Неточные совпадения
Жюли
стала объяснять выгоды: вы избавитесь от преследований матери, вам грозит опасность быть проданной, он
не зол, а только недалек, недалекий и незлой
муж лучше всякого другого для умной женщины с характером, вы будете госпожею в доме.
Через три — четыре дня Кирсанов, должно быть, опомнился, увидел дикую пошлость своих выходок; пришел к Лопуховым, был как следует, потом
стал говорить, что он был пошл; из слов Веры Павловны он заметил, что она
не слышала от
мужа его глупостей, искренно благодарил Лопухова за эту скромность,
стал сам, в наказание себе, рассказывать все Вере Павловне, расчувствовался, извинялся, говорил, что был болен, и опять выходило как-то дрянно.
Тут, как уж и прежде слышала Вера Павловна, отец
мужа актрисы
стал привязываться к горничной; добродетель Крюковой, положим, и
не подвергалась искушению, но началась домашняя ссора: бывшая актриса
стала стыдить старика, старик
стал сердиться.
Почему, например, когда они, возвращаясь от Мерцаловых, условливались на другой день ехать в оперу на «Пуритан» и когда Вера Павловна сказала
мужу: «Миленький мой, ты
не любишь этой оперы, ты будешь скучать, я поеду с Александром Матвеичем: ведь ему всякая опера наслажденье; кажется, если бы я или ты написали оперу, он и ту
стал бы слушать», почему Кирсанов
не поддержал мнения Веры Павловны,
не сказал, что «в самом деле, Дмитрий, я
не возьму тебе билета», почему это?
В этих отрывочных словах, повторявшихся по многу раз с обыкновенными легкими вариациями повторений, прошло много времени, одинаково тяжелого и для Лопухова, и для Веры Павловны. Но, постепенно успокоиваясь, Вера Павловна
стала, наконец, дышать легче. Она обнимала
мужа крепко, крепко и твердила: «Я хочу любить тебя, мой милый, тебя одного,
не хочу любить никого, кроме тебя».
— Разумеется, она и сама
не знала, слушает она, или
не слушает: она могла бы только сказать, что как бы там ни было, слушает или
не слушает, но что-то слышит, только
не до того ей, чтобы понимать, что это ей слышно; однако же, все-таки слышно, и все-таки расслушивается, что дело идет о чем-то другом,
не имеющем никакой связи с письмом, и постепенно она
стала слушать, потому что тянет к этому: нервы хотят заняться чем-нибудь,
не письмом, и хоть долго ничего
не могла понять, но все-таки успокоивалась холодным и довольным тоном голоса
мужа; а потом
стала даже и понимать.
Это было уже совершенно
не то отношение, как с первым
мужем, и потому она чувствовала у себя новые средства для деятельности, и потому
стали в ней серьезно являться, получать для нее практическую требовательность такие мысли, которые прежде были только теоретически известны ей, и в сущности
не затрогивали ее внутреннюю жизнь: чего нельзя делать, о том и
не думаешь серьезно.
Конечно, в других таких случаях Кирсанов и
не подумал бы прибегать к подобному риску. Гораздо проще: увезти девушку из дому, и пусть она венчается, с кем хочет. Но тут дело запутывалось понятиями девушки и свойствами человека, которого она любила. При своих понятиях о неразрывности жены с
мужем она
стала бы держаться за дрянного человека, когда бы уж и увидела, что жизнь с ним — мучение. Соединить ее с ним — хуже, чем убить. Потому и оставалось одно средство — убить или дать возможность образумиться.
Неточные совпадения
— Ах, какой вздор! — продолжала Анна,
не видя
мужа. — Да дайте мне ее, девочку, дайте! Он еще
не приехал. Вы оттого говорите, что
не простит, что вы
не знаете его. Никто
не знал. Одна я, и то мне тяжело
стало. Его глаза, надо знать, у Сережи точно такие же, и я их видеть
не могу от этого. Дали ли Сереже обедать? Ведь я знаю, все забудут. Он бы
не забыл. Надо Сережу перевести в угольную и Mariette попросить с ним лечь.
Не позаботясь даже о том, чтобы проводить от себя Бетси, забыв все свои решения,
не спрашивая, когда можно, где
муж, Вронский тотчас же поехал к Карениным. Он вбежал на лестницу, никого и ничего
не видя, и быстрым шагом, едва удерживаясь от бега, вошел в ее комнату. И
не думая и
не замечая того, есть кто в комнате или нет, он обнял ее и
стал покрывать поцелуями ее лицо, руки и шею.
То, что он теперь, искупив пред
мужем свою вину, должен был отказаться от нее и никогда
не становиться впредь между ею с ее раскаянием и ее
мужем, было твердо решено в его сердце; но он
не мог вырвать из своего сердца сожаления о потере ее любви,
не мог стереть в воспоминании те минуты счастия, которые он знал с ней, которые так мало ценимы им были тогда и которые во всей своей прелести преследовали его теперь.
— И мне то же говорит
муж, но я
не верю, — сказала княгиня Мягкая. — Если бы
мужья наши
не говорили, мы бы видели то, что есть, а Алексей Александрович, по моему, просто глуп. Я шопотом говорю это…
Не правда ли, как всё ясно делается? Прежде, когда мне велели находить его умным, я всё искала и находила, что я сама глупа,
не видя его ума; а как только я сказала: он глуп, но шопотом, — всё так ясно
стало,
не правда ли?
— Нет, ничего
не будет, и
не думай. Я поеду с папа гулять на бульвар. Мы заедем к Долли. Пред обедом тебя жду. Ах, да! Ты знаешь, что положение Долли
становится решительно невозможным? Она кругом должна, денег у нее нет. Мы вчера говорили с мама и с Арсением (так она звала
мужа сестры Львовой) и решили тебя с ним напустить на Стиву. Это решительно невозможно. С папа нельзя говорить об этом… Но если бы ты и он…