Неточные совпадения
Дальше не будет таинственности, ты всегда будешь за двадцать страниц вперед видеть развязку
каждого положения, а на первый случай я скажу тебе и развязку всей повести: дело кончится весело,
с бокалами, песнью: не будет ни эффектности, никаких прикрас.
Отец его, рязанский мещанин, жил, по мещанскому званию, достаточно, то есть его семейство имело щи
с мясом не по одним воскресеньям, и даже пило чай
каждый день.
— Все равно, как не осталось бы на свете ни одного бедного, если б исполнилось задушевное желание
каждого бедного. Видите, как же не жалки женщины! Столько же жалки, как и бедные. Кому приятно видеть бедных? Вот точно так же неприятно мне видеть женщин
с той поры, как я узнал их тайну. А она была мне открыта моею ревнивою невестою в самый день обручения. До той поры я очень любил бывать в обществе женщин; после того, — как рукою сняло. Невеста вылечила.
Каждое утро он отправлялся, большею частью пешком,
с Выборгской стороны в Коломну к своему знакомому, адрес которого был выставлен в объявлении.
Я всегда смотрю и думаю: отчего
с посторонними людьми
каждый так деликатен? отчего при чужих людях все стараются казаться лучше, чем в своем семействе? — и в самом деле, при посторонних людях бывают лучше, — отчего это?
Полгода Вера Павловна дышала чистым воздухом, грудь ее уже совершенно отвыкла от тяжелой атмосферы хитрых слов, из которых
каждое произносится по корыстному расчету, от слушания мошеннических мыслей, низких планов, и страшное впечатление произвел на нее ее подвал. Грязь, пошлость, цинизм всякого рода, — все это бросалось теперь в глаза ей
с резкостью новизны.
— Вы видите, — продолжала она: — у меня в руках остается столько-то денег. Теперь: что делать
с ними! Я завела мастерскую затем, чтобы эти прибыльные деньги шли в руки тем самым швеям, за работу которых получены. Потому и раздаю их нам; на первый раз, всем поровну,
каждой особо. После посмотрим, так ли лучше распоряжаться ими, или можно еще как-нибудь другим манером, еще выгоднее для вас. — Она раздала деньги.
Тут всего было: танцовали в 16 пар, и только в 12 пар, зато и в 18, одну кадриль даже в 20 пар; играли в горелки, чуть ли не в 22 пары, импровизировали трое качелей между деревьями; в промежутках всего этого пили чай, закусывали;
с полчаса, — нет, меньше, гораздо меньше, чуть ли не половина компании даже слушала спор Дмитрия Сергеича
с двумя студентами, самыми коренными его приятелями из всех младших его приятелей; они отыскивали друг в друге неконсеквентности, модерантизм, буржуазность, — это были взаимные опорочиванья; но, в частности, у
каждого отыскивался и особенный грех.
Каждый из них — человек отважный, не колеблющийся, не отступающий, умеющий взяться за дело, и если возьмется, то уже крепко хватающийся за него, так что оно не выскользнет из рук: это одна сторона их свойств:
с другой стороны,
каждый из них человек безукоризненной честности, такой, что даже и не приходит в голову вопрос: «можно ли положиться на этого человека во всем безусловно?» Это ясно, как то, что он дышит грудью; пока дышит эта грудь, она горяча и неизменна, — смело кладите на нее свою голову, на ней можно отдохнуть.
В первое время замужества Веры Павловны Кирсанов бывал у Лопуховых очень часто, почти что через день, а ближе сказать, почти что
каждый день, и скоро, да почти что
с первого же дня, стал чрезвычайно дружен
с Верою Павловною, столько же, как
с самим Лопуховым. Так продолжалось
с полгода. Однажды они сидели втроем: он, муж и она. Разговор шел, как обыкновенно, без всяких церемоний; Кирсанов болтал больше всех, но вдруг замолчал.
Ничего больше, кроме того, что он все это время почти
каждый вечер или проводил у Лопуховых, или провожал куда-нибудь Веру Павловну, провожал часто вместе
с мужем, чаще — один.
Мерцаловы и еще два семейства положили
каждую неделю поочередно иметь маленькие вечера
с танцами, в своем кругу, — бывает по б пар, даже по 8 пар танцующих.
Я бы «
каждый вечер была в опере, если бы
каждый вечер была опера — какая-нибудь, хоть бы сама по себе плохая,
с главною ролью Бозио.
Будет время, когда все потребности натуры
каждого человека будут удовлетворяться вполне, это мы
с тобою знаем; но мы оба одинаково твердо знаем, что это время еще не пришло.
— Я на твоем месте, Александр, говорил бы то же, что ты; я, как ты, говорю только для примера, что у тебя есть какое-нибудь место в этом вопросе; я знаю, что он никого из нас не касается, мы говорим только, как ученые, о любопытных сторонах общих научных воззрений, кажущихся нам справедливыми; по этим воззрениям,
каждый судит о всяком деле
с своей точки зрения, определяющейся его личными отношениями к делу, я только в этом смысле говорю, что на твоем месте стал бы говорить точно так же, как ты.
Отчего Кирсанов не вальсирует на этой бесцеремонной вечеринке, на которой сам Лопухов вальсирует, потому что здесь общее правило: если ты семидесятилетний старик, но попался сюда, изволь дурачиться вместе
с другими; ведь здесь никто ни на кого не смотрит, у
каждого одна мысль — побольше шуму, побольше движенья, то есть побольше веселья
каждому и всем, — отчего же Кирсанов не вальсирует?
А после обеда Маше дается 80 кол. сер. на извозчика, потому что она отправляется в целых четыре места, везде показать записку от Лопухова, что, дескать, свободен я, господа, и рад вас видеть; и через несколько времени является ужасный Рахметов, а за ним постепенно набирается целая ватага молодежи, и начинается ожесточенная ученая беседа
с непомерными изобличениями
каждого чуть не всеми остальными во всех возможных неконсеквентностях, а некоторые изменники возвышенному прению помогают Вере Павловне кое-как убить вечер, и в половине вечера она догадывается, куда пропадала Маша, какой он добрый!
Через год после того, как пропал Рахметов, один из знакомых Кирсанова встретил в вагоне, по дороге из Вены в Мюнхен, молодого человека, русского, который говорил, что объехал славянские земли, везде сближался со всеми классами, в
каждой земле оставался постольку, чтобы достаточно узнать понятия, нравы, образ жизни, бытовые учреждения, степень благосостояния всех главных составных частей населения, жил для этого и в городах и в селах, ходил пешком из деревни в деревню, потом точно так же познакомился
с румынами и венграми, объехал и обошел северную Германию, оттуда пробрался опять к югу, в немецкие провинции Австрии, теперь едет в Баварию, оттуда в Швейцарию, через Вюртемберг и Баден во Францию, которую объедет и обойдет точно так же, оттуда за тем же проедет в Англию и на это употребит еще год; если останется из этого года время, он посмотрит и на испанцев, и на итальянцев, если же не останется времени — так и быть, потому что это не так «нужно», а те земли осмотреть «нужно» — зачем же? — «для соображений»; а что через год во всяком случае ему «нужно» быть уже в Северо — Американских штатах, изучить которые более «нужно» ему, чем какую-нибудь другую землю, и там он останется долго, может быть, более года, а может быть, и навсегда, если он там найдет себе дело, но вероятнее, что года через три он возвратится в Россию, потому что, кажется, в России, не теперь, а тогда, года через три — четыре, «нужно» будет ему быть.
Понаслаждался, послушал, как дамы убиваются, выразил три раза мнение, что «это безумие»-то есть, не то, что дамы убиваются, а убить себя отчего бы то ни было, кроме слишком мучительной и неизлечимой физической болезни или для предупреждения какой-нибудь мучительной неизбежной смерти, например, колесования; выразил это мнение
каждый раз в немногих, но сильных словах, по своему обыкновению, налил шестой стакан, вылил в него остальные сливки, взял остальное печенье, — дамы уже давно отпили чай, — поклонился и ушел
с этими материалами для финала своего материального наслаждения опять в кабинет, уже вполне посибаритствовать несколько, улегшись на диване, на каком спит
каждый, но который для него нечто уже вроде капуанской роскоши.
Я изображал их
с любовью и уважением, потому что
каждый порядочный человек стоит любви и уважения.
Те читатели, которые близко знают живых людей этого типа, надеюсь, постоянно видели
с самого начала, что главные мои действующие лица — нисколько не идеалы, а люди вовсе не выше общего уровня людей своего типа, что
каждый из людей их типа переживал не два, не три события, в которых действовал нисколько не хуже того, как они у меня.
Препотешное существо — порядочный человек: я всегда смеялся над
каждым порядочным человеком,
с которым знаком.
Вера Павловна, возвратившись в Петербург, увидела, что если и нужно ей бывать в этой швейной, то разве изредка, ненадолго; что если она продолжает бывать там почти
каждый день, то, собственно, потому только, что ее влечет туда ее привязанность, и что там встречает ее привязанность; может быть, на несколько времени еще и не вовсе бесполезны ее посещения, все-таки Мерцалова еще находит иногда нужным советоваться
с нею; но это берет так мало времени и бывает все реже; а скоро Мерцалова приобретет столько опытности, что вовсе перестанет нуждаться в Вере Павловне.
Вот какие были два первые свиданья. Но этот второй обед идет уже как следует; они теперь уже
с толком рассказывают друг другу свои истории, а вчера бог знает, что они говорили; они и смеются, и задумываются, и жалеют друг друга;
каждому из них кажется, что другой страдал еще больше… Через полторы недели нанята маленькая дача на Каменном острове, и они поселяются на ней.
Австрийская, потом бургундская конница, более многочисленная, стала терпеть от них поражения при
каждой встрече; потом перепробовали биться
с ними все другие конницы, и все были постоянно разбиваемы.
Я, нисколько не совестясь, уж очень много компрометировал Веру Павловну со стороны поэтичности; например, не скрывал того, что она
каждый день обедала, и вообще
с аппетитом, а кроме того, по два раза в день пила чай.
Но как хорошо
каждый день поутру брать ванну; сначала вода самая теплая, потом теплый кран завертывается, открывается кран, по которому стекает вода, а кран
с холодной водой остается открыт и вода в ванне незаметно, незаметно свежеет, свежеет, как это хорошо! Полчаса, иногда больше, иногда целый час не хочется расставаться
с ванною…
Разве только вообще сказать, что та перемена, которая началась в характере вечера Веры Павловны от возобновления знакомства
с Кирсановым на Васильевском острове, совершенно развилась теперь, что теперь Кирсановы составляют центр уже довольно большого числа семейств, все молодых семейств, живущих так же ладно и счастливо, как они, и точно таких же по своим понятиям, как они, и что музыка и пенье, опера и поэзия, всякие — гулянья и танцы наполняют все свободные вечера
каждого из этих семейств, потому что
каждый вечер есть какое-нибудь сборище у того или другого семейства или какое-нибудь другое устройство вечера для разных желающих.
Каждый, если не сам испытал, то хоть начитался, какая разница для девушки или юноши между тем вечером, который просто вечер, и тем вечером, на котором
с нею ее милый или
с ним его милая, между оперою, которую слушаешь и только, и тою оперою, которую слушаешь, сидя рядом
с тем или
с тою, в кого влюблен.
«Будто мой аппетит ослабевает, будто мой вкус тупеет оттого, что я не голодаю, а
каждый день обедаю без помехи и хорошо. Напротив, мой вкус развивается оттого, что мой стол хорош. А аппетит я потеряю только вместе
с жизнью, без него нельзя жить» (это уж грубый материализм, замечаю я вместе
с проницательным читателем).
Особенно на холме, куда ведет лестница
с воротами удивительного величия и красоты: весь холм занят храмами и общественными зданиями, из которых
каждого одного было бы довольно ныне, чтобы увеличить красоту и славу великолепнейшей из столиц.
С рождением
каждой из них начинало падать царство прежней.
И, соединяясь во мне
с другими силами,
каждая из этих сил становится могущественнее и лучше от союза.
Каждый живи, как хочешь; только огромнейшее большинство, 99 человек из 100, живут так, как мы
с сестрою показываем тебе, потому что это им приятнее и выгоднее.
Месяца через три по открытии магазина приехал к Кирсанову один отчасти знакомый, а больше незнакомый собрат его по медицине, много рассказывал о разных медицинских казусах, всего больше об удивительных успехах своей методы врачевания, состоявшей в том, чтобы класть вдоль по груди и по животу два узенькие и длинные мешочка, наполненные толченым льдом и завернутые
каждый в четыре салфетки, а в заключение всего сказал, что один из его знакомых желает познакомиться
с Кирсановым.
На самом деле, выгода больше: возьмем в пример квартиру; если б эти комнаты отдавать в наем углами, тут жило бы: в 17 комнатах
с 2 окнами по 3 и по 4 человека, — всего, положим, 55 человек; в 2 комнатах
с 3 окнами по б человек и в 2
с 4 окнами по 9 человек, 12 и 18, всего 30 человек, и 55 в маленьких комнатах, — в целой квартире 85 человек;
каждый платил бы по З р. 50 к. в месяц, это значит 42 р. в год; итак, мелкие хозяева, промышляющие отдачею углов внаймы, берут за такое помещение — 42 руб, на 85, — 3 570 руб.
Кирсанов сказал, что он очень внимательно исследовал больную и совершенно согласен
с Карлом Федорычем, что болезнь неизлечима; а агония в этой болезни — мучительна; да и вообще,
каждый лишний час, проживаемый больною, лишний час страдания; поэтому он считает обязанностью консилиума составить определение, что, по человеколюбию, следует прекратить страдания больной приемом морфия, от которого она уж не проснулась бы.
Разумеется,
с другими, например,
с Верою Павловною, не годилось вести дело так медленно. Но
каждый темперамент имеет свои особые требования: если горячий человек раздражается медленною систематичностью, то тихий человек возмущается крутою резкостью.
«Кому я могу верить? чему я могу верить?» — спрашивала она себя после истории
с Соловцовым и видела: никому, ничему. Богатство ее отца притягивало из всего города жадность к деньгам, хитрость, обман. Она была окружена корыстолюбцами, лжецами, льстецами;
каждое слово, которое говорилось ей, было рассчитано по миллионам ее отца.
Еще хорошо, что Катя так равнодушно перенесла, что я погубил ее состояние, оно и при моей-то жизни было больше ее, чем мое: у ее матери был капитал, у меня мало; конечно, я из
каждого рубля сделал было двадцать, значит, оно,
с другой стороны, было больше от моего труда, чем по наследству; и много же я трудился! и уменье какое нужно было, — старик долго рассуждал в этом самохвальном тоне, — потом и кровью, а главное, умом было нажито, — заключил он и повторил в заключение предисловие, что такой удар тяжело перенести и что если б еще да Катя этим убивалась, то он бы, кажется,
с ума сошел, но что Катя не только сама не жалеет, а еще и его, старика, поддерживает.
— Но ведь ты же делаешь, Катя, — сказал Полозов: — я вам выдам ее секрет, Карл Яковлич. Она от скуки учит девочек. У нее
каждый день бывают ее ученицы, и она возится
с ними от 10 часов до часу, иногда больше.
А впрочем, любили ль они друг друга? Начать хотя
с нее. Был один случай, в котором выказалась
с ее стороны заботливость о Бьюмонте, но как же и кончился этот случай! Вовсе не так, как следовало бы ожидать по началу. Бьюмонт заезжал к Полозовым решительно
каждый день, иногда надолго, иногда ненадолго. но все-таки
каждый день; на этом-то и была основана уверенность Полозова, что он хочет сватать Катерину Васильевну; других оснований для такой надежды не было. Но вот однажды прошел вечер, Бьюмонта нет.
Зять почти
каждый день поутру приезжал на завод, почти
каждый день приезжала
с мужем дочь.
А в остальное время года старик, кроме того, что принимает по утрам дочь и зятя (который так и остается северо — американцем), часто,
каждую неделю и чаще, имеет наслаждение принимать у себя гостей, приезжающих на вечер
с Катериною Васильевною и ее мужем, — иногда только Кирсановых,
с несколькими молодыми людьми, — иногда общество более многочисленное: завод служит обыкновенною целью частых загородных прогулок кирсановского и бьюмонтского кружка.
Недурен был эффект выдумки, которая повторялась довольно часто в прошлую зиму в домашнем кругу, когда собиралась только одна молодежь и самые близкие знакомые: оба рояля
с обеих половин сдвигались вместе; молодежь бросала жребий и разделялась на два хора, заставляла своих покровительниц сесть одну за один, другую за другой рояль, лицом одна прямо против другой;
каждый хор становился за своею примадонною, и в одно время пели: Вера Павловна
с своим хором: «La donna е mobile», а Катерина Васильевна
с своим хором «Давно отвергнутый тобою», или Вера Павловна
с своим хором какую-нибудь песню Лизетты из Беранже, а Катерина Васильевна
с своим хором «Песню о Еремушке».