждать
тебя не будем, но что с одной стороны рады.
Ты как добрая послушная дочь, какою мы
тебя всегда видели, положишься
на нашу опытность, что мы не смели от бога молить такого жениха. Согласна, Вера?
— С ума
ты сошла, дура? Смей повторить, мерзавка — ослушница! — закричала Марья Алексевна, подымаясь с кулаками
на дочь.
— Верочка,
ты сыграла бы что-нибудь
на фортепьянах, мы с Михаилом Иванычем послушали бы! — говорит Марья Алексевна, когда Верочка ставит
на стол вторую чашку.
Читатель,
ты, конечно, знаешь вперед, что
на этом вечере будет объяснение, что Верочка и Лопухов полюбят друг друга? — разумеется, так.
— Дмитрий,
ты стал плохим товарищем мне в работе. Пропадаешь каждый день
на целое утро, и
на половину дней пропадаешь по вечерам. Нахватался уроков, что ли? Так время ли теперь набирать их? Я хочу бросить и те, которые у меня есть. У меня есть рублей 40 — достанет
на три месяца до окончания курса. А у
тебя было больше денег в запасе, кажется, рублей до сотни?
— Больше, до полутораста. Да у меня не уроки: я их бросил все, кроме одного. У меня дело. Кончу его — не будешь
на меня жаловаться, что отстаю от
тебя в работе.
Вот, как смешно будет: входят в комнату — ничего не видно, только угарно, и воздух зеленый; испугались: что такое? где Верочка? маменька кричит
на папеньку: что
ты стоишь, выбей окно! — выбили окно, и видят: я сижу у туалета и опустила голову
на туалет, а лицо закрыла руками.
— Дай бог, дай бог! Благодарю
тебя, Верочка, утешаешь
ты меня, Верочка,
на старости лет! — говорит Марья Алексевна и утирает слезы. Английская ель и мараскин привели ее в чувствительное настроение духа.
— Вот, мой милый,
ты меня выпускаешь
на волю из подвала: какой
ты умный и добрый. Как
ты это вздумал?
— Милый мой, и я тогда же подумала, что
ты добрый. Выпускаешь меня
на волю, мой милый. Теперь я готова терпеть; теперь я знаю, что уйду из подвала, теперь мне будет не так душно в нем, теперь ведь я уж знаю, что выйду из него. А как же я уйду из него, мой милый?
Ты будешь резать руки и ноги людям, поить их гадкими микстурами, а я буду давать уроки
на фортепьяно.
— Так, так, Верочка. Всякий пусть охраняет свою независимость всеми силами, от всякого, как бы ни любил его, как бы ни верил ему. Удастся
тебе то, что
ты говоришь, или нет, не знаю, но это почти все равно: кто решился
на это, тот уже почти оградил себя: он уже чувствует, что может обойтись сам собою, отказаться от чужой опоры, если нужно, и этого чувства уже почти довольно. А ведь какие мы смешные люди, Верочка!
ты говоришь: «не хочу жить
на твой счет», а я
тебя хвалю за это. Кто же так говорит, Верочка?
Знаешь, когда я
тебя полюбила, когда мы в первый раз разговаривали
на мое рожденье? как
ты стал говорить, что женщины бедные, что их жалко: вот я
тебя и полюбила.
Да хоть и не объясняли бы, сама сообразит: «
ты, мой друг, для меня вот от чего отказался, от карьеры, которой ждал», — ну, положим, не денег, — этого не взведут
на меня ни приятели, ни она сама, — ну, хоть и то хорошо, что не будет думать, что «он для меня остался в бедности, когда без меня был бы богат».
— Теперь, Александр, не будешь
на меня жаловаться, что отстаю от
тебя в работе. Наверстаю.
— Что ж, это хорошо. В гувернантках ведь тяжело. А я, брат, теперь с зрительным нервом покончил и принимаюсь за следующую пару. А
ты на чем остановился?
— Друг мой, миленький мой, как я рада, что опять с
тобою, хоть
на минуточку! Знаешь, сколько мне осталось сидеть в этом подвале? Твои дела когда кончатся? к 10-му июля кончатся?
— Так вот о чем я
тебя прошу. Завтра, когда
тебе будет удобнее, — в какое время, все равно, только скажи, — будь опять
на той скамье
на Конно-гвардейском бульваре. Будешь?
— Так и я с
тобою пойду, Верочка, мне в Гостиный двор нужно. Да что это, Верочка, говоришь, идешь
на Невский, а такое платье надела! Надобно получше, когда
на Невский, — там люди.
— Да
ты не в Караванную, я только так сказала, чтобы
ты не думал долго, чтобы мне поскорее от этой дамы уехать. Налево, по Невскому. Мне гораздо дальше Караванной —
на Васильевский Остров, в 5 линию, за Средним проспектом. Поезжай хорошенько, прибавлю.
— Когда
ты меня не станешь осуждать, Наташа, что я забыл про
тебя, идя
на опасность, так разговор кончен. Когда хотите венчаться, Дмитрий Сергеевич?
— Если бы
ты был глуп, или бы я был глуп, сказал бы я
тебе, Дмитрий, что этак делают сумасшедшие. А теперь не скажу. Все возражения
ты, верно, постарательнее моего обдумал. А и не обдумывал, так ведь все равно. Глупо ли
ты поступаешь, умно ли — не знаю; но, по крайней мере, сам не стану делать той глупости, чтобы пытаться отговаривать, когда знаю, что не отговорить. Я
тебе тут нужен
на что-нибудь, или нет?
— Марья Алексевна совершенно вышла из себя, ругнулась
на извозчика, — «пьяна
ты, барыня, я вижу, вот что», сказал извозчик и отошел.
Марья Алексевна и ругала его вдогонку и кричала других извозчиков, и бросалась в разные стороны
на несколько шагов, и махала руками, и окончательно установилась опять под колоннадой, и топала, и бесилась; а вокруг нее уже стояло человек пять парней, продающих разную разность у колонн Гостиного двора; парни любовались
на нее, обменивались между собою замечаниями более или менее неуважительного свойства, обращались к ней с похвалами остроумного и советами благонамеренного свойства: «Ай да барыня, в кою пору успела нализаться, хват, барыня!» — «барыня, а барыня, купи пяток лимонов-то у меня, ими хорошо закусывать, для
тебя дешево отдам!» — «барыня, а барыня, не слушай его, лимон не поможет, а
ты поди опохмелись!» — «барыня, а барыня, здорова
ты ругаться; давай об заклад ругаться, кто кого переругает!» — Марья Алексевна, сама не помня, что делает, хватила по уху ближайшего из собеседников — парня лет 17, не без грации высовывавшего ей язык: шапка слетела, а волосы тут, как раз под рукой; Марья Алексевна вцепилась в них.
— Валяй его, барыня!» Некоторые замечали: «Федька, а
ты дай — ко ей сдачи», но большинство собеседников было решительно
на стороне Марьи Алексевны: «Куда Федьке против барыни!
— Значит, как сам вижу и
ты, Петровна, рассказываешь,
на то похоже, как бы сказать, она ему сестра была, али он ей брат.
— А мне все не лучше, Верочка; как-то
ты без меня останешься? У отца жалованьишко маленькое, и сам-то он плохая
тебе опора.
Ты девушка красивая; злых людей
на свете много. Предостеречь
тебя будет некому. Боюсь я за
тебя. — Верочка плачет.
— Нейдут из
тебя слова-то. Хорошо им жить? — спрашиваю; хороши они? — спрашиваю; такой хотела бы быть, как они? — Молчишь! рыло-то воротишь! — Слушай же
ты, Верка, что я скажу.
Ты ученая —
на мои воровские деньги учена.
Ты об добром думаешь, а как бы я не злая была, так бы
ты и не знала, что такое добром называется. Понимаешь? Все от меня, моя
ты дочь, понимаешь? Я
тебе мать.
Идет ему навстречу некто осанистый, моцион делает, да как осанистый, прямо
на него, не сторонится; а у Лопухова было в то время правило: кроме женщин, ни перед кем первый не сторонюсь; задели друг друга плечами; некто, сделав полуоборот, сказал: «что
ты за свинья, скотина», готовясь продолжать назидание, а Лопухов сделал полный оборот к некоему, взял некоего в охапку и положил в канаву, очень осторожно, и стоит над ним, и говорит:
ты не шевелись, а то дальше протащу, где грязь глубже.
—
Ты, Александр, что-то дуешься;
на кого,
на меня что ли?
— Милый мой, ведь это
ты для моего успокоения геройствовал. А убежим сейчас же, в самом деле, если
тебе так хочется поскорее кончить карантин. Я скоро пойду
на полчаса в мастерскую. Отправимтесь все вместе: это будет с твоей стороны очень мило, что
ты первый визит после болезни сделаешь нашей компании. Она заметит это и будет очень рада такой внимательности.
— Нет,
ты не все читаешь. А это что? — говорит гостья, и опять сквозь нераскрывающийся полог является дивная рука, опять касается страницы, и опять выступают
на странице новые слова, и опять против воли читает Вера Павловна новые слова: «Зачем мой миленький не провожает нас чаще?»
— Верочка, что с
тобою? — муж обнимает ее. —
Ты вся дрожишь. — Муж целует ее. — У
тебя на щеках слезы, у
тебя холодный пот
на лбу.
Ты босая бежала по холодному полу, моя милая; я целую твои ножки, чтобы согреть их.
— Нет, не ласкай, мой милый! Довольно. Благодарю
тебя! — и она так кротко и искренно смотрит
на него. — Благодарю
тебя,
ты так добр ко мне.