Но он действительно держал себя так, как, по мнению Марьи Алексевны, мог держать себя только человек в ее собственном роде; ведь он молодой, бойкий человек, не запускал глаз за корсет очень хорошенькой девушки, не таскался за нею по следам, играл с Марьею Алексевною в карты без отговорок, не отзывался, что «лучше я посижу с Верою Павловною», рассуждал о вещах в духе, который казался Марье Алексевне ее собственным духом; подобно ей, он говорил, что все на свете делается для выгоды, что, когда плут плутует, нечего тут приходить в азарт и вопиять о принципах чести, которые следовало бы соблюдать этому плуту, что и сам плут вовсе не напрасно плут, а таким ему и надобно быть по его обстоятельствам, что не быть ему плутом, —
не говоря уж о том, что это невозможно, — было бы нелепо, просто сказать глупо с его стороны.
Неточные совпадения
— Бюст очень хорош, — сказал Сторешников, ободрявшийся выгодными отзывами
о предмете его вкуса, и
уже замысливший, что может
говорить комплименты Жюли, чего до сих пор
не смел: — ее бюст очарователен, хотя, конечно, хвалить бюст другой женщины здесь — святотатство.
— Милое дитя мое, — сказала Жюли, вошедши в комнату Верочки: — ваша мать очень дурная женщина. Но чтобы мне знать, как
говорить с вами, прошу вас, расскажите, как и зачем вы были вчера в театре? Я
уже знаю все это от мужа, но из вашего рассказа я узнаю ваш характер.
Не опасайтесь меня. — Выслушавши Верочку, она сказала: — Да, с вами можно
говорить, вы имеете характер, — и в самых осторожных, деликатных выражениях рассказала ей
о вчерашнем пари; на это Верочка отвечала рассказом
о предложении кататься.
— Так я, мой милый,
уж и
не буду заботиться
о женственности; извольте, Дмитрий Сергеич, я буду
говорить вам совершенно мужские мысли
о том, как мы будем жить. Мы будем друзьями. Только я хочу быть первым твоим другом. Ах, я еще тебе
не говорила, как я ненавижу этого твоего милого Кирсанова!
Выехав на свою дорогу, Жюли пустилась болтать
о похождениях Адели и других: теперь m-lle Розальская
уже дама, следовательно, Жюли
не считала нужным сдерживаться; сначала она
говорила рассудительно, потом увлекалась, увлекалась, и стала описывать кутежи с восторгом, и пошла, и пошла; Вера Павловна сконфузилась, Жюли ничего
не замечала...
Он вознегодовал на какого-то модерантиста, чуть ли
не на меня даже, хоть меня тут и
не было, и зная, что предмету его гнева
уж немало лет, он воскликнул: «да что вы
о нем
говорите? я приведу вам слова, сказанные мне на днях одним порядочным человеком, очень умной женщиной: только до 25 лет человек может сохранять честный образ мыслей».
— Дмитрий ничего, хорош: еще дня три — четыре будет тяжеловато, но
не тяжеле вчерашнего, а потом станет
уж и поправляться. Но
о вас, Вера Павловна, я хочу
поговорить с вами серьезно. Вы дурно делаете: зачем
не спать по ночам? Ему совершенно
не нужна сиделка, да и я
не нужен. А себе вы можете повредить, и совершенно без надобности. Ведь у вас и теперь нервы
уж довольно расстроены.
— Сашенька, друг мой, как я рада, что встретила тебя! — девушка все целовала его, и смеялась, и плакала. Опомнившись от радости, она сказала: — нет, Вера Павловна,
о делах
уж не буду
говорить теперь.
Не могу расстаться с ним. Пойдем, Сашенька, в мою комнату.
— Ах! — вскрикнула Вера Павловна: — я
не то сказала, зачем? — Да, вы сказали только, что согласны слушать меня. Но
уже все равно. Надобно же было когда-нибудь сжечь. —
Говоря эти слова, Рахметов сел. — И притом осталась копия с записки. Теперь, Вера Павловна, я вам выражу свое мнение
о деле. Я начну с вас. Вы уезжаете. Почему?
— Другой, на моем месте, стал бы
уже говорить, что чувство, от которого вы страдаете, хорошо. Я еще
не скажу этого. Ваш батюшка знает
о нем? Прошу вас помнить, что я
не буду
говорить с ним без вашего разрешения.
Женихи сотнями увивались за наследницею громадного состояния; но общество, толпившееся за обедами и на вечерах Полозова, было то общество слишком сомнительного типа, слишком сомнительного изящества, которое наполняет залы всех подобных Полозову богачей, возвысившихся над более или менее приличным,
не великосветским родным своим кругом, и
не имеющих ни родства, ни связей в настоящем великосветском обществе, также более или менее приличном; они становятся кормителями пройдох и фатов, совершенно неприличных
уже и по внешности,
не говоря о внутренних достоинствах.
Катерина Васильевна покраснела. Ей было неприятно, что отец завел разговор
о ее чувствах. Но, кроме отцовской любви, было и другое известное обстоятельство, по которому отец
не был виноват: если
не о чем
говорить, но есть в комнате кошка или собака, заводится разговор
о ней: если ни кошки, ни собаки нет, то
о детях. Погода,
уж только третья, крайняя степень безресурсности.
Катерина Васильевна стала собирать все свои воспоминания
о Вере Павловне, но в них только и нашлось первое впечатление, которое сделала на нее Вера Павловна; она очень живо описала ее наружность, манеру
говорить, все что бросается в глаза в минуту встречи с новым человеком; но дальше, дальше у нее в воспоминаниях
уже, действительно,
не было почти ничего, относящегося к Вере Павловне: мастерская, мастерская, мастерская, — и объяснения Веры Павловны
о мастерской; эти объяснения она все понимала, но самой Веры Павловны во все следующее время, после первых слов встречи, она
уж не понимала.
— Если женщина, девушка затруднена предрассудками, —
говорил Бьюмонт (
не делая
уже никаких ни англицизмов, ни американизмов), то и мужчина, — я
говорю о порядочном человеке, — подвергается от этого большим неудобствам. Скажите, как жениться на девушке, которая
не испытала простых житейских отношений в смысле отношений, которые возникнут от ее согласия на предложение? Она
не может судить, будет ли ей нравиться будничная жизнь с человеком такого характера, как ее жених.
— Вы все
говорите о недостаточности средств у нас, девушек, делать основательный выбор. Вообще это совершенная правда. Но бывают исключительные случаи, когда для основательности выбора и
не нужно такой опытности. Если девушка
не так молода, она
уж может знать свой характер. Например, я свой характер знаю, и видно, что он
уже не изменится. Мне 22 года. Я знаю, что нужно для моего счастия: жить спокойно, чтобы мне
не мешали жить тихо, больше ничего.
В коротких, но определительных словах изъяснил, что уже издавна ездит он по России, побуждаемый и потребностями, и любознательностью; что государство наше преизобилует предметами замечательными,
не говоря уже о красоте мест, обилии промыслов и разнообразии почв; что он увлекся картинностью местоположенья его деревни; что, несмотря, однако же, на картинность местоположенья, он не дерзнул бы никак обеспокоить его неуместным заездом своим, если бы не случилось что-то в бричке его, требующее руки помощи со стороны кузнецов и мастеров; что при всем том, однако же, если бы даже и ничего не случилось в его бричке, он бы не мог отказать себе в удовольствии засвидетельствовать ему лично свое почтенье.
Неточные совпадения
Бобчинский. Возле будки, где продаются пироги. Да, встретившись с Петром Ивановичем, и
говорю ему: «Слышали ли вы
о новости-та, которую получил Антон Антонович из достоверного письма?» А Петр Иванович
уж услыхали об этом от ключницы вашей Авдотьи, которая,
не знаю, за чем-то была послана к Филиппу Антоновичу Почечуеву.
— Конституция, доложу я вам, почтеннейшая моя Марфа Терентьевна, —
говорил он купчихе Распоповой, — вовсе
не такое
уж пугало, как люди несмысленные
о сем полагают. Смысл каждой конституции таков: всякий в дому своем благополучно да почивает! Что же тут, спрашиваю я вас, сударыня моя, страшного или презорного? [Презорный — презирающий правила или законы.]
Осматривание достопримечательностей,
не говоря о том, что всё
уже было видено,
не имело для него, как для Русского и умного человека, той необъяснимой значительности, которую умеют приписывать этому делу Англичане.
Пройдя еще один ряд, он хотел опять заходить, но Тит остановился и, подойдя к старику, что-то тихо сказал ему. Они оба поглядели на солнце. «
О чем это они
говорят и отчего он
не заходит ряд?» подумал Левин,
не догадываясь, что мужики
не переставая косили
уже не менее четырех часов, и им пора завтракать.
Степан Аркадьич знал, что когда Каренин начинал
говорить о том, что делают и думают они, те самые, которые
не хотели принимать его проектов и были причиной всего зла в России, что тогда
уже близко было к концу; и потому охотно отказался теперь от принципа свободы и вполне согласился. Алексей Александрович замолк, задумчиво перелистывая свою рукопись.