Неточные совпадения
Накануне, в 9-м часу вечера, приехал господин с чемоданом, занял нумер, отдал для прописки свой паспорт, спросил
себе чаю и котлетку,
сказал, чтоб его не тревожили вечером, потому что он устал и хочет спать, но чтобы завтра непременно разбудили в 8 часов, потому что у него есть спешные дела, запер дверь нумера и, пошумев ножом и вилкою, пошумев чайным прибором, скоро притих, — видно, заснул.
Я сердит на тебя за то, что ты так зла к людям, а ведь люди — это ты: что же ты так зла к самой
себе. Потому я и браню тебя. Но ты зла от умственной немощности, и потому, браня тебя, я обязан помогать тебе. С чего начать оказывание помощи? да хоть с того, о чем ты теперь думаешь: что это за писатель, так нагло говорящий со мною? — я
скажу тебе, какой я писатель.
— А вы, Павел Константиныч, что сидите, как пень?
Скажите и вы от
себя, что и вы как отец ей приказываете слушаться матери, что мать не станет учить ее дурному.
— Нет, маменька. Я уж давно
сказала вам, что не буду целовать вашей руки. А теперь отпустите меня. Я, в самом деле, чувствую
себя дурно.
Ах, как было опять вспыхнули глаза Марьи Алексевны. Но пересилила
себя и кротко
сказала...
— Часов в двенадцать, —
сказала Верочка. Это для Жюли немного рано, но все равно, она велит разбудить
себя и встретится с Верочкою в той линии Гостиного двора, которая противоположна Невскому; она короче всех, там легко найти друг друга, и там никто не знает Жюли.
Словом, Сторешников с каждым днем все тверже думал жениться, и через неделю, когда Марья Алексевна, в воскресенье, вернувшись от поздней обедни, сидела и обдумывала, как ловить его, он сам явился с предложением. Верочка не выходила из своей комнаты, он мог говорить только с Марьею Алексевною. Марья Алексевна, конечно,
сказала, что она с своей стороны считает
себе за большую честь, но, как любящая мать, должна узнать мнение дочери и просит пожаловать за ответом завтра поутру.
Марья Алексевна
сказала кухарке: «не надо». — «Экой зверь какой, Верка-то! Как бы не за рожу ее он ее брал, в кровь бы ее всю избить, а теперь как тронуть? Изуродует
себя. проклятая!».
Как только она позвала Верочку к папеньке и маменьке, тотчас же побежала
сказать жене хозяйкина повара, что «ваш барин сосватал нашу барышню»; призвали младшую горничную хозяйки, стали упрекать, что она не по — приятельски
себя ведет, ничего им до сих пор не
сказала; младшая горничная не могла взять в толк, за какую скрытность порицают ее — она никогда ничего не скрывала; ей
сказали — «я сама ничего не слышала», — перед нею извинились, что напрасно ее поклепали в скрытности, она побежала сообщить новость старшей горничной, старшая горничная
сказала: «значит, это он сделал потихоньку от матери, коли я ничего не слыхала, уж я все то должна знать, что Анна Петровна знает», и пошла сообщить барыне.
Обстоятельства были так трудны, что Марья Алексевна только махнула рукою. То же самое случилось и с Наполеоном после Ватерлооской битвы, когда маршал Груши оказался глуп, как Павел Константиныч, а Лафайет стал буянить, как Верочка: Наполеон тоже бился, бился, совершал чудеса искусства, — и остался не при чем, и мог только махнуть рукой и
сказать: отрекаюсь от всего, делай, кто хочет, что хочет и с
собою, и со мною.
«Однако же — однако же», — думает Верочка, — что такое «однако же»? — Наконец нашла, что такое это «однако же» — «однако же он держит
себя так, как держал бы Серж, который тогда приезжал с доброю Жюли. Какой же он дикарь? Но почему же он так странно говорит о девушках, о том, что красавиц любят глупые и — и — что такое «и» — нашла что такое «и» — и почему же он не хотел ничего слушать обо мне,
сказал, что это не любопытно?
Лопухов наблюдал Верочку и окончательно убедился в ошибочности своего прежнего понятия о ней, как о бездушной девушке, холодно выходящей по расчету за человека, которого презирает: он видел перед
собою обыкновенную молоденькую девушку, которая от души танцует, хохочет; да, к стыду Верочки, надобно
сказать, что она была обыкновенная девушка, любившая танцовать.
— Кажется, никого особенно. Из них никого сильно. Но нет, недавно мне встретилась одна очень странная женщина. Она очень дурно говорила мне о
себе, запретила мне продолжать знакомство с нею, — мы виделись по совершенно особенному случаю —
сказала, что когда мне будет крайность, но такая, что оставалось бы только умереть, чтобы тогда я обратилась к ней, но иначе — никак. Ее я очень полюбила.
Она
скажет: «скорее умру, чем — не то что потребую, не то что попрошу, — а скорее, чем допущу, чтобы этот человек сделал для меня что-нибудь, кроме того, что ему самому приятно; умру скорее, чем допущу, чтобы он для меня стал к чему-нибудь принуждать
себя, в чем-нибудь стеснять
себя».
Потому, если вам укажут хитреца и
скажут: «вот этого человека никто не проведет» — смело ставьте 10 р. против 1 р., что вы, хоть вы человек и не хитрый, проведете этого хитреца, если только захотите, а еще смелее ставьте 100 р. против 1 р., что он сам
себя на чем-нибудь водит за нос, ибо это обыкновеннейшая, всеобщая черта в характере у хитрецов, на чем-нибудь водить
себя за нос.
Но он действительно держал
себя так, как, по мнению Марьи Алексевны, мог держать
себя только человек в ее собственном роде; ведь он молодой, бойкий человек, не запускал глаз за корсет очень хорошенькой девушки, не таскался за нею по следам, играл с Марьею Алексевною в карты без отговорок, не отзывался, что «лучше я посижу с Верою Павловною», рассуждал о вещах в духе, который казался Марье Алексевне ее собственным духом; подобно ей, он говорил, что все на свете делается для выгоды, что, когда плут плутует, нечего тут приходить в азарт и вопиять о принципах чести, которые следовало бы соблюдать этому плуту, что и сам плут вовсе не напрасно плут, а таким ему и надобно быть по его обстоятельствам, что не быть ему плутом, — не говоря уж о том, что это невозможно, — было бы нелепо, просто
сказать глупо с его стороны.
А N такого же мнения обо мне, и, зная, что я ищу гувернантку, он почел
себя вправе
сказать мне, что эта девушка не родственница вам.
На нее в самом деле было жалко смотреть: она не прикидывалась. Ей было в самом деле больно. Довольно долго ее слова были бессвязны, — так она была сконфужена за
себя; потом мысли ее пришли в порядок, но и бессвязные, и в порядке, они уже не говорили Лопухову ничего нового. Да и сам он был также расстроен. Он был так занят открытием, которое она сделала ему, что не мог заниматься ее объяснениями по случаю этого открытия. Давши ей наговориться вволю, он
сказал...
Я обо всем предупреждаю читателя, потому
скажу ему, чтоб он не предполагал этот монолог Лопухова заключающим в
себе таинственный намек автора на какой-нибудь важный мотив дальнейшего хода отношений между Лопуховым и Верою Павловною; жизнь Веры Павловны не будет подтачиваться недостатком возможности блистать в обществе и богато наряжаться, и ее отношения к Лопухову не будут портиться «вредным чувством» признательности.
«Не годится, показавши волю, оставлять человека в неволе», и после этого думал два часа: полтора часа по дороге от Семеновского моста на Выборгскую и полчаса на своей кушетке; первую четверть часа думал, не нахмуривая лба, остальные час и три четверти думал, нахмуривая лоб, по прошествии же двух часов ударил
себя по лбу и,
сказавши «хуже гоголевского почтмейстера, телятина!», — посмотрел на часы.
— Марья Алексевна совершенно вышла из
себя, ругнулась на извозчика, — «пьяна ты, барыня, я вижу, вот что»,
сказал извозчик и отошел.
Хозяйка начала свою отпустительную речь очень длинным пояснением гнусности мыслей и поступков Марьи Алексевны и сначала требовала, чтобы Павел Константиныч прогнал жену от
себя; но он умолял, да и она сама
сказала это больше для блезиру, чем для дела; наконец, резолюция вышла такая. что Павел Константиныч остается управляющим, квартира на улицу отнимается, и переводится он на задний двор с тем, чтобы жена его не смела и показываться в тех местах первого двора, на которые может упасть взгляд хозяйки, и обязана выходить на улицу не иначе, как воротами дальними от хозяйкиных окон.
— А если Павлу Константинычу было бы тоже не угодно говорить хладнокровно, так и я уйду, пожалуй, — мне все равно. Только зачем же вы, Павел Константиныч, позволяете называть
себя такими именами? Марья Алексевна дел не знает, она, верно, думает, что с нами можно бог знает что сделать, а вы чиновник, вы деловой порядок должны знать. Вы
скажите ей, что теперь она с Верочкой ничего не сделает, а со мной и того меньше.
Она привезла с
собою Сержа,
сказав, что без этого нельзя: Лопухов был у меня, ты должен теперь сделать ему визит.
Он ходил в гимназию; уговорили Марью Алексевну отдать его в пансион гимназии, — Дмитрий Сергеич будет там навещать его, а по праздникам Вера Павловна будет брать его к
себе. кое-как дотянули время до чаю, потом спешили расстаться: Лопуховы
сказали, что у них нынче будут гости.
К Вере Павловне они питают беспредельное благоговение, она даже дает им целовать свою руку, не чувствуя
себе унижения, и держит
себя с ними, как будто пятнадцатью годами старше их, то есть держит
себя так, когда не дурачится, но, по правде
сказать, большею частью дурачится, бегает, шалит с ними, и они в восторге, и тут бывает довольно много галопированья и вальсированья, довольно много простой беготни, много игры на фортепьяно, много болтовни и хохотни, и чуть ли не больше всего пения; но беготня, хохотня и все нисколько не мешает этой молодежи совершенно, безусловно и безгранично благоговеть перед Верою Павловною, уважать ее так, как дай бог уважать старшую сестру, как не всегда уважается мать, даже хорошая.
Он
сказал, что действительно эту ночь спал не совсем хорошо и вчера с вечера чувствовал
себя дурно, но что это ничего, немного простудился на прогулке, конечно, в то время, когда долго лежал на земле после беганья и борьбы; побранил
себя за неосторожность, но уверил Веру Павловну, что это пустяки.
Вера Павловна старалась развлекать его, и он поддавался этому, считая
себя безопасным, или, лучше
сказать, и не вспоминая, что ведь он любит Веру Павловну, не вспоминая, что, поддаваясь ее заботливости, он идет на беду.
Если бы кто посторонний пришел посоветоваться с Кирсановым о таком положении, в каком Кирсанов увидел
себя, когда очнулся, и если бы Кирсанов был совершенно чужд всем лицам, которых касается дело, он
сказал бы пришедшему советоваться: «поправлять дело бегством — поздно, не знаю, как оно разыграется, но для вас, бежать или оставаться — одинаково опасно, а для тех, о спокойствии которых вы заботитесь ваше бегство едва ли не опаснее, чем то, чтобы вы оставались».
Да и Кирсанов мог, положа руку на сердце,
сказать, что он делает свою штуку в удовольствие
себе: он радовался на свое искусство и молодечество.
— Мой милый, иди к
себе, занимайся или отдохни, — и хочет
сказать, и умеет
сказать эти слова простым, не унылым тоном.
— Слушай, Дмитрий, —
сказал Кирсанов еще более серьезным тоном: — мы с тобою друзья. Но есть вещи, которых не должны дозволять
себе и друзья. Я прошу тебя прекратить этот разговор. Я не расположен теперь к серьезным разговорам. И никогда не бываю расположен. — Глаза Кирсанова смотрели пристально и враждебно, как будто перед ним человек, которого он подозревает в намерении совершить злодейство.
— Со мною нельзя так говорить, — Вера Павловна встала, — я не позволю говорить с
собою темными словами. Осмелься
сказать, что ты хотел
сказать!
— Маша, вы, пожалуйста, погодите подавать на стол, пока я опять
скажу. Мне что-то Нездоровится, надобно принять лекарство перед обедом. А вы не ждите, обедайте
себе, да не торопясь: успеете, пока мне будет можно. Я тогда
скажу.
Только она и давала некоторую возможность отбиваться от него: если уж начнет слишком доезжать своими обличениями, доезжаемый
скажет ему: «да ведь совершенство невозможно — ты же куришь», — тогда Рахметов приходил в двойную силу обличения, но большую половину укоризн обращал уже на
себя, обличаемому все-таки доставалось меньше, хоть он не вовсе забывал его из — за
себя.
— «Нет, и этого я не могу принять, —
сказал он, — я должен подавить в
себе любовь: любовь к вам связывала бы мне руки, они и так нескоро развяжутся у меня, — уж связаны.
Он все это думал; порядочные люди сами думают о
себе все то, что можно
сказать в осуждение им, потому-то, государь мой, они и порядочные люди, — разве ты этого не знал?
Конечно, Лопухов во второй записке говорит совершенно справедливо, что ни он Рахметову, ни Рахметов ему ни слова не
сказал, каково будет содержание разговора Рахметова с Верою Павловною; да ведь Лопухов хорошо знал Рахметова, и что Рахметов думает о каком деле, и как Рахметов будет говорить в каком случае, ведь порядочные люди понимают друг друга, и не объяснившись между
собою; Лопухов мог бы вперед чуть не слово в слово написать все, что будет говорить Рахметов Вере Павловне, именно потому-то он и просил Рахметова быть посредником.
Лопухов очень хорошо знал, что все, что думает теперь про
себя он, и думает про него Рахметов (и думает Мерцалов, и думает Мерцалова, и думает тот офицер, который боролся с ним на островах), стала бы через несколько времени думать про него и Вера Павловна, хотя ей никто этого не
скажет.
— Но знаешь, какие стихи всего больше подействовали на меня? —
сказала Вера Павловна, когда они с мужем перечитали еще по нескольку раз иные места поэмы: — эти стихи не из главных мест в самой поэме, но они чрезвычайно влекут к
себе мои мысли. Когда Катя ждала возвращения жениха, она очень тосковала...
— Да, Саша, это так. Мы слабы потому, что считаем
себя слабыми. Но мне кажется, что есть еще другая причина. Я хочу говорить о
себе и о тебе.
Скажи, мой милый: я очень много переменилась тогда в две недели, которые ты меня не видел? Ты тогда был слишком взволнован. Тебе могло показаться больше, нежели было, или, в самом деле, перемена была сильна, — как ты теперь вспоминаешь?
Теперь, видите сами, часто должно пролетать время так, что Вера Павловна еще не успеет подняться, чтобы взять ванну (это устроено удобно, стоило порядочных хлопот: надобно было провести в ее комнату кран от крана и от котла в кухне; и правду
сказать, довольно много дров выходит на эту роскошь, но что ж, это теперь можно было позволить
себе? да, очень часто Вера Павловна успевает взять ванну и опять прилечь отдохнуть, понежиться после нее до появления Саши, а часто, даже не чаще ли, так задумывается и заполудремлется, что еще не соберется взять ванну, как Саша уж входит.
— Тем лучше. — Она говорила совершенно спокойно. — Когда остается одно спасение — призвать
себе в опору решимость на смерть, эта опора почти всегда выручит. Если
скажешь: «уступай, или я умру» — почти всегда уступят; но, знаете, шутить таким великим принципом не следует; да и нельзя унижать своего достоинства, если не уступят, то уж и надобно умереть. Он объяснил ей план, очень понятный уж и из этих рассуждений.
Наскоро дав им аттестацию, Кирсанов пошел
сказать больной, что дело удалось. Она при первых его словах схватила его руку, и он едва успел вырвать, чтоб она не поцеловала ее. «Но я не скоро пущу к вам вашего батюшку объявить вам то же самое, —
сказал он: — он у меня прежде прослушает лекцию о том, как ему держать
себя». Он
сказал ей, что он будет внушать ее отцу и что не отстанет от него, пока не внушит ему этого основательно.
— Вы хотите найти
себе дело? О, за этим не должно быть остановки; вы видите вокруг
себя такое невежество, извините, что я так отзываюсь о вашей стране, о вашей родине, — поправил он свой англицизм: — но я сам в ней родился и вырос, считаю ее своею, потому не церемонюсь, — вы видите в ней турецкое невежество, японскую беспомощность. Я ненавижу вашу родину, потому что люблю ее, как свою,
скажу я вам, подражая вашему поэту. Но в ней много дела.
— Я вам
сказала: одна, что я могу начать? Я не знаю, как приняться; и если б знала, где у меня возможность? Девушка так связана во всем. Я независима у
себя в комнате. Но что я могу сделать у
себя в комнате? Положить на стол книжку и учить читать. Куда я могу идти одна? С кем я могу видеться одна? Какое дело я могу делать одна?
Однако ж не ошибался ли Полозов, предусматривая
себе зятя в Бьюмонте? Если у старика было еще какое-нибудь сомнение в этом, оно исчезло, когда Бьюмонт, недели через две после того как начал бывать у них,
сказал ему, что, может быть, покупка завода задержится на несколько дней; впрочем, едва ли от этого будет задержка: вероятно, они и, не дожидаясь мистера Лотера, не составили бы окончательных условий раньше недели, а мистер Лотер будет в Петербурге через четыре дня.
— Вы нас покидаете? —
сказал один из молодежи, принимая трагическую позу: — если бы мы предвидели это, мы взяли бы с
собою кинжалы. А теперь нам нечем заколоться.