Неточные совпадения
Но я не могу поступить иначе, ты сам через несколько времени увидишь, что
так следовало
сделать.
Однажды, — Вера Павловна была еще тогда маленькая; при взрослой дочери Марья Алексевна не стала бы
делать этого, а тогда почему было не
сделать? ребенок ведь не понимает! и точно, сама Верочка не поняла бы, да, спасибо, кухарка растолковала очень вразумительно; да и кухарка не стала бы толковать, потому что дитяти этого знать не следует, но
так уже случилось, что душа не стерпела после одной из сильных потасовок от Марьи Алексевны за гульбу с любовником (впрочем, глаз у Матрены был всегда подбитый, не от Марьи Алексевны, а от любовника, — а это и хорошо, потому что кухарка с подбитым глазом дешевле!).
Марья Алексевна на другой же день подарила дочери фермуар, оставшийся невыкупленным в закладе, и заказала дочери два новых платья, очень хороших — одна материя стоила: на одно платье 40 руб., на другое 52 руб., а с оборками да лентами, да фасоном оба платья обошлись 174 руб.; по крайней мере
так сказала Марья Алексевна мужу, а Верочка знала, что всех денег вышло на них меньше 100 руб., — ведь покупки тоже делались при ней, — но ведь и на 100 руб. можно
сделать два очень хорошие платья.
Ты, Верочка, ученая, а я неученая, да я знаю все, что у вас в книгах написано; там и то написано, что не надо
так делать, как со мною
сделали.
— Да, — сказал статский, лениво потягиваясь: — ты прихвастнул, Сторешников; у вас дело еще не кончено, а ты уж наговорил, что живешь с нею, даже разошелся с Аделью для лучшего заверения нас. Да, ты описывал нам очень хорошо, но описывал то, чего еще не видал; впрочем, это ничего; не за неделю до нынешнего дня,
так через неделю после нынешнего дня, — это все равно. И ты не разочаруешься в описаниях, которые
делал по воображению; найдешь даже лучше, чем думаешь. Я рассматривал: останешься доволен.
— Ну, Вера, хорошо. Глаза не заплаканы. Видно, поняла, что мать говорит правду, а то все на дыбы подымалась, — Верочка
сделала нетерпеливое движение, — ну, хорошо, не стану говорить, не расстраивайся. А я вчера
так и заснула у тебя в комнате, может, наговорила чего лишнего. Я вчера не в своем виде была. Ты не верь тому, что я с пьяных-то глаз наговорила, — слышишь? не верь.
Я не буду говорить вам, что это бесчестно: если бы вы были способны понять это, вы не
сделали бы
так.
— Я говорю с вами, как с человеком, в котором нет ни искры чести. Но, может быть, вы еще не до конца испорчены. Если
так, я прошу вас: перестаньте бывать у нас. Тогда я прощу вам вашу клевету. Если вы согласны, дайте вашу руку, — она протянула ему руку: он взял ее, сам не понимая, что
делает.
— Да, ваша мать не была его сообщницею и теперь очень раздражена против него. Но я хорошо знаю
таких людей, как ваша мать. У них никакие чувства не удержатся долго против денежных расчетов; она скоро опять примется ловить жениха, и чем это может кончиться, бог знает; во всяком случае, вам будет очень тяжело. На первое время она оставит вас в покое; но я вам говорю, что это будет не надолго. Что вам теперь
делать? Есть у вас родные в Петербурге?
Жюли протянула руку, но Верочка бросилась к ней на шею, и целовала, и плакала, и опять целовала, А Жюли и подавно не выдержала, — ведь она не была
так воздержана на слезы, как Верочка, да и очень ей трогательна была радость и гордость, что она
делает благородное дело; она пришла в экстаз, говорила, говорила, все со слезами и поцелуями, и заключила восклицанием...
Так теперь я не знаю, что я буду чувствовать, если я полюблю мужчину, я знаю только то, что не хочу никому поддаваться, хочу быть свободна, не хочу никому быть обязана ничем, чтобы никто не смел сказать мне: ты обязана
делать для меня что-нибудь!
— Вера, — начал Павел Константиныч, — Михаил Иваныч
делает нам честь, просит твоей руки. Мы отвечали, как любящие тебя родители, что принуждать тебя не будем, но что с одной стороны рады. Ты как добрая послушная дочь, какою мы тебя всегда видели, положишься на нашу опытность, что мы не смели от бога молить
такого жениха. Согласна, Вера?
— Маменька, вы что-то хотите
сделать надо мною, вынуть ключ из двери моей комнаты, или что-нибудь
такое. Не
делайте ничего: хуже будет.
Обстоятельства были
так трудны, что Марья Алексевна только махнула рукою. То же самое случилось и с Наполеоном после Ватерлооской битвы, когда маршал Груши оказался глуп, как Павел Константиныч, а Лафайет стал буянить, как Верочка: Наполеон тоже бился, бился, совершал чудеса искусства, — и остался не при чем, и мог только махнуть рукой и сказать: отрекаюсь от всего,
делай, кто хочет, что хочет и с собою, и со мною.
Он был с нею послушен, как ребенок: она велела ему читать, — он читал усердно, будто готовился к экзамену; толку из чтения извлекал мало, но все-таки кое-какой толк извлекал; она старалась помогать ему разговорами, — разговоры были ему понятнее книг, и он
делал кое-какие успехи, медленные, очень маленькие, но все-таки
делал.
Впрочем, мы знаем пока только, что это было натурально со стороны Верочки: она не стояла на той степени развития, чтобы стараться «побеждать дикарей» и «
сделать этого медведя ручным», — да и не до того ей было: она рада была, что ее оставляют в покое; она была разбитый, измученный человек, которому как-то посчастливилось прилечь
так, что сломанная рука затихла, и боль в боку не слышна, и который боится пошевельнуться, чтоб не возобновилась прежняя ломота во всех суставах.
— Да, и это приятно. Но главное — независимость!
Делать, что хочу, — жить, как хочу, никого не спрашиваясь, ничего ни от кого не требовать, ни в ком, ни в ком не нуждаться! Я
так хочу жить!
— Это
так, это хорошо! Теперь у меня к вам просьба: я узнаю, как это
сделать, к кому надобно обратиться, — да?
—
Делайте это скорее: мне
так хочется поскорее вырваться из этого гадкого, несносного, унизительного положения!
— Вы желаете, чтоб она
сделала для вас что-нибудь
такое, что ей неприятно или вредно?
Как же они не знают, что без этого нельзя, что это в самом деле надобно
так сделать и что это непременно сделается, чтобы вовсе никто не был ни беден, ни несчастен.
Теперь, Верочка, эти мысли уж ясно видны в жизни, и написаны другие книги, другими людьми, которые находят, что эти мысли хороши, но удивительного нет в них ничего, и теперь, Верочка, эти мысли носятся в воздухе, как аромат в полях, когда приходит пора цветов; они повсюду проникают, ты их слышала даже от твоей пьяной матери, говорившей тебе, что надобно жить и почему надобно жить обманом и обиранием; она хотела говорить против твоих мыслей, а сама развивала твои же мысли; ты их слышала от наглой, испорченной француженки, которая таскает за собою своего любовника, будто горничную,
делает из него все, что хочет, и все-таки, лишь опомнится, находит, что она не имеет своей воли, должна угождать, принуждать себя, что это очень тяжело, — уж ей ли, кажется, не жить с ее Сергеем, и добрым, и деликатным, и мягким, — а она говорит все-таки: «и даже мне,
такой дурной,
такие отношения дурны».
Но уж
так устроен человек, что трудно ему судить о своих делах по общему правилу: охотник он
делать исключения в свою пользу.
— Люди, говорящие разные пустяки, могут говорить о нем, как им угодно; люди, имеющие правильный взгляд на жизнь, скажут, что вы поступили
так, как следовало вам поступить; если вы
так сделали, значит, такова была ваша личность, что нельзя вам было поступить иначе при
таких обстоятельствах, они скажут, что вы поступили по необходимости вещей, что, собственно говоря, вам и не было другого выбора.
Мое намерение выставлять дело, как оно было, а не
так, как мне удобнее было бы рассказывать его,
делает мне и другую неприятность: я очень недоволен тем, что Марья Алексевна представляется в смешном виде с размышлениями своими о невесте, которую сочинила Лопухову, с
такими же фантастическими отгадываниями содержания книг, которые давал Лопухов Верочке, с рассуждениями о том, не обращал ли людей в папскую веру Филипп Эгалите и какие сочинения писал Людовик XIV.
Я понимаю, как сильно компрометируется Лопухов в глазах просвещенной публики сочувствием Марьи Алексевны к его образу мыслей. Но я не хочу давать потачки никому и не прячу этого обстоятельства, столь вредного для репутации Лопухова, хоть и доказал, что мог утаить
такую дурную сторону отношений Лопухова в семействе Розальских; я
делаю даже больше: я сам принимаюсь объяснять, что он именно заслуживал благосклонность Марьи Алексевны.
Таким образом Лопухов и
делал порядочный моцион.
На нее в самом деле было жалко смотреть: она не прикидывалась. Ей было в самом деле больно. Довольно долго ее слова были бессвязны, —
так она была сконфужена за себя; потом мысли ее пришли в порядок, но и бессвязные, и в порядке, они уже не говорили Лопухову ничего нового. Да и сам он был также расстроен. Он был
так занят открытием, которое она
сделала ему, что не мог заниматься ее объяснениями по случаю этого открытия. Давши ей наговориться вволю, он сказал...
— Да нельзя, Марья Алексевна,
такое семейство-то. Требуют от человека бог знает чего, чего он не в силах
сделать.
— Позвольте мне быть невежею, Марья Алексевна: я
так расстроен, что надобно мне отдохнуть в приятном и уважаемом мною обществе; а
такого общества я нигде не нахожу, кроме как в вашем доме. Позвольте мне напроситься обедать у вас нынче и позвольте
сделать некоторые поручения вашей Матрене. Кажется, тут есть недалеко погреб Денкера, у него вино не бог знает какое, но хорошее.
«Хорошо ли я
сделала, что заставила его зайти? Маменька смотрела
так пристально.
«Да, посмотрю, посмотрю, да и
сделаю, как бедные парижские девушки. Ведь если я скажу,
так сделаю. Я не боюсь.
«Зачем это люди успокаивают? Вовсе не нужно успокаивать. Разве можно успокаивать, когда нельзя помочь? Ведь вот он умный, а тоже
так сделал. Зачем это он
сделал? Это не нужно.
— Прекрасное начало.
Так запугана моим деспотизмом, что хочет
сделать мужа куклою. И как же нам с ним не видеться, когда мы живем вместе?
Как для меня лучше,
так и
сделал.
Конечно, я не
так располагал
сделать.
—
Так теперь мне осталось сидеть в подвале только 72 дня, да нынешний вечер. Я один день уж вычеркнула, — ведь я
сделала табличку, как
делают пансионерки и школьники, и вычеркиваю дни. Как весело вычеркивать!
— Если бы ты был глуп, или бы я был глуп, сказал бы я тебе, Дмитрий, что этак
делают сумасшедшие. А теперь не скажу. Все возражения ты, верно, постарательнее моего обдумал. А и не обдумывал,
так ведь все равно. Глупо ли ты поступаешь, умно ли — не знаю; но, по крайней мере, сам не стану
делать той глупости, чтобы пытаться отговаривать, когда знаю, что не отговорить. Я тебе тут нужен на что-нибудь, или нет?
Но это были точно
такие же мечты, как у хозяйки мысль развести Павла Константиныча с женою;
такие проекты, как всякая поэзия, служат, собственно, не для практики, а для отрады сердцу, ложась основанием для бесконечных размышлений наедине и для иных изъяснений в беседах будущности, что, дескать, я вот что могла (или, смотря по полу лица: мог)
сделать и хотела (хотел), да по своей доброте пожалела (пожалел).
— А если Павлу Константинычу было бы тоже не угодно говорить хладнокровно,
так и я уйду, пожалуй, — мне все равно. Только зачем же вы, Павел Константиныч, позволяете называть себя
такими именами? Марья Алексевна дел не знает, она, верно, думает, что с нами можно бог знает что
сделать, а вы чиновник, вы деловой порядок должны знать. Вы скажите ей, что теперь она с Верочкой ничего не
сделает, а со мной и того меньше.
Ваш взгляд на людей уже совершенно сформировался, когда вы встретили первого благородного человека, который не был простодушным, жалким ребенком, знал жизнь не хуже вас, судил о ней не менее верно, чем вы, умел
делать дело не менее основательно, чем вы: вам простительно было ошибиться и принять его за
такого же пройдоху, как вы.
Я рад был бы стереть вас с лица земли, но я уважаю вас: вы не портите никакого дела; теперь вы занимаетесь дурными делами, потому что
так требует ваша обстановка, но дать вам другую обстановку, и вы с удовольствием станете безвредны, даже полезны, потому что без денежного расчета вы не хотите
делать зла, а если вам выгодно, то можете
делать что угодно, — стало быть, даже и действовать честно и благородно, если
так будет нужно.
— Нашел чему приравнять! Между братом да сестрой никакой церемонности нет, а у них как? Он встанет, пальто наденет и сидит, ждет, покуда самовар принесешь.
Сделает чай, кликнет ее, она тоже уж одета выходит. Какие тут брат с сестрой? А ты
так скажи: вот бывает тоже, что небогатые люди, по бедности, живут два семейства в одной квартире, — вот этому можно приравнять.
— Ах, какой ты! Все мешаешь. Ты слушай, сиди смирно. Ведь тут, мне кажется, главное то, чтобы с самого начала, когда выбираешь немногих,
делать осмотрительно, чтобы это были в самом деле люди честные, хорошие, не легкомысленные, не шаткие, настойчивые и вместе мягкие, чтобы от них не выходило пустых ссор и чтобы они умели выбирать других, —
так?
Нет, тебя бы не допустили узнать что-нибудь хорошее, тебя бы
сделали куклой, —
так?
— Вы видите, — продолжала она: — у меня в руках остается столько-то денег. Теперь: что
делать с ними! Я завела мастерскую затем, чтобы эти прибыльные деньги шли в руки тем самым швеям, за работу которых получены. Потому и раздаю их нам; на первый раз, всем поровну, каждой особо. После посмотрим,
так ли лучше распоряжаться ими, или можно еще как-нибудь другим манером, еще выгоднее для вас. — Она раздала деньги.
Но умные люди говорят, что можно
сделать еще гораздо лучше,
так что и прибыли будет больше, и можно выгоднее
делать употребление из нее.
Я буду вам понемногу рассказывать, что еще можно
сделать, по словам умных людей, да вы и сами будете присматриваться,
так будете замечать, и как вам покажется, что можно
сделать что-нибудь хорошее, мы и будем пробовать это
делать, — понемножечку, как можно будет.
Потом, — это было очень большим шагом, — Вера Павловна увидела возможность завесть и правильное преподавание: девушки стали
так любознательны, а работа их шла
так успешно, что они решили
делать среди рабочего дня, перед обедом, большой перерыв для слушания уроков.
Вера Павловна, проснувшись, долго нежится в постели; она любит нежиться, и немножко будто дремлет, и не дремлет, а думает, что надобно
сделать; и
так полежит, не дремлет, и не думает — нет, думает: «как тепло, мягко, хорошо, славно нежиться поутру»;
так и нежится, пока из нейтральной комнаты, — нет, надобно сказать: одной из нейтральных комнат, теперь уже две их, ведь это уже четвертый год замужества, — муж, то есть «миленький», говорит: «Верочка, проснулась?» — «Да, миленький».