Неточные совпадения
Так говорила надпись; но Иван Захарыч Сторешников умер еще в 1837
году, и с
той поры хозяин дома был сын его, Михаил Иванович, — так говорили документы.
Основание капиталу было положено
лет 15
тому назад продажею енотовой шубы, платьишка и мебелишки, доставшихся Марье Алексевне после брата — чиновника.
Когда Верочке исполнилось шестнадцать
лет, она перестала учиться у фортепьянного учителя и в пансионе, а сама стала давать уроки в
том же пансионе; потом мать нашла ей и другие уроки.
— Экая бешеная француженка, — сказал статский, потягиваясь и зевая, когда офицер и Жюли ушли. — Очень пикантная женщина, но это уж чересчур. Очень приятно видеть, когда хорошенькая женщина будирует, но с нею я не ужился бы четыре часа, не
то что четыре
года. Конечно, Сторешников, наш ужин не расстраивается от ее каприза. Я привезу Поля с Матильдою вместо них. А теперь пора по домам. Мне еще нужно заехать к Берте и потом к маленькой Лотхен, которая очень мила.
Думал, что если она успеет уйти из семейства,
то отложить дело
года на два; в это время успел бы стать профессором, денежные дела были бы удовлетворительны.
В Медицинской академии есть много людей всяких сортов, есть, между прочим, и семинаристы: они имеют знакомства в Духовной академии, — через них были в ней знакомства и у Лопухова. Один из знакомых ему студентов Духовной академии, — не близкий, но хороший знакомый, — кончил курс
год тому назад и был священником в каком-то здании с бесконечными коридорами на Васильевском острове. Вот к нему-то и отправился Лопухов, и по экстренности случая и позднему времени, даже на извозчике.
— Как же с этим быть? Ведь хотелось бы…
то, что вы теперь делаете, сделал и я
год назад, да стал неволен в себе, как и вы будете. А совестно: надо бы помочь вам. Да, когда есть жена, оно и страшновато идти без оглядки.
Тогда, —
лет 10
тому назад, — были в Петербурге времена, еще дешевые по петербургскому масштабу.
До этого дошли только в половине третьего
года, а прежде
того перешли через несколько разных ступеней, начиная с раздела прибыли пропорционально заработной плате.
Это и была последняя перемена в распределении прибыли, сделанная уже в половине третьего
года, когда мастерская поняла, что получение прибыли — не вознаграждение за искусство
той или другой личности, а результат общего характера мастерской, — результат ее устройства, ее цели, а цель эта — всевозможная одинаковость пользы от работы для всех, участвующих в работе, каковы бы ни были личные особенности; что от этого характера мастерской зависит все участие работающих в прибыли; а характер мастерской, ее дух, порядок составляется единодушием всех, а для единодушия одинаково важна всякая участница: молчаливое согласие самой застенчивой или наименее даровитой не менее полезно для сохранения развития порядка, полезного для всех, для успеха всего дела, чем деятельная хлопотливость самой бойкой или даровитой.
Когда от постоянного участия в делах они приобрели навык соображать весь ход работ в мастерской, Вера Павловна обратила их внимание на
то, что в их мастерстве количество заказов распределяется по месяцам
года очень неодинаково и что в месяцы особенно выгодные недурно било бы отлагать часть прибыли для уравнения невыгодных месяцев.
А
года через полтора почти все девушки уже жили на одной большой квартире, имели общий стол, запасались провизиею
тем порядком, как делается в больших хозяйствах.
Положено было, что мальчики могут оставаться тут до 8
лет;
тех, кому было больше, размещали по мастерствам.
А если и бывали иногда в нем тяжелые нарушения от огорчений, за них вознаграждали и особенные радостные случаи, которые встречались чаще огорчений: вот удалось очень хорошо пристроить маленьких сестру или брата
той — другой девушки; на третий
год, две девушки выдержали экзамен на домашних учительниц, — ведь это было какое счастье для них!
Вера Павловна, проснувшись, долго нежится в постели; она любит нежиться, и немножко будто дремлет, и не дремлет, а думает, что надобно сделать; и так полежит, не дремлет, и не думает — нет, думает: «как тепло, мягко, хорошо, славно нежиться поутру»; так и нежится, пока из нейтральной комнаты, — нет, надобно сказать: одной из нейтральных комнат, теперь уже две их, ведь это уже четвертый
год замужества, — муж,
то есть «миленький», говорит: «Верочка, проснулась?» — «Да, миленький».
К Вере Павловне они питают беспредельное благоговение, она даже дает им целовать свою руку, не чувствуя себе унижения, и держит себя с ними, как будто пятнадцатью
годами старше их,
то есть держит себя так, когда не дурачится, но, по правде сказать, большею частью дурачится, бегает, шалит с ними, и они в восторге, и тут бывает довольно много галопированья и вальсированья, довольно много простой беготни, много игры на фортепьяно, много болтовни и хохотни, и чуть ли не больше всего пения; но беготня, хохотня и все нисколько не мешает этой молодежи совершенно, безусловно и безгранично благоговеть перед Верою Павловною, уважать ее так, как дай бог уважать старшую сестру, как не всегда уважается мать, даже хорошая.
— Да ведь я знаю, кто эта дама, — сказал офицер, на беду романтика подошедший к спорившим: — это г-жа N.; она при мне это и сказала; и она действительно отличная женщина, только ее тут же уличили, что за полчаса перед
тем она хвалилась, что ей 26
лет, и помнишь, сколько она хохотала вместе со всеми?
После чаю офицер объявил, что пока он еще имеет
лета честного образа мыслей, он непрочь присоединиться к другим людям
тех же
лет...
Некая дама, у которой некие бывали на посылках, вздумала, что надобно составить каталог библиотеки, оставшейся после мужа-вольтерианца, который умер за двадцать
лет перед
тем.
Шесть
лет тому назад этих людей не видели; три
года тому назад презирали; теперь… но все равно, что думают о них теперь; через несколько
лет, очень немного
лет, к ним будут взывать: «спасите нас!», и что будут они говорить будет исполняться всеми; еще немного
лет, быть может, и не
лет, а месяцев, и станут их проклинать, и они будут согнаны со сцены, ошиканные, страмимые.
А теперь опасность была больше, чем тогда: в эти три
года Вера Павловна, конечно, много развилась нравственно; тогда она была наполовину еще ребенок, теперь уже не
то; чувство, ею внушаемое, уже не могло походить на шутливую привязанность к девочке, которую любишь и над которой улыбаешься в одно и
то же время.
И не только нравственно развилась она: если красота женщины настоящая красота,
то у нас на севере женщина долго хорошеет с каждым
годом.
Крюкова поступила в мастерскую с
год тому назад, уже очень больная.
— Настасья Борисовна, я имела такие разговоры, какой вы хотите начать. И
той, которая говорит, и
той, которая слушает, — обеим тяжело. Я вас буду уважать не меньше, скорее больше прежнего, когда знаю теперь, что вы иного перенесли, но я понимаю все, и не слышав. Не будем говорить об этом: передо мною не нужно объясняться. У меня самой много
лет прошло тоже в больших огорчениях; я стараюсь не думать о них и не люблю говорить о них, — это тяжело.
«Июль нынешнего
года, и всякий месяц нынешнего
года до болезни миленького, да и в прошлом
году то же, и прежде
то же. Пять дней
тому назад были у нас студенты; вчера
то же. Я с ними много шалила, так весело было. Завтра или послезавтра будут опять, опять будет очень весело».
Он целый вечер не сводил с нее глаз, и ей ни разу не подумалось в этот вечер, что он делает над собой усилие, чтобы быть нежным, и этот вечер был одним из самых радостных в ее жизни, по крайней мере, до сих пор; через несколько
лет после
того, как я рассказываю вам о ней, у ней будет много таких целых дней, месяцев,
годов: это будет, когда подрастут ее дети, и она будет видеть их людьми, достойными счастья и счастливыми.
А подумать внимательно о факте и понять его причины — это почти одно и
то же для человека с
тем образом мыслей, какой был у Лопухова, Лопухов находил, что его теория дает безошибочные средства к анализу движений человеческого сердца, и я, признаюсь, согласен с ним в этом; в
те долгие
годы, как я считаю ее за истину, она ни разу не ввела меня в ошибку и ни разу не отказалась легко открыть мне правду, как бы глубоко ни была затаена правда какого-нибудь человеческого дела.
А тут, кроме
того, действительно, был очень осязательный факт, который таил в себе очень полную разгадку дела: ясно, что Кирсанов уважает Лопуховых; зачем же он слишком на два
года расходился с ними? Ясно, что он человек вполне порядочный; каким же образом произошло тогда, что он выставился человеком пошлым? Пока Вере Павловне не было надобности думать об этом, она и не думала, как не думал Лопухов; а теперь ее влекло думать.
Он с усердным наслаждением принялся читать книгу, которую в последние сто
лет едва ли кто читал, кроме корректоров ее: читать ее для кого бы
то ни было, кроме Рахметова,
то же самое, что есть песок или опилки.
Это стало известно только уже после, а тогда мы видели, что он долго пропадал, а за два
года до
той поры, как сидел он в кабинете Кирсанова за толкованием Ньютона на «Апокалипсис», возвратился в Петербург, поступил на филологический факультет, — прежде был на естественном, и только.
Но оно гремит славою только на полосе в 100 верст шириною, идущей по восьми губерниям; читателям остальной России надобно объяснить, что это за имя, Никитушка Ломов, бурлак, ходивший по Волге
лет 20–15
тому назад, был гигант геркулесовской силы; 15 вершков ростом, он был так широк в груди и в плечах, что весил 15 пудов, хотя был человек только плотный, а не толстый.
Года через два после
того, как мы видим его сидящим в кабинете Кирсанова за ньютоновым толкованием на «Апокалипсис», он уехал из Петербурга, сказавши Кирсанову и еще двум — трем самым близким друзьям, что ему здесь нечего делать больше, что он сделал все, что мог, что больше делать можно будет только
года через три, что эти три
года теперь у него свободны, что он думает воспользоваться ими, как ему кажется нужно для будущей деятельности.
За
год перед
тем, как во второй и, вероятно, окончательный раз, пропал из Петербурга, Рахметов сказал Кирсанову: «Дайте мне порядочное количество мази для заживления ран от острых орудий».
Через
год после
того, как пропал Рахметов, один из знакомых Кирсанова встретил в вагоне, по дороге из Вены в Мюнхен, молодого человека, русского, который говорил, что объехал славянские земли, везде сближался со всеми классами, в каждой земле оставался постольку, чтобы достаточно узнать понятия, нравы, образ жизни, бытовые учреждения, степень благосостояния всех главных составных частей населения, жил для этого и в городах и в селах, ходил пешком из деревни в деревню, потом точно так же познакомился с румынами и венграми, объехал и обошел северную Германию, оттуда пробрался опять к югу, в немецкие провинции Австрии, теперь едет в Баварию, оттуда в Швейцарию, через Вюртемберг и Баден во Францию, которую объедет и обойдет точно так же, оттуда за
тем же проедет в Англию и на это употребит еще
год; если останется из этого
года время, он посмотрит и на испанцев, и на итальянцев, если же не останется времени — так и быть, потому что это не так «нужно», а
те земли осмотреть «нужно» — зачем же? — «для соображений»; а что через
год во всяком случае ему «нужно» быть уже в Северо — Американских штатах, изучить которые более «нужно» ему, чем какую-нибудь другую землю, и там он останется долго, может быть, более
года, а может быть, и навсегда, если он там найдет себе дело, но вероятнее, что
года через три он возвратится в Россию, потому что, кажется, в России, не теперь, а тогда,
года через три — четыре, «нужно» будет ему быть.
Летами, голосом, чертами лица, насколько запомнил их рассказчик, проезжий тоже подходил к Рахметову; но рассказчик тогда не обратил особого внимания на своего спутника, который к
тому же недолго и был его спутником, всего часа два: сел в вагон в каком-то городишке, вышел в какой-то деревне; потому рассказчик мог описывать его наружность лишь слишком общими выражениями, и полной достоверности тут нет: по всей вероятности, это был Рахметов, а впрочем, кто ж его знает?
Между
тем как очень спокойно могли бы вы все трое жить по-прежнему, как жили за
год, или как-нибудь переместиться всем на одну квартиру, или иначе переместиться, или как бы там пришлось, только совершенно без всякого расстройства и по-прежнему пить чай втроем, и по-прежнему ездить в оперу втроем.
Да, ныне она наработалась и отдыхает, и думает о многом, о многом, все больше о настоящем: оно так хорошо и полно! оно так полно жизни, что редко остается время воспоминаньям; воспоминания будут после, о, гораздо после, и даже не через десять
лет, не через двадцать
лет, а после: теперь еще не их время и очень еще долго будет не их время. Но все-таки бывают они и теперь, изредка, вот, например и ныне ей вспомнилось
то, что чаще всего вспоминается в этих нечастых воспоминаниях. Вот что ей вспоминается...
И вот проходит
год; и пройдет еще
год, и еще
год после свадьбы с Кирсановым, и все так же будут идти дни Веры Павловны, как идут теперь, через
год после свадьбы, как шли с самой свадьбы; и много
лет пройдет, они будут идти все так же, если не случится ничего особенного; кто знает, что принесет будущее? но до
той поры, как я пишу это, ничего такого не случилось, и дни Веры Павловны идут все так же, как шли они тогда, через
год, через два после свадьбы с Кирсановым.
Просыпаясь, она нежится в своей теплой постельке, ей лень вставать, она и думает и не думает, и полудремлет и не дремлет; думает, — это, значит, думает о чем-нибудь таком, что относится именно к этому дню, к этим дням, что-нибудь по хозяйству, по мастерской, по знакомствам, по планам, как расположить этот день, это, конечно, не дремота; но, кроме
того, есть еще два предмета,
года через три после свадьбы явился и третий, который тут в руках у ней, Митя: он «Митя», конечно, в честь друга Дмитрия; а два другие предмета, один — сладкая мысль о занятии, которое дает ей полную самостоятельность в жизни, другая мысль — Саша; этой мысли даже и нельзя назвать особою мыслью, она прибавляется ко всему, о чем думается, потому что он участвует во всей ее жизни; а когда эта мысль, эта не особая мысль, а всегдашняя мысль, остается одна в ее думе, — она очень, очень много времени бывает одна в ее думе, — тогда как это назвать? дума ли это или дремота, спится ли ей или Не спится? глаза полузакрыты, на щеках легкий румянец будто румянец сна… да, это дремота.
То, что прежние люди знали только на мимолетные месяцы, нынешние люди сохраняют в себе на долгие, долгие
годы.
— Вот мы живем с тобою три
года (прежде говорилось:
год, потом: два; потом будет говориться: четыре
года и так дальше), а все еще мы как будто любовники, которые видятся изредка, тайком. Откуда это взяли, Саша, что любовь ослабевает, когда ничто не мешает людям вполне принадлежать друг другу? Эти люди не знали истинной любви. Они знали только эротическое самолюбие или эротическую фантазию. Настоящая любовь именно с
той поры и начинается, как люди начинают жить вместе.
— На тебе я замечаю вещь гораздо более любопытную: еще
года через три ты забудешь свою медицину, а еще
года через три разучишься читать, и из всех способностей к умственной жизни у тебя останется одно — зрение, да и
то разучится видеть что-нибудь, кроме меня.
«Знаешь эти сказки про людей, которые едят опиум: с каждым
годом их страсть растет. Кто раз узнал наслаждение, которое дает она, в
том она уж никогда не ослабеет, а все только усиливается».
«Разве по натуре человека привязанность ослабевает, а не развивается временем? Когда дружба крепче и милее, через неделю, или через
год, или через двадцать
лет после
того, как началась? Надобно только, чтобы друзья сошлись между собою удачно, чтобы в самом деле они годились быть друзьями между собою».
Да я уж и не рос последние два — три
года перед
тем, как мы стали жить вместе.
— Но это надобно извинить ему, — ведь он жил за 500
лет до нас;
то, что нам кажется слишком сальным, слишком площадным, тогда не считалось неприличием.
Да, она еще не видела лица ее, вовсе не видела ее. Как же ей казалось, что она видит ее? Вот уж
год, с
тех пор как она говорит с ним, с
тех пор как он смотрит на нее, целует ее, она так часто видит ее, эту светлую красавицу, и красавица не прячется от нее, как она не прячется от него, она вся является ей.
— Но нет, прежде я хочу же знать, как это сделалось?» — «Что?» — «
То, что бесплодная пустыня обратилась в плодороднейшую землю, где почти все мы проводим две трети нашего
года».
Таким образом, по охлаждении лишнего жара в Вере Павловне и Мерцаловой, швейные и магазин продолжали существовать, не развиваясь, но радуясь уже и
тому, что продолжают существовать. Новое знакомство Кирсанова продолжалось и приносило ему много удовольствия. Так прошло еще
года два или больше, без всяких особенных происшествий.
Мы сошлись с первого же раза,
тем больше, что в Кирсанове, ее муже, я нашла
того самого доктора Кирсанова, который пять
лет тому назад оказал мне, помнишь, такую важную услугу.