Неточные совпадения
Действительно, пьяный ли, промотавшийся ли застрелился, или озорник, вовсе
не застрелился, а
только выкинул штуку, — все равно, глупая, дурацкая штука.
Видно, что молодая дама
не любит поддаваться грусти;
только видно, что грусть
не хочет отстать от нее, как ни отталкивает она ее от себя.
Я хватаюсь за слово «знаю» и говорю: ты этого
не знаешь, потому что этого тебе еще
не сказано, а ты знаешь
только то, что тебе скажут; сам ты ничего
не знаешь,
не знаешь даже того, что тем, как я начал повесть, я оскорбил, унизил тебя.
Потом опять неделю было смирно в доме, и гостья
не кричала, а
только не выходила из комнаты и потом уехала.
А через два дня после того, как она уехала, приходил статский,
только уже другой статский, и приводил с собою полицию, и много ругал Марью Алексевну; но Марья Алексевна сама ни в одном слове
не уступала ему и все твердила: «я никаких ваших делов
не знаю.
Впрочем, такой случай
только один и был; а другие бывали разные, но
не так много.
Только и сказала Марья Алексевна, больше
не бранила дочь, а это какая же брань? Марья Алексевна
только вот уж так и говорила с Верочкою, а браниться на нее давно перестала, и бить ни разу
не била с той поры, как прошел слух про начальника отделения.
— Нет, так:
только этих слов вы от них
не услышите. Поедемте, я
не могу оставаться здесь дольше.
— Счастлив твой бог! — однако
не утерпела Марья Алексевна, рванула дочь за волосы, —
только раз, и то слегка. — Ну, пальцем
не трону,
только завтра чтоб была весела! Ночь спи, дура!
Не вздумай плакать. Смотри, если увижу завтра, что бледна или глаза заплаканы! Спущала до сих пор…
не спущу.
Не пожалею смазливой-то рожи, уж заодно пропадать будет, так хоть дам себя знать.
— Марья Алексевна, ты умная женщина,
только дело-то опасное:
не слишком ли круто хочешь вести!
Да, я злая,
только нельзя
не быть злой!
Только мы с тобой до них
не доживем, больно глуп народ — где с таким народом хорошие-то порядки завести!
Я бы ничего
не имела возразить, если бы вы покинули Адель для этой грузинки, в ложе которой были с ними обоими; но променять француженку на русскую… воображаю! бесцветные глаза, бесцветные жиденькие волосы, бессмысленное, бесцветное лицо… виновата,
не бесцветное, а, как вы говорите, кровь со сливками, то есть кушанье, которое могут брать в рот
только ваши эскимосы!
— Ты напрасно думаешь, милая Жюли, что в нашей нации один тип красоты, как в вашей. Да и у вас много блондинок. А мы, Жюли, смесь племен, от беловолосых, как финны («Да, да, финны», заметила для себя француженка), до черных, гораздо чернее итальянцев, — это татары, монголы («Да, монголы, знаю», заметила для себя француженка), — они все дали много своей крови в нашу! У нас блондинки, которых ты ненавидишь,
только один из местных типов, — самый распространенный, но
не господствующий.
— Это удивительно! но она великолепна! Почему она
не поступит на сцену? Впрочем, господа, я говорю
только о том, что я видела. Остается вопрос, очень важный: ее нога? Ваш великий поэт Карасен, говорили мне, сказал, что в целой России нет пяти пар маленьких и стройных ног.
Верочка опять видела прежнюю Марью Алексевну. Вчера ей казалось, что из — под зверской оболочки проглядывают человеческие черты, теперь опять зверь, и
только. Верочка усиливалась победить в себе отвращение, но
не могла. Прежде она
только ненавидела мать, вчера думалось ей, что она перестает ее ненавидеть, будет
только жалеть, — теперь опять она чувствовала ненависть, но и жалость осталась в ней.
— Маменька, прежде я
только не любила вас; а со вчерашнего вечера мне стало вас и жалко. У вас было много горя, и оттого вы стали такая. Я прежде
не говорила с вами, а теперь хочу говорить,
только когда вы
не будете сердиться. Поговорим тогда хорошенько, как прежде
не говорили.
— Да, могу благодарить моего создателя, — сказала Марья Алексевна: — у Верочки большой талант учить на фортепьянах, и я за счастье почту, что она вхожа будет в такой дом;
только учительница-то моя
не совсем здорова, — Марья Алексевна говорила особенно громко, чтобы Верочка услышала и поняла появление перемирия, а сама, при всем благоговении, так и впилась глазами в гостей: —
не знаю, в силах ли будет выйти и показать вам пробу свою на фортепьянах. — Верочка, друг мой, можешь ты выйти, или нет?
— Ваша дочь нравится моей жене, теперь надобно
только условиться в цене и, вероятно, мы
не разойдемся из — за этого. Но позвольте мне докончить наш разговор о нашем общем знакомом. Вы его очень хвалите. А известно ли вам, что он говорит о своих отношениях к вашему семейству, — например, с какою целью он приглашал нас вчера в вашу ложу?
— Хорошо — с; ну, а вот это вы назовете сплетнями. — Он стал рассказывать историю ужина. Марья Алексевна
не дала ему докончить: как
только произнес он первое слово о пари, она вскочила и с бешенством закричала, совершенно забывши важность гостей...
— Верочка
не знала, как и отвечать на это, она
только странно раскрыла глаза.
Может быть, Верочка в своем смятении ничего
не поймет и согласится посидеть в незнакомой компании, а если и сейчас уйдет, — ничего, это извинят, потому что она
только вступила на поприще авантюристки и, натурально, совестится на первых порах.
Как величественно сидит она, как строго смотрит! едва наклонила голову в ответ на его поклон. «Очень рада вас видеть, прошу садиться». — Ни один мускул
не пошевелился в ее лице. Будет сильная головомойка, — ничего, ругай,
только спаси.
Он согласен, и на его лице восторг от легкости условий, но Жюли
не смягчается ничем, и все тянет, и все объясняет… «первое — нужно для нее, второе — также для нее, но еще более для вас: я отложу ужин на неделю, потом еще на неделю, и дело забудется; но вы поймете, что другие забудут его
только в том случае, когда вы
не будете напоминать о нем каким бы то ни было словом о молодой особе, о которой» и т. д.
Только не подымайте вуаля, пока мы
не останемся одни.
Жюли стала объяснять выгоды: вы избавитесь от преследований матери, вам грозит опасность быть проданной, он
не зол, а
только недалек, недалекий и незлой муж лучше всякого другого для умной женщины с характером, вы будете госпожею в доме.
Я
не привыкла к богатству — мне самой оно
не нужно, — зачем же я стану искать его
только потому, что другие думают, что оно всякому приятно и, стало быть, должно быть приятно мне?
Я
не была в обществе,
не испытывала, что значит блистать, и у меня еще нет влечения к этому, — зачем же я стану жертвовать чем-нибудь для блестящего положения
только потому, что, по мнению других, оно приятно?
Так теперь я
не знаю, что я буду чувствовать, если я полюблю мужчину, я знаю
только то, что
не хочу никому поддаваться, хочу быть свободна,
не хочу никому быть обязана ничем, чтобы никто
не смел сказать мне: ты обязана делать для меня что-нибудь!
Я хочу делать
только то, чего буду хотеть, и пусть другие делают так же; я
не хочу ни от кого требовать ничего, я хочу
не стеснять ничьей свободы и сама хочу быть свободна.
Даже в истории народов: этими случаями наполнены томы Юма и Гиббона, Ранке и Тьерри; люди толкаются, толкаются в одну сторону
только потому, что
не слышат слова: «а попробуйте — ко, братцы, толкнуться в другую», — услышат и начнут поворачиваться направо кругом, и пошли толкаться в другую сторону.
Словом, Сторешников с каждым днем все тверже думал жениться, и через неделю, когда Марья Алексевна, в воскресенье, вернувшись от поздней обедни, сидела и обдумывала, как ловить его, он сам явился с предложением. Верочка
не выходила из своей комнаты, он мог говорить
только с Марьею Алексевною. Марья Алексевна, конечно, сказала, что она с своей стороны считает себе за большую честь, но, как любящая мать, должна узнать мнение дочери и просит пожаловать за ответом завтра поутру.
Пошли обедать. Обедали молча. После обеда Верочка ушла в свою комнату. Павел Константиныч прилег, по обыкновению, соснуть. Но это
не удалось ему:
только что стал он дремать, вошла Матрена и сказала, что хозяйский человек пришел; хозяйка просит Павла Константиныча сейчас же пожаловать к ней. Матрена вся дрожала, как осиновый лист; ей-то какое дело дрожать?
Как
только она позвала Верочку к папеньке и маменьке, тотчас же побежала сказать жене хозяйкина повара, что «ваш барин сосватал нашу барышню»; призвали младшую горничную хозяйки, стали упрекать, что она
не по — приятельски себя ведет, ничего им до сих пор
не сказала; младшая горничная
не могла взять в толк, за какую скрытность порицают ее — она никогда ничего
не скрывала; ей сказали — «я сама ничего
не слышала», — перед нею извинились, что напрасно ее поклепали в скрытности, она побежала сообщить новость старшей горничной, старшая горничная сказала: «значит, это он сделал потихоньку от матери, коли я ничего
не слыхала, уж я все то должна знать, что Анна Петровна знает», и пошла сообщить барыне.
— Хорошо, хорошо. Татьяна! — Вошла старшая горничная. — Найди мое синее бархатное пальто. Это я дарю вашей жене. Оно стоит 150 р. (85 р.), я его
только 2 раза (гораздо более 20) надевала. Это я дарю вашей дочери, Анна Петровна подала управляющему очень маленькие дамские часы, — я за них заплатила 300 р. (120 р.). Я умею награждать, и вперед
не забуду. Я снисходительна к шалостям молодых людей.
— Осел, и дверь-то
не запер, — в каком виде чужие люди застают! стыдился бы, свинья ты этакая! —
только и нашлась сказать Марья Алексевна.
Обстоятельства были так трудны, что Марья Алексевна
только махнула рукою. То же самое случилось и с Наполеоном после Ватерлооской битвы, когда маршал Груши оказался глуп, как Павел Константиныч, а Лафайет стал буянить, как Верочка: Наполеон тоже бился, бился, совершал чудеса искусства, — и остался
не при чем, и мог
только махнуть рукой и сказать: отрекаюсь от всего, делай, кто хочет, что хочет и с собою, и со мною.
Теперь Верка еще
не хочет, а попривыкнет, шутя и захочет, — ну, и припугнуть можно будет…
только во — время! а теперь надо
только ждать, когда придет это время.
Девушка начинала тем, что
не пойдет за него; но постепенно привыкала иметь его под своею командою и, убеждаясь, что из двух зол — такого мужа и такого семейства, как ее родное, муж зло меньшее, осчастливливала своего поклонника; сначала было ей гадко, когда она узнавала, что такое значит осчастливливать без любви; был послушен: стерпится — слюбится, и она обращалась в обыкновенную хорошую даму, то есть женщину, которая сама-то по себе и хороша, но примирилась с пошлостью и, живя на земле,
только коптит небо.
На диване сидели лица знакомые: отец, мать ученика, подле матери, на стуле, ученик, а несколько поодаль лицо незнакомое — высокая стройная девушка, довольно смуглая, с черными волосами — «густые, хорошие волоса», с черными глазами — «глаза хорошие, даже очень хорошие», с южным типом лица — «как будто из Малороссии; пожалуй, скорее даже кавказский тип; ничего, очень красивое лицо,
только очень холодное, это уж
не по южному; здоровье хорошее: нас, медиков, поубавилось бы, если бы такой был народ!
И она посмотрела на вошедшего учителя. Студент был уже
не юноша, человек среднего роста или несколько повыше среднего, с темными каштановыми волосами, с правильными, даже красивыми чертами лица, с гордым и смелым видом — «
не дурен и, должно быть, добр,
только слишком серьезен».
Впрочем, мы знаем пока
только, что это было натурально со стороны Верочки: она
не стояла на той степени развития, чтобы стараться «побеждать дикарей» и «сделать этого медведя ручным», — да и
не до того ей было: она рада была, что ее оставляют в покое; она была разбитый, измученный человек, которому как-то посчастливилось прилечь так, что сломанная рука затихла, и боль в боку
не слышна, и который боится пошевельнуться, чтоб
не возобновилась прежняя ломота во всех суставах.
Оба рано привыкли пробивать себе дорогу своей грудью,
не имея никакой поддержки; да и вообще, между ними было много сходства, так что, если бы их встречать
только порознь, то оба они казались бы людьми одного характера.
Но они рассуждают иначе: видите ли, медицина находится теперь в таком младенчествующем состоянии, что нужно еще
не лечить, а
только подготовлять будущим врачам материалы для уменья лечить.
Но Федя скоро кончил чай и отправился учиться. Таким образом важнейший результат вечера был
только тот, что Марья Алексевна составила себе выгодное мнение об учителе, видя, что ее сахарница, вероятно,
не будет терпеть большого ущерба от перенесения уроков с утра на вечер.
— Да разве вы
не женщина? Мне стоит
только сказать вам самое задушевное ваше желание — и вы согласитесь со мною. Это общее желание всех женщин.
— Вот оно: «ах, как бы мне хотелось быть мужчиною!» Я
не встречал женщины, у которой бы нельзя было найти эту задушевную тайну. А большею частью нечего и доискиваться ее — она прямо высказывается, даже без всякого вызова, как
только женщина чем-нибудь расстроена, — тотчас же слышишь что-нибудь такое: «Бедные мы существа, женщины!» или: «мужчина совсем
не то, что женщина», или даже и так, прямыми словами: «Ах, зачем я
не мужчина!».
— Этого я один
не умею сказать; это умеет рассказывать
только моя невеста; я здесь один, без нее, могу сказать
только: она заботится об этом, а она очень сильная, она сильнее всех на свете.
Только эта любовь — просто чувство, а
не страсть.
А вот что в самом деле странно, Верочка, —
только не нам с тобою, — что ты так спокойна.