Неточные совпадения
Поэтому возникли прогрессисты, отвергнувшие прежнее предположение: «А может быть, и
не было никакого тела? может быть, пьяный, или просто озорник, подурачился, — выстрелил, да и убежал, — а то, пожалуй, тут же
стоит в хлопочущей толпе да подсмеивается над тревогою, какую наделал».
Так с неделю гостила знакомая, и все было тихо в доме: Марья Алексевна всю неделю
не подходила к шкапчику (где
стоял графин с водкой), ключ от которого никому
не давала, и
не била Матрену, и
не била Верочку, и
не ругалась громко.
Утром Марья Алексевна подошла к шкапчику и дольше обыкновенного
стояла у него, и все говорила: «слава богу, счастливо было, слава богу!», даже подозвала к шкапчику Матрену и сказала: «на здоровье, Матренушка, ведь и ты много потрудилась», и после
не то чтобы драться да ругаться, как бывало в другие времена после шкапчика, а легла спать, поцеловавши Верочку.
Действительно, все время, как они всходили по лестнице, Марья Алексевна молчала, — а чего ей это
стоило! и опять, чего ей
стоило, когда Верочка пошла прямо в свою комнату, сказавши, что
не хочет пить чаю, чего
стоило Марье Алексевне ласковым голосом сказать...
Едва Верочка разделась и убрала платье, — впрочем, на это ушло много времени, потому что она все задумывалась: сняла браслет и долго сидела с ним в руке, вынула серьгу — и опять забылась, и много времени прошло, пока она вспомнила, что ведь она страшно устала, что ведь она даже
не могла
стоять перед зеркалом, а опустилась в изнеможении на стул, как добрела до своей комнаты, что надобно же поскорее раздеться и лечь, — едва Верочка легла в постель, в комнату вошла Марья Алексевна с подносом, на котором была большая отцовская чашка и лежала целая груда сухарей.
— Хорошо, хорошо. Татьяна! — Вошла старшая горничная. — Найди мое синее бархатное пальто. Это я дарю вашей жене. Оно
стоит 150 р. (85 р.), я его только 2 раза (гораздо более 20) надевала. Это я дарю вашей дочери, Анна Петровна подала управляющему очень маленькие дамские часы, — я за них заплатила 300 р. (120 р.). Я умею награждать, и вперед
не забуду. Я снисходительна к шалостям молодых людей.
— Да разве вы
не женщина? Мне
стоит только сказать вам самое задушевное ваше желание — и вы согласитесь со мною. Это общее желание всех женщин.
Вот Верочка играет, Дмитрий Сергеич
стоит и слушает, а Марья Алексевна смотрит,
не запускает ли он глаз за корсет, — нет, и
не думает запускать! или иной раз вовсе
не глядит на Верочку, а так куда-нибудь глядит, куда случится, или иной раз глядит на нее, так просто в лицо ей глядит, да так бесчувственно, что сейчас видно: смотрит на нее только из учтивости, а сам думает о невестином приданом, — глаза у него
не разгораются, как у Михаила Иваныча.
— Ах, боже мой! И все замечания, вместо того чтобы говорить дело. Я
не знаю, что я с вами сделала бы — я вас на колени поставлю: здесь нельзя, — велю вам стать на колени на вашей квартире, когда вы вернетесь домой, и чтобы ваш Кирсанов смотрел и прислал мне записку, что вы
стояли на коленях, — слышите, что я с вами сделаю?
Вот, как смешно будет: входят в комнату — ничего
не видно, только угарно, и воздух зеленый; испугались: что такое? где Верочка? маменька кричит на папеньку: что ты
стоишь, выбей окно! — выбили окно, и видят: я сижу у туалета и опустила голову на туалет, а лицо закрыла руками.
С минуту, — нет, несколько, поменьше, — Марья Алексевна,
не подозревавшая ничего подобного,
стояла ошеломленная, стараясь понять и все
не понимая, что ж это говорит дочь, что ж это значит и как же это?
Марья Алексевна и ругала его вдогонку и кричала других извозчиков, и бросалась в разные стороны на несколько шагов, и махала руками, и окончательно установилась опять под колоннадой, и топала, и бесилась; а вокруг нее уже
стояло человек пять парней, продающих разную разность у колонн Гостиного двора; парни любовались на нее, обменивались между собою замечаниями более или менее неуважительного свойства, обращались к ней с похвалами остроумного и советами благонамеренного свойства: «Ай да барыня, в кою пору успела нализаться, хват, барыня!» — «барыня, а барыня, купи пяток лимонов-то у меня, ими хорошо закусывать, для тебя дешево отдам!» — «барыня, а барыня,
не слушай его, лимон
не поможет, а ты поди опохмелись!» — «барыня, а барыня, здорова ты ругаться; давай об заклад ругаться, кто кого переругает!» — Марья Алексевна, сама
не помня, что делает, хватила по уху ближайшего из собеседников — парня лет 17,
не без грации высовывавшего ей язык: шапка слетела, а волосы тут, как раз под рукой; Марья Алексевна вцепилась в них.
Лопухов возвратился с Павлом Константинычем, сели; Лопухов попросил ее слушать, пока он доскажет то, что начнет, а ее речь будет впереди, и начал говорить, сильно возвышая голос, когда она пробовала перебивать его, и благополучно довел до конца свою речь, которая состояла в том, что развенчать их нельзя, потому дело со (Сторешниковым — дело пропащее, как вы сами знаете, стало быть, и утруждать себя вам будет напрасно, а впрочем, как хотите: коли лишние деньги есть, то даже советую попробовать; да что, и огорчаться-то
не из чего, потому что ведь Верочка никогда
не хотела идти за Сторешникова, стало быть, это дело всегда было несбыточное, как вы и сами видели, Марья Алексевна, а девушку, во всяком случае, надобно отдавать замуж, а это дело вообще убыточное для родителей: надобно приданое, да и свадьба, сама по себе, много денег
стоит, а главное, приданое; стало быть, еще надобно вам, Марья Алексевна и Павел Константиныч, благодарить дочь, что она вышла замуж без всяких убытков для вас!
А мужчина говорит, и этот мужчина Дмитрий Сергеич: «это все для нас еще пустяки, милая маменька, Марья Алексевна! а настоящая-то важность вот у меня в кармане: вот, милая маменька, посмотрите, бумажник, какой толстый и набит все одними 100–рублевыми бумажками, и этот бумажник я вам, мамаша, дарю, потому что и это для нас пустяки! а вот этого бумажника, который еще толще, милая маменька, я вам
не подарю, потому что в нем бумажек нет, а в нем все банковые билеты да векселя, и каждый билет и вексель дороже
стоит, чем весь бумажник, который я вам подарил, милая маменька, Марья Алексевна!» — Умели вы, милый сын, Дмитрий Сергеич, составить счастье моей дочери и всего нашего семейства; только откуда же, милый сын, вы такое богатство получили?
— Когда удастся сделать, тогда и
не мне дашь целовать руку, тогда и Кирсанов, и Алексей Петрович, и все поцелуют. А теперь пока я один. И намерение
стоит этого.
А если бы мне чего было мало, мне
стоило бы мужу сказать, да и говорить бы
не надобно, он бы сам заметил, что мне нужно больше денег, и было бы у меня больше денег.
Идет ему навстречу некто осанистый, моцион делает, да как осанистый, прямо на него,
не сторонится; а у Лопухова было в то время правило: кроме женщин, ни перед кем первый
не сторонюсь; задели друг друга плечами; некто, сделав полуоборот, сказал: «что ты за свинья, скотина», готовясь продолжать назидание, а Лопухов сделал полный оборот к некоему, взял некоего в охапку и положил в канаву, очень осторожно, и
стоит над ним, и говорит: ты
не шевелись, а то дальше протащу, где грязь глубже.
Проходили два мужика, заглянули, похвалили; проходил чиновник, заглянул,
не похвалил, но сладко улыбнулся; проезжали экипажи, — из них
не заглядывали:
не было видно, что лежит в канаве;
постоял Лопухов, опять взял некоего,
не в охапку, а за руку, поднял, вывел на шоссе, и говорит: «Ах, милостивый государь, как это вы изволили оступиться?
Комната Веры Павловны
стоит пустая. Вера Павловна, уж
не скрываясь от Маши, поселилась в комнате мужа. «Какой он нежный, какой он ласковый, мой милый, и я могла вздумать, что
не люблю тебя? Какая я смешная!»
Неужели
стоило несколько минут думать о том, начинать или
не начинать такое важное дело?
Она бросалась в постель, закрывала лицо руками и через четверть часа вскакивала, ходила по комнате, падала в кресла, и опять начинала ходить неровными, порывистыми шагами, и опять бросалась в постель, и опять ходила, и несколько раз подходила к письменному столу, и
стояла у него, и отбегала и, наконец, села, написала несколько слов, запечатала и через полчаса схватила письмо, изорвала, сожгла, опять долго металась, опять написала письмо, опять изорвала, сожгла, и опять металась, опять написала, и торопливо, едва запечатав,
не давая себе времени надписать адреса, быстро, быстро побежала с ним в комнату мужа, бросила его да стол, и бросилась в свою комнату, упала в кресла, сидела неподвижно, закрыв лицо руками; полчаса, может быть, час, и вот звонок — это он, она побежала в кабинет схватить письмо, изорвать, сжечь — где ж оно? его нет, где ж оно? она торопливо перебирала бумаги: где ж оно?
С четверть часа, а, может быть, и побольше, Лопухов
стоял перед столом, рассматривая там, внизу, ручку кресел. Оно, хоть удар был и предвиденный, а все-таки больно; хоть и обдумано, и решено вперед все, что и как надобно сделать после такого письма или восклицания, а все-таки
не вдруг соберешься с мыслями. Но собрался же наконец. Пошел в кухню объясняться с Машею...
Вера Павловна опять села и сложила руки, Рахметов опять положил перед ее глазами записку. Она двадцать раз с волнением перечитывала ее. Рахметов
стоял подле ее кресла очень терпеливо, держа рукою угол листа. Так прошло с четверть часа. Наконец, Вера Павловна подняла руку уже смирно, очевидно,
не с похитительными намерениями, закрыла ею глаза: «как он добр, как он добр!» проговорила она.
Нет, друзья мои, злые, дурные, жалкие друзья мои, это
не так вам представлялось:
не они
стоят слишком высоко, а вы
стоите слишком низко.
Осталось и разделение комнат на нейтральные и ненейтральные; осталось и правило
не входить в ненейтральные комнаты друг к другу без разрешения, осталось и правило
не повторять вопрос, если на первый вопрос отвечают «
не спрашивай»; осталось и то, что такой ответ заставляет совершенно ничего
не думать о сделанном вопросе, забыть его: осталось это потому, что осталась уверенность, что если бы
стоило отвечать, то и
не понадобилось бы спрашивать, давно все было бы сказано без всякого вопроса, а в том, о чем молчат, наверное нет ничего любопытного.
Теперь, видите сами, часто должно пролетать время так, что Вера Павловна еще
не успеет подняться, чтобы взять ванну (это устроено удобно,
стоило порядочных хлопот: надобно было провести в ее комнату кран от крана и от котла в кухне; и правду сказать, довольно много дров выходит на эту роскошь, но что ж, это теперь можно было позволить себе? да, очень часто Вера Павловна успевает взять ванну и опять прилечь отдохнуть, понежиться после нее до появления Саши, а часто, даже
не чаще ли, так задумывается и заполудремлется, что еще
не соберется взять ванну, как Саша уж входит.
Дайте ей свободу любить или
не любить, и она увидит,
стоит ли этот человек ее любви.
Вот буйные сани опять поехали шагом, отстали, а небуйные сани едут коварно,
не показали, обгоняя, никакого вида, что запаслись оружием; вот буйные сани опять несутся на них с гвалтом и гиканьем, небуйные сани приготовились дать отличный отпор сюрпризом, но что это? буйные сани берут вправо, через канавку, — им все нипочем, — проносятся мимо в пяти саженях: «да, это она догадалась, схватила вожжи сама,
стоит и правит», говорят небуйные сани: — «нет, нет, догоним! отомстим!