Неточные совпадения
— Нет,
не нужно,
нельзя! Это было бы оскорблением ему. Дай руку. Жму ее — видишь, как крепко! Но прости!
А они у меня ее отняли, в воспитательный дом отдали, — и узнать-то было
нельзя, где она — так и
не видала ее и
не знаю, жива ли она… чать, уж где быть в живых!
Да в книгах-то у вас написано, что коли
не так жить, так надо все по — новому завести, а по нынешнему заведенью
нельзя так жить, как они велят, — так что ж они по новому-то порядку
не заводят?
Конечно,
не очень-то приняла к сердцу эти слова Марья Алексевна; но утомленные нервы просят отдыха, и у Марьи Алексевны стало рождаться раздумье:
не лучше ли вступить в переговоры с дочерью, когда она, мерзавка, уж совсем отбивается от рук? Ведь без нее ничего
нельзя сделать, ведь
не женишь же без ней на ней Мишку дурака! Да ведь еще и неизвестно, что она ему сказала, — ведь они руки пожали друг другу, — что ж это значит?
— Мне давно было известно, что Мишель волочится за вашей дочерью. Я
не мешала этому, потому что молодому человеку
нельзя же жить без развлечений. Я снисходительна к шалостям молодых людей. Но я
не потерплю унижения своей фамилии. Как ваша дочь осмелилась забрать себе в голову такие виды?
Нет, Федя
не наврал на него; Лопухов, точно, был такой студент, у которого голова набита книгами, — какими, это мы увидим из библиографических исследований Марьи Алексевны, — и анатомическими препаратами:
не набивши голову препаратами,
нельзя быть профессором, а Лопухов рассчитывал на это. Но так как мы видим, что из сведений, сообщенных Федею о Верочке, Лопухов
не слишком-то хорошо узнал ее, следовательно и сведения, которые сообщены Федею об учителе, надобно пополнить, чтобы хорошо узнать Лопухова.
— Вот оно: «ах, как бы мне хотелось быть мужчиною!» Я
не встречал женщины, у которой бы
нельзя было найти эту задушевную тайну. А большею частью нечего и доискиваться ее — она прямо высказывается, даже без всякого вызова, как только женщина чем-нибудь расстроена, — тотчас же слышишь что-нибудь такое: «Бедные мы существа, женщины!» или: «мужчина совсем
не то, что женщина», или даже и так, прямыми словами: «Ах, зачем я
не мужчина!».
Но я
не согласен с желанием женщин, чтобы женщин
не было на свете, потому что этому желанию
нельзя исполниться: с тем, чему быть
нельзя, я
не соглашаюсь.
Или у Диккенса — у него это есть, только он как будто этого
не надеется; только желает, потому что добрый, а сам знает, что этому
нельзя быть.
Как же они
не знают, что без этого
нельзя, что это в самом деле надобно так сделать и что это непременно сделается, чтобы вовсе никто
не был ни беден, ни несчастен.
Когда коллежский секретарь Иванов уверяет коллежского советника Ивана Иваныча, что предан ему душою и телом, Иван Иваныч знает по себе, что преданности душою и телом
нельзя ждать ни от кого, а тем больше знает, что в частности Иванов пять раз продал отца родного за весьма сходную цену и тем даже превзошел его самого, Ивана Иваныча, который успел предать своего отца только три раза, а все-таки Иван Иваныч верит, что Иванов предан ему, то есть и
не верит ему, а благоволит к нему за это, и хоть
не верит, а дает ему дурачить себя, — значит, все-таки верит, хоть и
не верит.
От него есть избавленье только в двух крайних сортах нравственного достоинства: или в том, когда человек уже трансцендентальный негодяй, восьмое чудо света плутовской виртуозности, вроде Aли-паши Янинского, Джеззар — паши Сирийского, Мегемет — Али Египетского, которые проводили европейских дипломатов и (Джеззар) самого Наполеона Великого так легко, как детей, когда мошенничество наросло на человеке такою абсолютно прочною бронею, сквозь которую
нельзя пробраться ни до какой человеческой слабости: ни до амбиции, ни до честолюбия, ни до властолюбия, ни до самолюбия, ни до чего; но таких героев мошенничества чрезвычайно мало, почти что
не попадается в европейских землях, где виртуозность негодяйства уже портится многими человеческими слабостями.
Другим результатом-то, что от удешевления учителя (то есть, уже
не учителя, а Дмитрия Сергеича) Марья Алексевна еще больше утвердилась в хорошем мнении о нем, как о человеке основательном, дошла даже до убеждения, что разговоры с ним будут полезны для Верочки, склонят Верочку на венчанье с Михаилом Иванычем — этот вывод был уже очень блистателен, и Марья Алексевна своим умом
не дошла бы до него, но встретилось ей такое ясное доказательство, что
нельзя было
не заметить этой пользы для Верочки от влияния Дмитрия Сергеича.
— Люди, говорящие разные пустяки, могут говорить о нем, как им угодно; люди, имеющие правильный взгляд на жизнь, скажут, что вы поступили так, как следовало вам поступить; если вы так сделали, значит, такова была ваша личность, что
нельзя вам было поступить иначе при таких обстоятельствах, они скажут, что вы поступили по необходимости вещей, что, собственно говоря, вам и
не было другого выбора.
Сострадательные люди,
не оправдывающие его, могли бы также сказать ему в извинение, что он
не совершенно лишен некоторых похвальных признаков: сознательно и твердо решился отказаться от всяких житейских выгод и почетов для работы на пользу другим, находя, что наслаждение такою работою — лучшая выгода для него; на девушку, которая была так хороша, что он влюбился в нее, он смотрел таким чистым взглядом, каким
не всякий брат глядит на сестру; но против этого извинения его материализму надобно сказать, что ведь и вообще нет ни одного человека, который был бы совершенно без всяких признаков чего-нибудь хорошего, и что материалисты, каковы бы там они ни были, все-таки материалисты, а этим самым уже решено и доказано, что они люди низкие и безнравственные, которых извинять
нельзя, потому что извинять их значило бы потворствовать материализму.
Итак,
не оправдывая Лопухова, извинить его
нельзя.
— Нет еще, Вера Павловна; но
не унывайте, найдется. Каждый день я бываю в двух, в трех семействах.
Нельзя же, чтобы
не нашлось, наконец, порядочное, в котором можно жить.
— Ах, боже мой! И все замечания, вместо того чтобы говорить дело. Я
не знаю, что я с вами сделала бы — я вас на колени поставлю: здесь
нельзя, — велю вам стать на колени на вашей квартире, когда вы вернетесь домой, и чтобы ваш Кирсанов смотрел и прислал мне записку, что вы стояли на коленях, — слышите, что я с вами сделаю?
— Нет, здесь, может быть,
нельзя было б и говорить. И, во всяком случае, маменька стала бы подозревать. Нет, лучше так, как я вздумала. У меня есть такой густой вуаль, что никто
не узнает.
— Разумеется, г-жа Б.
не была права в том безусловном смысле, в каком правы люди, доказывающие ребятишкам, что месяца
нельзя достать рукою.
— Скажите сейчас, ведь ждать невыносимо. Вы говорите: придумать что-нибудь новое — значит то, что мы прежде придумали, вовсе
не годится? Мне
нельзя быть гувернанткою? Бедная я, несчастная я!
— Да
нельзя, Марья Алексевна, такое семейство-то. Требуют от человека бог знает чего, чего он
не в силах сделать.
«Зачем это люди успокаивают? Вовсе
не нужно успокаивать. Разве можно успокаивать, когда
нельзя помочь? Ведь вот он умный, а тоже так сделал. Зачем это он сделал? Это
не нужно.
По этому вопросу реального направления Марья Алексевна ждала, что Верочка даст Лопухову список своих вещей, чтобы требовать их, и твердо решилась из золотых и других таких вещей
не давать ничего, из платьев дать четыре, которые попроще, и дать несколько белья, которое побольше изношено: ничего
не дать
нельзя, благородное приличие
не дозволяет, а Марья Алексевна всегда строго соблюдала благородное приличие.
Лопухов возвратился с Павлом Константинычем, сели; Лопухов попросил ее слушать, пока он доскажет то, что начнет, а ее речь будет впереди, и начал говорить, сильно возвышая голос, когда она пробовала перебивать его, и благополучно довел до конца свою речь, которая состояла в том, что развенчать их
нельзя, потому дело со (Сторешниковым — дело пропащее, как вы сами знаете, стало быть, и утруждать себя вам будет напрасно, а впрочем, как хотите: коли лишние деньги есть, то даже советую попробовать; да что, и огорчаться-то
не из чего, потому что ведь Верочка никогда
не хотела идти за Сторешникова, стало быть, это дело всегда было несбыточное, как вы и сами видели, Марья Алексевна, а девушку, во всяком случае, надобно отдавать замуж, а это дело вообще убыточное для родителей: надобно приданое, да и свадьба, сама по себе, много денег стоит, а главное, приданое; стало быть, еще надобно вам, Марья Алексевна и Павел Константиныч, благодарить дочь, что она вышла замуж без всяких убытков для вас!
Когда он кончил, то Марья Алексевна видела, что с таким разбойником нечего говорить, и потому прямо стала говорить о чувствах, что она была огорчена, собственно, тем, что Верочка вышла замуж,
не испросивши согласия родительского, потому что это для материнского сердца очень больно; ну, а когда дело пошло о материнских чувствах и огорчениях, то, натурально, разговор стал представлять для обеих сторон более только тот интерес, что, дескать,
нельзя же
не говорить и об этом, так приличие требует; удовлетворили приличию, поговорили, — Марья Алексевна, что она, как любящая мать, была огорчена, — Лопухов, что она, как любящая мать, может и
не огорчаться; когда же исполнили меру приличия надлежащею длиною рассуждений о чувствах, перешли к другому пункту, требуемому приличием, что мы всегда желали своей дочери счастья, — с одной стороны, а с другой стороны отвечалось, что это, конечно, вещь несомненная; когда разговор был доведен до приличной длины и по этому пункту, стали прощаться, тоже с объяснениями такой длины, какая требуется благородным приличием, и результатом всего оказалось, что Лопухов, понимая расстройство материнского сердца,
не просит Марью Алексевну теперь же дать дочери позволения видеться с нею, потому что теперь это, быть может, было бы еще тяжело для материнского сердца, а что вот Марья Алексевна будет слышать, что Верочка живет счастливо, в чем, конечно, всегда и состояло единственное желание Марьи Алексевны, и тогда материнское сердце ее совершенно успокоится, стало быть, тогда она будет в состоянии видеться с дочерью,
не огорчаясь.
Вы способны к этому, Марья Алексевна;
не вы виноваты в том, что эта способность бездействует в вас, что, вместо нее, действуют противоположные способности, но она есть в вас, а этого
нельзя сказать о всех.
Вдвоем они получили уже рублей 80 в месяц; на эти деньги
нельзя жить иначе, как очень небогато, но все-таки испытать им нужды
не досталось, средства их понемногу увеличивались, и они рассчитывали, что месяца еще через четыре или даже скорее они могут уже обзавестись своим хозяйством (оно так и было потом).
— И как это, Петровна, чтобы муж к жене войти
не мог: значит,
не одета,
нельзя. Это на что похоже?
В азарт она
не приходила, а впадала больше буколическое настроение, с восторгом вникая во все подробности бедноватого быта Лопуховых и находя, что именно так следует жить, что иначе
нельзя жить, что только в скромной обстановке возможно истинное счастье, и даже объявила Сержу, что они с ним отправятся жить в Швейцарию, поселятся в маленьком домике среди полей и гор, на берегу озера, будут любить друг друга, удить рыбу, ухаживать за своим огородом...
Каким образом Петровна видела звезды на Серже, который еще и
не имел их, да если б и имел, то, вероятно,
не носил бы при поездках на службе Жюли, это вещь изумительная; но что действительно она видела их, что
не ошиблась и
не хвастала, это
не она свидетельствует, это я за нее также ручаюсь: она видела их. Это мы знаем, что на нем их
не было; но у него был такой вид, что с точки зрения Петровны
нельзя было
не увидать на нем двух звезд, — она и увидела их;
не шутя я вам говорю: увидела.
Меры для слежения за дочерью были приняты только так, между прочим, потому что, согласитесь,
нельзя же
не следить; ну, и желанье добра было тоже между прочим, потому что, согласитесь, все-таки дочь.
— Да, Верочка, после так
не будет. Когда добрые будут сильны, мне
не нужны будут злые, Это скоро будет, Верочка. Тогда злые увидят, что им
нельзя быть злыми; и те злые, которые были людьми, станут добрыми: ведь они были злыми только потому, что им вредно было быть добрыми, а ведь они знают, что добро лучше зла, они полюбят его, когда можно будет любить его без вреда.
Вера Павловна, — теперь она уже окончательно Вера Павловна до следующего утра, — хлопочет по хозяйству: ведь у ней одна служанка, молоденькая девочка, которую надобно учить всему; а только выучишь, надобно приучать новую к порядку: служанки
не держатся у Веры Павловны, все выходят замуж — полгода, немного больше, смотришь, Вера Павловна уж и шьет себе какую-нибудь пелеринку или рукавчики, готовясь быть посаженною матерью; тут уж
нельзя отказаться, — «как же, Вера Павловна, ведь вы сами все устроили, некому быть, кроме вас».
— Нет, Александр, я хорошо сделал, что позвал тебя, — сказал Лопухов: — опасности нет, и вероятно
не будет; но у меня воспаление в легких. Конечно, я и без тебя вылечился бы, но все-таки навещай.
Нельзя, нужно для очищения совести: ведь я
не бобыль, как ты.
Огромное большинство избиравших было против него: ему бы
не только
не дали кафедры, его бы
не выпустили доктором, да
нельзя было.
Кирсанов, действительно, очень интересовался мастерскою: да и
нельзя было
не интересоваться ею человеку с его образом мыслей.
«А как же нам
не пить? — говорю: — нам без этого
нельзя».
Идиллия нынче
не в моде, и я сам вовсе
не люблю ее, то есть лично я
не люблю, как
не люблю гуляний,
не люблю спаржи, — мало ли, до чего я
не охотник? ведь
нельзя же одному человеку любить все блюда, все способы развлечений; но я знаю, что эти вещи, которые
не по моему личному вкусу, очень хорошие вещи, что они по вкусу, или были бы по вкусу, гораздо большему числу людей, чем те, которые, подобно мне, предпочитают гулянью — шахматную игру, спарже — кислую капусту с конопляным маслом; я знаю даже, что у большинства, которое
не разделяет моего вкуса к шахматной игре, и радо было бы
не разделять моего вкуса к кислой капусте с конопляным маслом, что у него вкусы
не хуже моих, и потому я говорю: пусть будет на свете как можно больше гуляний, и пусть почти совершенно исчезнет из света, останется только античною редкостью для немногих, подобных мне чудаков, кислая капуста с конопляным маслом!
Вот она и читает на своей кроватке, только книга опускается от глаз, и думается Вере Павловне: «Что это, в последнее время стало мне несколько скучно иногда? или это
не скучно, а так? да, это
не скучно, а только я вспомнила, что ныне я хотела ехать в оперу, да этот Кирсанов, такой невнимательный, поздно поехал за билетом: будто
не знает, что, когда поет Бозио, то
нельзя в 11 часов достать билетов в 2 рубля.
Конечно, его
нельзя винить: ведь он до 5 часов работал, наверное до 5, хоть и
не признался… а все-таки он виноват.
— Мое положение выгодно. Твое в разговоре со мною — нет. Я представляюсь совершающим подвиг благородства. Но это все вздор. Мне
нельзя иначе поступать, по здравому смыслу. Я прощу тебя, Александр, прекратить твои маневры. Они
не ведут ни к чему.
Даже и эти глаза
не могли увидеть ничего, но гостья шептала:
нельзя ли увидеть тут вот это, хотя тут этого и вовсе нет, как я сама вижу, а все-таки попробуем посмотреть; и глаза всматривались, и хоть ничего
не видели, но и того, что всматривались глаза, уже было довольно, чтобы глаза заметили: тут что-то
не так.
— Со мною
нельзя так говорить, — Вера Павловна встала, — я
не позволю говорить с собою темными словами. Осмелься сказать, что ты хотел сказать!
И действительно, он
не навязывал: никак
нельзя было спастись от того, чтоб он, когда находил это нужным,
не высказал вам своего мнения настолько, чтобы вы могли понять, о чем и в каком смысле он хочет говорить; но он делал это в двух — трех словах и потом спрашивал: «Теперь вы знаете, каково было бы содержание разговора; находите ли вы полезным иметь такой разговор?» Если вы сказали «нет», он кланялся и отходил.
Рахель нашла, что за все, кроме хорошей шубы, которую она
не советует продавать, потому что через три месяца все равно же понадобилось бы делать новую, — Вера Павловна согласилась, — так за все остальное можно дать 450 р., действительно, больше
нельзя было и по внутреннему убеждению Мерцаловой; таким образом, часам к 10 торговая операция была кончена...
Пусть он
не знал, что это должно неизбежно возникнуть из сущности данных отношений между вашим и его характером, он все-таки должен был на всякий случай приготовить вас к чему-нибудь подобному, просто как к делу случайности, которой
нельзя желать, которой незачем ждать, но которая все-таки может представиться: ведь за будущее никак
нельзя ручаться, какие случайности может привести оно.
Это было уже совершенно
не то отношение, как с первым мужем, и потому она чувствовала у себя новые средства для деятельности, и потому стали в ней серьезно являться, получать для нее практическую требовательность такие мысли, которые прежде были только теоретически известны ей, и в сущности
не затрогивали ее внутреннюю жизнь: чего
нельзя делать, о том и
не думаешь серьезно.
Просыпаясь, она нежится в своей теплой постельке, ей лень вставать, она и думает и
не думает, и полудремлет и
не дремлет; думает, — это, значит, думает о чем-нибудь таком, что относится именно к этому дню, к этим дням, что-нибудь по хозяйству, по мастерской, по знакомствам, по планам, как расположить этот день, это, конечно,
не дремота; но, кроме того, есть еще два предмета, года через три после свадьбы явился и третий, который тут в руках у ней, Митя: он «Митя», конечно, в честь друга Дмитрия; а два другие предмета, один — сладкая мысль о занятии, которое дает ей полную самостоятельность в жизни, другая мысль — Саша; этой мысли даже и
нельзя назвать особою мыслью, она прибавляется ко всему, о чем думается, потому что он участвует во всей ее жизни; а когда эта мысль, эта
не особая мысль, а всегдашняя мысль, остается одна в ее думе, — она очень, очень много времени бывает одна в ее думе, — тогда как это назвать? дума ли это или дремота, спится ли ей или
Не спится? глаза полузакрыты, на щеках легкий румянец будто румянец сна… да, это дремота.
И все сама, без служанки, и одевается сама, — это гораздо лучше. Сама, то есть, когда
не продремлет срока, а если пропустит? тогда уж
нельзя отделаться — да к чему ж и отделываться? — от того, чтобы Саша
не исполнял должность горничной! Саша ужасно смешной! и может быть, даже прикосновение руки шепчущей гостьи — певицы
не заставит появиться в воображаемом дневнике слова: «А ведь это даже обидно!» А, во всяком случае, милый взял на себя неизменную обязанность хозяйничать за утренним чаем.