Неточные совпадения
Верочка опять видела прежнюю Марью Алексевну. Вчера ей казалось, что из — под зверской оболочки проглядывают человеческие черты, теперь опять зверь, и только. Верочка усиливалась победить в
себе отвращение, но не могла. Прежде она только ненавидела мать, вчера думалось ей, что она
перестает ее ненавидеть,
будет только жалеть, — теперь опять она чувствовала ненависть, но и жалость осталась в ней.
Ну как после всего этого не
было бы извинительно Mapьe Алексевне
перестать утомлять
себя неослабным надзором?
И точно: от вина лицо портится, и это не могло вдруг пройти, а тогда уж прошло, и цвет лица у меня стал нежный, и глаза стали яснее; и опять то, что я от прежнего обращения отвыкла, стала говорить скромно, знаете, мысли у меня скоро стали скромные, когда я
перестала пить, а в словах я еще путалась и держала
себя иногда в забывчивости, по прежнему неряшеству; а к этому времени я уж попривыкла и держать
себя, и говорить скромнее.
Он опять положил записку. Вера Павловна на этот раз беспрестанно поднимала глаза от бумаги: видно
было, что она заучивает записку наизусть и поверяет
себя, твердо ли ее выучила. Через несколько минут она вздохнула и
перестала поднимать глаза от записки.
«Люди
были, как животные. Они
перестали быть животными, когда мужчина стал ценить в женщине красоту. Но женщина слабее мужчины силою; а мужчина
был груб. Все тогда решалось силою. Мужчина присвоил
себе женщину, красоту которой стал ценить. Она стала собственностью его, вещью его. Это царство Астарты.
Она опять окружена всем блеском своего сияния, и опять голос ее невыразимо упоителен. Но на минуту, когда она
переставала быть царицею, чтоб дать узнать
себя, неужели это так? Неужели это лицо видела, неужели этот голос слышала Вера Павловна?
Какой он ни есть, он не может переделать себя. Что же ему больше делать, как только бороться с нами, как с смертельным врагом, если мы выказываем к нему вражду. Ведь в самом деле: мы хотим быть с ним добры, если он перестанет быть таким, какой он есть. А этого он не может. И потому надо быть добрым со всяким человеком, каков бы он ни был, и не требовать от него того, чего он не может сделать: не требовать от человека того, чтобы он
перестал быть собой.
Неточные совпадения
Было что-то оскорбительное в том, что он сказал: «вот это хорошо», как говорят ребенку, когда он
перестал капризничать, и еще более
была оскорбительна та противоположность между ее виноватым и его самоуверенным тоном; и она на мгновенье почувствовала в
себе поднимающееся желание борьбы; но, сделав усилие над
собой, она подавила его и встретила Вронского так же весело.
Тяга
была прекрасная. Степан Аркадьич убил еще две штуки и Левин двух, из которых одного не нашел. Стало темнеть. Ясная, серебряная Венера низко на западе уже сияла из-за березок своим нежным блеском, и высоко на востоке уже переливался своими красными огнями мрачный Арктурус. Над головой у
себя Левин ловил и терял звезды Медведицы. Вальдшнепы уже
перестали летать; но Левин решил подождать еще, пока видная ему ниже сучка березы Венера перейдет выше его и когда ясны
будут везде звезды Медведицы.
— Мы здесь не умеем жить, — говорил Петр Облонский. — Поверишь ли, я провел лето в Бадене; ну, право, я чувствовал
себя совсем молодым человеком. Увижу женщину молоденькую, и мысли… Пообедаешь,
выпьешь слегка — сила, бодрость. Приехал в Россию, — надо
было к жене да еще в деревню, — ну, не поверишь, через две недели надел халат,
перестал одеваться к обеду. Какое о молоденьких думать! Совсем стал старик. Только душу спасать остается. Поехал в Париж — опять справился.
Всё, что постигнет ее и сына, к которому точно так же как и к ней, переменились его чувства,
перестало занимать его. Одно, что занимало его теперь, это
был вопрос о том, как наилучшим, наиприличнейшим, удобнейшим для
себя и потому справедливейшим образом отряхнуться от той грязи, которою она зaбрызгала его в своем падении, и продолжать итти по своему пути деятельной, честной и полезной жизни.
Тот засмеялся
было сам, несколько принудив
себя; но когда Порфирий, увидя, что и он тоже смеется, закатился уже таким смехом, что почти побагровел, то отвращение Раскольникова вдруг перешло всю осторожность: он
перестал смеяться, нахмурился и долго и ненавистно смотрел на Порфирия, не спуская с него глаз, во все время его длинного и как бы с намерением непрекращавшегося смеха.