Неточные совпадения
В то время как она, расстроенная огорчением от дочери и в расстройстве налившая много рому в свой пунш, уже давно храпела, Михаил Иваныч Сторешников ужинал в каком-то моднейшем ресторане
с другими кавалерами, приходившими в ложу. В компании было еще четвертое
лицо, — француженка, приехавшая
с офицером. Ужин приближался к концу.
Я бы ничего не имела возразить, если бы вы покинули Адель для этой грузинки, в ложе которой были
с ними обоими; но променять француженку на русскую… воображаю! бесцветные глаза, бесцветные жиденькие волосы, бессмысленное, бесцветное
лицо… виновата, не бесцветное, а, как вы говорите, кровь со сливками, то есть кушанье, которое могут брать в рот только ваши эскимосы!
На диване сидели
лица знакомые: отец, мать ученика, подле матери, на стуле, ученик, а несколько поодаль
лицо незнакомое — высокая стройная девушка, довольно смуглая,
с черными волосами — «густые, хорошие волоса»,
с черными глазами — «глаза хорошие, даже очень хорошие»,
с южным типом
лица — «как будто из Малороссии; пожалуй, скорее даже кавказский тип; ничего, очень красивое
лицо, только очень холодное, это уж не по южному; здоровье хорошее: нас, медиков, поубавилось бы, если бы такой был народ!
И она посмотрела на вошедшего учителя. Студент был уже не юноша, человек среднего роста или несколько повыше среднего,
с темными каштановыми волосами,
с правильными, даже красивыми чертами
лица,
с гордым и смелым видом — «не дурен и, должно быть, добр, только слишком серьезен».
Кроме товарищей да двух — трех профессоров, предвидевших в нем хорошего деятеля науки, он виделся только
с семействами, в которых давал уроки. Но
с этими семействами он только виделся: он как огня боялся фамильярности и держал себя очень сухо, холодно со всеми
лицами в них, кроме своих маленьких учеников и учениц.
Если Марья Алексевна могла повторить
с удовольствием от своего
лица его внушения Верочке по вопросу о предложении Сторешникова, то и он мог бы
с удовольствием подписать «правда» под ее пьяною исповедью Верочке.
И выражение
лица беспрестанно меняется: какая кроткая! какая сердитая! вот печальная, вот веселая, — все меняется! а все добрая, — как же это, и когда сердитая, все добрая? но только, какая же она красавица! как ни меняется
лицо,
с каждою переменою все лучше, все лучше.
Быть может, он и прибодрился бы, подходя к скамье, но, застигнутый врасплох, раньше чем ждал показать ей свою фигуру, он был застигнут
с пасмурным
лицом.
Лицо Марьи Алексевны, сильно разъярившееся при первом слове про обед, сложило
с себя решительный гнев при упоминании о Матрене и приняло выжидающий вид: — «посмотрим, голубчик, что-то приложишь от себя к обеду? — у Денкера, — видно, что-нибудь хорошее!» Но голубчик, вовсе не смотря на ее
лицо, уже вынул портсигар, оторвал клочок бумаги от завалявшегося в нем письма, вынул карандаш и писал.
Когда Марья Алексевна, услышав, что дочь отправляется по дороге к Невскому, сказала, что идет вместе
с нею, Верочка вернулась в свою комнату и взяла письмо: ей показалось, что лучше, честнее будет, если она сама в
лицо скажет матери — ведь драться на улице мать не станет же? только надобно, когда будешь говорить, несколько подальше от нее остановиться, поскорее садиться на извозчика и ехать, чтоб она не успела схватить за рукав.
Но это были точно такие же мечты, как у хозяйки мысль развести Павла Константиныча
с женою; такие проекты, как всякая поэзия, служат, собственно, не для практики, а для отрады сердцу, ложась основанием для бесконечных размышлений наедине и для иных изъяснений в беседах будущности, что, дескать, я вот что могла (или, смотря по полу
лица: мог) сделать и хотела (хотел), да по своей доброте пожалела (пожалел).
Вы перестаете быть важным действующим
лицом в жизни Верочки, Марья Алексевна, и, расставаясь
с вами, автор этого рассказа просит вас не сетовать на то, что вы отпускаетесь со сцены
с развязкою, несколько невыгодной для вас.
Вера Павловна оправилась и слушала уже
с тем тяжелым интересом,
с каким рассматриваешь черты милого
лица, искаженные болезнью.
Все исчезают. Верочка видит себя наедине
с Марьей Алексевною.
Лицо Марьи Алексевны принимает насмешливое выражение.
Если бы кто посторонний пришел посоветоваться
с Кирсановым о таком положении, в каком Кирсанов увидел себя, когда очнулся, и если бы Кирсанов был совершенно чужд всем
лицам, которых касается дело, он сказал бы пришедшему советоваться: «поправлять дело бегством — поздно, не знаю, как оно разыграется, но для вас, бежать или оставаться — одинаково опасно, а для тех, о спокойствии которых вы заботитесь ваше бегство едва ли не опаснее, чем то, чтобы вы оставались».
Если бы Кирсанов рассмотрел свои действия в этом разговоре как теоретик, он
с удовольствием заметил бы: «А как, однако же, верна теория; самому хочется сохранить свое спокойствие, возлежать на лаврах, а толкую о том, что, дескать, ты не имеешь права рисковать спокойствием женщины; а это (ты понимай уж сам) обозначает, что, дескать, я действительно совершал над собою подвиги благородства к собственному сокрушению, для спокойствия некоторого
лица и для твоего, мой друг; а потому и преклонись перед величием души моей.
И пальцы Веры Павловны забывают шить, и шитье опустилось из опустившихся рук, и Вера Павловна немного побледнела, вспыхнула, побледнела больше, огонь коснулся ее запылавших щек, — миг, и они побелели, как снег, она
с блуждающими глазами уже бежала в комнату мужа, бросилась на колени к нему, судорожно обняла его, положила голову к нему на плечо, чтобы поддержало оно ее голову, чтобы скрыло оно
лицо ее, задыхающимся голосом проговорила: «Милый мой, я люблю его», и зарыдала.
Она бросалась в постель, закрывала
лицо руками и через четверть часа вскакивала, ходила по комнате, падала в кресла, и опять начинала ходить неровными, порывистыми шагами, и опять бросалась в постель, и опять ходила, и несколько раз подходила к письменному столу, и стояла у него, и отбегала и, наконец, села, написала несколько слов, запечатала и через полчаса схватила письмо, изорвала, сожгла, опять долго металась, опять написала письмо, опять изорвала, сожгла, и опять металась, опять написала, и торопливо, едва запечатав, не давая себе времени надписать адреса, быстро, быстро побежала
с ним в комнату мужа, бросила его да стол, и бросилась в свою комнату, упала в кресла, сидела неподвижно, закрыв
лицо руками; полчаса, может быть, час, и вот звонок — это он, она побежала в кабинет схватить письмо, изорвать, сжечь — где ж оно? его нет, где ж оно? она торопливо перебирала бумаги: где ж оно?
А главное в том, что он порядком установился у фирмы, как человек дельный и оборотливый, и постепенно забрал дела в свои руки, так что заключение рассказа и главная вкусность в нем для Лопухова вышло вот что: он получает место помощника управляющего заводом, управляющий будет только почетное
лицо, из товарищей фирмы,
с почетным жалованьем; а управлять будет он; товарищ фирмы только на этом условии и взял место управляющего, «я, говорит, не могу, куда мне», — да вы только место занимайте, чтобы сидел на нем честный человек, а в дело нечего вам мешаться, я буду делать», — «а если так, то можно, возьму место», но ведь и не в этом важность, что власть, а в том, что он получает 3500 руб. жалованья, почти на 1000 руб. больше, чем прежде получал всего и от случайной черной литературной работы, и от уроков, и от прежнего места на заводе, стало быть, теперь можно бросить все, кроме завода, — и превосходно.
Между ними были люди мягкие и люди суровые, люди мрачные и люди веселые, люди хлопотливые и люди флегматические, люди слезливые (один
с суровым
лицом, насмешливый до наглости; другой
с деревянным
лицом, молчаливый и равнодушный ко всему; оба они при мне рыдали несколько раз, как истерические женщины, и не от своих дел, а среди разговоров о разной разности; наедине, я уверен, плакали часто), и люди, ни от чего не перестававшие быть спокойными.
Генеалогия главных
лиц моего рассказа: Веры Павловны Кирсанова и Лопухова не восходит, по правде говоря, дальше дедушек
с бабушками, и разве
с большими натяжками можно приставить сверху еще какую-нибудь прабабушку (прадедушка уже неизбежно покрыт мраком забвения, известно только, что он был муж прабабушки и что его звали Кирилом, потому что дедушка был Герасим Кирилыч).
Через минуту Рахметов сел прямо против меня, всего только через небольшой стол у дивана, и
с этого-то расстояния каких-нибудь полутора аршин начал смотреть мне в
лицо изо всей силы.
«Ну, думает проницательный читатель, теперь главным
лицом будет Рахметов и заткнет за пояс всех, и Вера Павловна в него влюбится, и вот скоро начнется
с Кирсановым та же история, какая была
с Лопуховым».
Рахметов просидит вечер, поговорит
с Верою Павловною; я не утаю от тебя ни слова из их разговора, и ты скоро увидишь, что если бы я не хотел передать тебе этого разговора, то очень легко было бы и не передавать его, и ход событий в моем рассказе нисколько не изменился бы от этого умолчания, и вперед тебе говорю, что когда Рахметов, поговорив
с Верою Павловною, уйдет, то уже и совсем он уйдет из этого рассказа, и что не будет он ни главным, ни неглавным, вовсе никаким действующим
лицом в моем романе.
Она опять сложила руки, он опять положил записку и
с прежним терпением опять стоял добрую четверть часа. Она опять закрыла
лицо руками и твердила: «о, как он добр, как он добр!»
И профессор N действующее
лицо, потому что рекомендовал Веру Павловну в гувернантки г-же Б., без чего не вышло бы сцены возвращения
с Конногвардейского бульвара?
Может быть, и Конногвардейский бульвар — действующее
лицо? потому что ведь без него не было бы сцены свидания на нем и возвращения
с него?
Понял ли ты теперь, проницательный читатель, что хотя много страниц употреблено на прямое описание того, какой человек был Рахметов, но что, в сущности, еще гораздо больше страниц посвящено все исключительно тому же, чтобы познакомить тебя все
с тем же
лицом, которое вовсе не действующее
лицо в романе?
Те читатели, которые близко знают живых людей этого типа, надеюсь, постоянно видели
с самого начала, что главные мои действующие
лица — нисколько не идеалы, а люди вовсе не выше общего уровня людей своего типа, что каждый из людей их типа переживал не два, не три события, в которых действовал нисколько не хуже того, как они у меня.
Но эти люди, которые будут
с самого начала рассказа думать про моих Веру Павловну, Кирсанова, Лопухова: «ну да, это наши добрые знакомые, простые обыкновенные люди, как мы», — люди, которые будут так думать о моих главных действующих
лицах, все-таки еще составляют меньшинство публики.
Не покажи я фигуру Рахметова, большинство читателей сбилось бы
с толку насчет главных действующих
лиц моего рассказа.
Да, она еще не видела
лица ее, вовсе не видела ее. Как же ей казалось, что она видит ее? Вот уж год,
с тех пор как она говорит
с ним,
с тех пор как он смотрит на нее, целует ее, она так часто видит ее, эту светлую красавицу, и красавица не прячется от нее, как она не прячется от него, она вся является ей.
Полозов раз как-то сказал ему колкость, Соловцов
с достоинством и печалью в
лице простился
с ним, перестал бывать.
Приятно было остаться ему там и потому, что он там был почетнейшим
лицом на три — четыре версты кругом: нет числа признакам уважения, которыми он пользовался у своих и окрестных приказчиков, артельщиков и прочей подгородной братии, менее высокой и несколько более высокой заводских и фабричных приказчиков по положению в обществе; и почти нет меры удовольствию,
с каким он патриархально принимал эти признаки общего признавания его первым
лицом того околотка.
Недурен был эффект выдумки, которая повторялась довольно часто в прошлую зиму в домашнем кругу, когда собиралась только одна молодежь и самые близкие знакомые: оба рояля
с обеих половин сдвигались вместе; молодежь бросала жребий и разделялась на два хора, заставляла своих покровительниц сесть одну за один, другую за другой рояль,
лицом одна прямо против другой; каждый хор становился за своею примадонною, и в одно время пели: Вера Павловна
с своим хором: «La donna е mobile», а Катерина Васильевна
с своим хором «Давно отвергнутый тобою», или Вера Павловна
с своим хором какую-нибудь песню Лизетты из Беранже, а Катерина Васильевна
с своим хором «Песню о Еремушке».