Неточные совпадения
Читатель не ограничивается такими легкими заключениями, — ведь у мужчины мыслительная способность и от природы сильнее, да и развита гораздо больше, чем у женщины; он
говорит, — читательница тоже, вероятно, думает это, но не считает нужным
говорить, и потому я не имею основания спорить
с нею, — читатель
говорит: «я знаю, что этот застрелившийся господин не застрелился».
Я
говорю, что мой рассказ очень слаб по исполнению сравнительно
с произведениями людей, действительно одаренных талантом;
с прославленными же сочинениями твоих знаменитых писателей ты смело ставь наряду мой рассказ по достоинству исполнения, ставь даже выше их — не ошибешься!
С тобою,
с огромным большинством, я нагл, — но только
с ним, и только
с ним я
говорил до сих пор.
С людьми, о которых я теперь упомянул, я
говорил бы скромно, даже робко.
Так
говорила надпись; но Иван Захарыч Сторешников умер еще в 1837 году, и
с той поры хозяин дома был сын его, Михаил Иванович, — так
говорили документы.
Платья не пропали даром: хозяйкин сын повадился ходить к управляющему и, разумеется, больше
говорил с дочерью, чем
с управляющим и управляющихой, которые тоже, разумеется, носили его на руках. Ну, и мать делала наставления дочери, все как следует, — этого нечего и описывать, дело известное.
Только и сказала Марья Алексевна, больше не бранила дочь, а это какая же брань? Марья Алексевна только вот уж так и
говорила с Верочкою, а браниться на нее давно перестала, и бить ни разу не била
с той поры, как прошел слух про начальника отделения.
— Да, я завтра буду
с ним
говорить.
— Знаю: коли не о свадьбе, так известно о чем. Да не на таковских напал. Мы его в бараний рог согнем. В мешке в церковь привезу, за виски вокруг налоя обведу, да еще рад будет. Ну, да нечего
с тобой много
говорить, и так лишнее наговорила: девушкам не следует этого знать, это материно дело. А девушка должна слушаться, она еще ничего не понимает. Так будешь
с ним
говорить, как я тебе велю?
— Да, буду
с ним
говорить.
Я бы ничего не имела возразить, если бы вы покинули Адель для этой грузинки, в ложе которой были
с ними обоими; но променять француженку на русскую… воображаю! бесцветные глаза, бесцветные жиденькие волосы, бессмысленное, бесцветное лицо… виновата, не бесцветное, а, как вы
говорите, кровь со сливками, то есть кушанье, которое могут брать в рот только ваши эскимосы!
— Ну, Вера, хорошо. Глаза не заплаканы. Видно, поняла, что мать
говорит правду, а то все на дыбы подымалась, — Верочка сделала нетерпеливое движение, — ну, хорошо, не стану
говорить, не расстраивайся. А я вчера так и заснула у тебя в комнате, может, наговорила чего лишнего. Я вчера не в своем виде была. Ты не верь тому, что я
с пьяных-то глаз наговорила, — слышишь? не верь.
И когда, сообразивши все приметы в театре, решили, что, должно быть, мать этой девушки не
говорит по — французски, Жюли взяла
с собою Сержа переводчиком.
— Ваша дочь нравится моей жене, теперь надобно только условиться в цене и, вероятно, мы не разойдемся из — за этого. Но позвольте мне докончить наш разговор о нашем общем знакомом. Вы его очень хвалите. А известно ли вам, что он
говорит о своих отношениях к вашему семейству, — например,
с какою целью он приглашал нас вчера в вашу ложу?
Кокетство, — я
говорю про настоящее кокетство, а не про глупые, бездарные подделки под него: они отвратительны, как всякая плохая подделка под хорошую вещь, — кокетство — это ум и такт в применении к делам женщины
с мужчиною.
Словом, Сторешников
с каждым днем все тверже думал жениться, и через неделю, когда Марья Алексевна, в воскресенье, вернувшись от поздней обедни, сидела и обдумывала, как ловить его, он сам явился
с предложением. Верочка не выходила из своей комнаты, он мог
говорить только
с Марьею Алексевною. Марья Алексевна, конечно, сказала, что она
с своей стороны считает себе за большую честь, но, как любящая мать, должна узнать мнение дочери и просит пожаловать за ответом завтра поутру.
— Вера, ты
с ума сошла, —
говорила Марья Алексевна задыхающимся голосом.
— Так было, ваше превосходительство, что Михаил Иванович выразили свое намерение моей жене, а жена сказала им, что я вам, Михаил Иванович, ничего не скажу до завтрего утра, а мы
с женою были намерены, ваше превосходительство, явиться к вам и доложить обо всем, потому что как в теперешнее позднее время не осмеливались тревожить ваше превосходительство. А когда Михаил Иванович ушли, мы сказали Верочке, и она
говорит: я
с вами, папенька и маменька, совершенно согласна, что нам об этом думать не следует.
— Садитесь, Михаил Иваныч, и мы
поговорим, — и долго смотрела за него
с улыбкою; наконец, произнесла: — Я очень довольна, Михаил Иваныч; отгадайте, чем я довольна?
«Однако же — однако же», — думает Верочка, — что такое «однако же»? — Наконец нашла, что такое это «однако же» — «однако же он держит себя так, как держал бы Серж, который тогда приезжал
с доброю Жюли. Какой же он дикарь? Но почему же он так странно
говорит о девушках, о том, что красавиц любят глупые и — и — что такое «и» — нашла что такое «и» — и почему же он не хотел ничего слушать обо мне, сказал, что это не любопытно?
— Верочка, ты сыграла бы что-нибудь на фортепьянах, мы
с Михаилом Иванычем послушали бы! —
говорит Марья Алексевна, когда Верочка ставит на стол вторую чашку.
— Мы все
говорили обо мне, — начал Лопухов: — а ведь это очень нелюбезно
с моей стороны, что я все
говорил о себе. Теперь я хочу быть любезным, —
говорить о вас! Вера Павловна. Знаете, я был о вас еще гораздо худшего мнения, чем вы обо мне. А теперь… ну, да это после. Но все-таки, я не умею отвечать себе на одно. Отвечайте вы мне. Скоро будет ваша свадьба?
— Кажется, никого особенно. Из них никого сильно. Но нет, недавно мне встретилась одна очень странная женщина. Она очень дурно
говорила мне о себе, запретила мне продолжать знакомство
с нею, — мы виделись по совершенно особенному случаю — сказала, что когда мне будет крайность, но такая, что оставалось бы только умереть, чтобы тогда я обратилась к ней, но иначе — никак. Ее я очень полюбила.
Теперь, Верочка, эти мысли уж ясно видны в жизни, и написаны другие книги, другими людьми, которые находят, что эти мысли хороши, но удивительного нет в них ничего, и теперь, Верочка, эти мысли носятся в воздухе, как аромат в полях, когда приходит пора цветов; они повсюду проникают, ты их слышала даже от твоей пьяной матери, говорившей тебе, что надобно жить и почему надобно жить обманом и обиранием; она хотела
говорить против твоих мыслей, а сама развивала твои же мысли; ты их слышала от наглой, испорченной француженки, которая таскает за собою своего любовника, будто горничную, делает из него все, что хочет, и все-таки, лишь опомнится, находит, что она не имеет своей воли, должна угождать, принуждать себя, что это очень тяжело, — уж ей ли, кажется, не жить
с ее Сергеем, и добрым, и деликатным, и мягким, — а она
говорит все-таки: «и даже мне, такой дурной, такие отношения дурны».
Учитель и прежде понравился Марье Алексевне тем, что не пьет чаю; по всему было видно, что он человек солидный, основательный;
говорил он мало — тем лучше, не вертопрах; но что
говорил, то
говорил хорошо — особенно о деньгах; но
с вечера третьего дня она увидела, что учитель даже очень хорошая находка, по совершенному препятствию к волокитству за девушками в семействах, где дает уроки: такое полное препятствие редко бывает у таких молодых людей.
И
с документов прямо так и начал, да и говорит-то как! «без этого,
говорит, нельзя, кто в своем уме» — редкой основательности молодой человек!
Верочка сначала едва удерживалась от слишком заметной улыбки, но постепенно ей стало казаться, — как это ей стало казаться? — нет, это не так, нет, это так! что Лопухов, хоть отвечал Марье Алексевне, но
говорит не
с Марьей Алексевною, а
с нею, Верочкою, что над Марьей Алексевною он подшучивает, серьезно же и правду, и только правду,
говорит одной ей, Верочке.
А факт был тот, что Верочка, слушавшая Лопухова сначала улыбаясь, потом серьезно, думала, что он
говорит не
с Марьей Алексевною, а
с нею, и не шутя, а правду, а Марья Алексевна,
с самого начала слушавшая Лопухова серьезно, обратилась к Верочке и сказала: «друг мой, Верочка, что ты все такой букой сидишь?
Опять, в чем еще замечаются амурные дела? — в любовных словах: никаких любовных слов не слышно; да и говорят-то они между собою мало, — он больше
говорит с Марьей Алексевною.
Что удивительного было бы, что учитель и без дружбы
с Марьею Алексевною имел бы случаи
говорить иногда, хоть изредка, по нескольку слов
с девушкою, в семействе которой дает уроки?
Но он действительно держал себя так, как, по мнению Марьи Алексевны, мог держать себя только человек в ее собственном роде; ведь он молодой, бойкий человек, не запускал глаз за корсет очень хорошенькой девушки, не таскался за нею по следам, играл
с Марьею Алексевною в карты без отговорок, не отзывался, что «лучше я посижу
с Верою Павловною», рассуждал о вещах в духе, который казался Марье Алексевне ее собственным духом; подобно ей, он
говорил, что все на свете делается для выгоды, что, когда плут плутует, нечего тут приходить в азарт и вопиять о принципах чести, которые следовало бы соблюдать этому плуту, что и сам плут вовсе не напрасно плут, а таким ему и надобно быть по его обстоятельствам, что не быть ему плутом, — не
говоря уж о том, что это невозможно, — было бы нелепо, просто сказать глупо
с его стороны.
Разумеется, главным содержанием разговоров Верочки
с Лопуховым было не то, какой образ мыслей надобно считать справедливым, но вообще они
говорили между собою довольно мало, и длинные разговоры у них, бывавшие редко, шли только о предметах посторонних, вроде образа мыслей и тому подобных сюжетов.
Племянник, вместо того чтобы приезжать, приходил, всматривался в людей и, разумеется, большею частию оставался недоволен обстановкою: в одном семействе слишком надменны; в другом — мать семейства хороша, отец дурак, в третьем наоборот, и т. д., в иных и можно бы жить, да условия невозможные для Верочки; или надобно
говорить по — английски, — она не
говорит; или хотят иметь собственно не гувернантку, а няньку, или люди всем хороши, кроме того, что сами бедны, и в квартире нет помещения для гувернантки, кроме детской,
с двумя большими детьми, двумя малютками, нянькою и кормилицею.
— Ах, боже мой! И все замечания, вместо того чтобы
говорить дело. Я не знаю, что я
с вами сделала бы — я вас на колени поставлю: здесь нельзя, — велю вам стать на колени на вашей квартире, когда вы вернетесь домой, и чтобы ваш Кирсанов смотрел и прислал мне записку, что вы стояли на коленях, — слышите, что я
с вами сделаю?
Вы, профессор N (она назвала фамилию знакомого, через которого получен был адрес) и ваш товарищ, говоривший
с ним о вашем деле, знаете друг друга за людей достаточно чистых, чтобы вам можно было
говорить между собою о дружбе одного из вас
с молодою девушкою, не компрометируя эту девушку во мнении других двух.
— Да, это дело очень серьезное, мсье Лопухов. Уехать из дома против воли родных, — это, конечно, уже значит вызывать сильную ссору. Но это, как я вам
говорила, было бы еще ничего. Если бы она бежала только от грубости и тиранства их,
с ними было бы можно уладить так или иначе, — в крайнем случае, несколько лишних денег, и они удовлетворены. Это ничего. Но… такая мать навязывает ей жениха; значит, жених богатый, очень выгодный.
— Все, что вы
говорили в свое извинение, было напрасно. Я обязан был оставаться, чтобы не быть грубым, не заставить вас подумать, что я виню или сержусь. Но, признаюсь вам, я не слушал вас. О, если бы я не знал, что вы правы! Да, как это было бы хорошо, если б вы не были правы. Я сказал бы ей, что мы не сошлись в условиях или что вы не понравились мне! — и только, и мы
с нею стали бы надеяться встретить другой случай избавления. А теперь, что я ей скажу?
— Пойдемте домой, мой друг, я вас провожу.
Поговорим. Я через несколько минут скажу, в чем неудача. А теперь дайте подумать. Я все еще не собрался
с мыслями. Надобно придумать что-нибудь новое. Не будем унывать, придумаем. — Он уже прибодрился на последних словах, но очень плохо.
— Все основано на деньгах,
говорите вы, Дмитрий Сергеич; у кого деньги, у того власть и право,
говорят ваши книги; значит, пока женщина живет на счет мужчины, она в зависимости от него, — так —
с, Дмитрий Сергеич?
Говорят, как сто можно быть неучтивым
с посторонней женщиною или девушкой, как можно делать ей выговоры?
— Так и я
с тобою пойду, Верочка, мне в Гостиный двор нужно. Да что это, Верочка,
говоришь, идешь на Невский, а такое платье надела! Надобно получше, когда на Невский, — там люди.
— Здравствуй, Алеша. Мои все тебе кланяются, здравствуйте, Лопухов: давно мы
с вами не виделись. Что вы тут
говорите про жену? Все у вас жены виноваты, — сказала возвратившаяся от родных дама лет 17, хорошенькая и бойкая блондинка.
Когда Марья Алексевна, услышав, что дочь отправляется по дороге к Невскому, сказала, что идет вместе
с нею, Верочка вернулась в свою комнату и взяла письмо: ей показалось, что лучше, честнее будет, если она сама в лицо скажет матери — ведь драться на улице мать не станет же? только надобно, когда будешь
говорить, несколько подальше от нее остановиться, поскорее садиться на извозчика и ехать, чтоб она не успела схватить за рукав.
С минуту, — нет, несколько, поменьше, — Марья Алексевна, не подозревавшая ничего подобного, стояла ошеломленная, стараясь понять и все не понимая, что ж это
говорит дочь, что ж это значит и как же это?
Вы сердитесь и не можете
говорить спокойно, так мы
поговорим одни,
с Павлом Константинычем, а вы, Марья Алексевна, пришлите Федю или Матрену позвать нас, когда успокоитесь», и,
говоря это, уже вел Павла Константиныча из зала в его кабинет, а
говорил так громко, что перекричать его не было возможности, а потому и пришлось остановиться в своей речи.
— А то, Марья Алексевна, теперь же и
с вами буду
говорить; только ведь о деле надобно
говорить спокойно.
— А если Павлу Константинычу было бы тоже не угодно
говорить хладнокровно, так и я уйду, пожалуй, — мне все равно. Только зачем же вы, Павел Константиныч, позволяете называть себя такими именами? Марья Алексевна дел не знает, она, верно, думает, что
с нами можно бог знает что сделать, а вы чиновник, вы деловой порядок должны знать. Вы скажите ей, что теперь она
с Верочкой ничего не сделает, а со мной и того меньше.
«Знает, подлец, что
с ним ничего не сделаешь», — подумала Марья Алексевна и сказала Лопухову, что в первую минуту она погорячилась, как мать, а теперь может
говорить хладнокровно.
Лопухов возвратился
с Павлом Константинычем, сели; Лопухов попросил ее слушать, пока он доскажет то, что начнет, а ее речь будет впереди, и начал
говорить, сильно возвышая голос, когда она пробовала перебивать его, и благополучно довел до конца свою речь, которая состояла в том, что развенчать их нельзя, потому дело со (Сторешниковым — дело пропащее, как вы сами знаете, стало быть, и утруждать себя вам будет напрасно, а впрочем, как хотите: коли лишние деньги есть, то даже советую попробовать; да что, и огорчаться-то не из чего, потому что ведь Верочка никогда не хотела идти за Сторешникова, стало быть, это дело всегда было несбыточное, как вы и сами видели, Марья Алексевна, а девушку, во всяком случае, надобно отдавать замуж, а это дело вообще убыточное для родителей: надобно приданое, да и свадьба, сама по себе, много денег стоит, а главное, приданое; стало быть, еще надобно вам, Марья Алексевна и Павел Константиныч, благодарить дочь, что она вышла замуж без всяких убытков для вас!
Когда он кончил, то Марья Алексевна видела, что
с таким разбойником нечего
говорить, и потому прямо стала
говорить о чувствах, что она была огорчена, собственно, тем, что Верочка вышла замуж, не испросивши согласия родительского, потому что это для материнского сердца очень больно; ну, а когда дело пошло о материнских чувствах и огорчениях, то, натурально, разговор стал представлять для обеих сторон более только тот интерес, что, дескать, нельзя же не
говорить и об этом, так приличие требует; удовлетворили приличию,
поговорили, — Марья Алексевна, что она, как любящая мать, была огорчена, — Лопухов, что она, как любящая мать, может и не огорчаться; когда же исполнили меру приличия надлежащею длиною рассуждений о чувствах, перешли к другому пункту, требуемому приличием, что мы всегда желали своей дочери счастья, —
с одной стороны, а
с другой стороны отвечалось, что это, конечно, вещь несомненная; когда разговор был доведен до приличной длины и по этому пункту, стали прощаться, тоже
с объяснениями такой длины, какая требуется благородным приличием, и результатом всего оказалось, что Лопухов, понимая расстройство материнского сердца, не просит Марью Алексевну теперь же дать дочери позволения видеться
с нею, потому что теперь это, быть может, было бы еще тяжело для материнского сердца, а что вот Марья Алексевна будет слышать, что Верочка живет счастливо, в чем, конечно, всегда и состояло единственное желание Марьи Алексевны, и тогда материнское сердце ее совершенно успокоится, стало быть, тогда она будет в состоянии видеться
с дочерью, не огорчаясь.