Неточные совпадения
Он долго не мог отыскать свою шляпу; хоть раз пять брал ее в руки, но не
видел, что берет ее. Он был как пьяный; наконец понял, что это под рукою у него именно шляпа, которую он ищет, вышел в переднюю, надел пальто; вот он
уже подходит к воротам: «кто это бежит за мною? верно, Маша… верно с нею дурно!» Он обернулся — Вера Павловна бросилась ему на шею, обняла, крепко поцеловала.
Belle, charmante — Марья Алексевна и так
уже давно слышит, что ее цыганка belle и charmante; amour — Марья Алексевна и сама
видит, что он по уши врюхался в amour; а коли amour, то
уж, разумеется, и bonheur, — что толку от этих слов?
— Счастлив твой бог! — однако не утерпела Марья Алексевна, рванула дочь за волосы, — только раз, и то слегка. — Ну, пальцем не трону, только завтра чтоб была весела! Ночь спи, дура! Не вздумай плакать. Смотри, если
увижу завтра, что бледна или глаза заплаканы! Спущала до сих пор… не спущу. Не пожалею смазливой-то рожи,
уж заодно пропадать будет, так хоть дам себя знать.
— Жюли, будь хладнокровнее. Это невозможно. Не он, так другой, все равно. Да вот, посмотри, Жан
уже думает отбить ее у него, а таких Жанов тысячи, ты знаешь. От всех не убережешь, когда мать хочет торговать дочерью. Лбом стену не прошибешь, говорим мы, русские. Мы умный народ, Жюли.
Видишь, как спокойно я живу, приняв этот наш русский принцип.
— Экая бешеная француженка, — сказал статский, потягиваясь и зевая, когда офицер и Жюли ушли. — Очень пикантная женщина, но это
уж чересчур. Очень приятно
видеть, когда хорошенькая женщина будирует, но с нею я не ужился бы четыре часа, не то что четыре года. Конечно, Сторешников, наш ужин не расстраивается от ее каприза. Я привезу Поля с Матильдою вместо них. А теперь пора по домам. Мне еще нужно заехать к Берте и потом к маленькой Лотхен, которая очень мила.
— Что ж, он хотел обмануть вашу мать, или они оба были в заговоре против вас? — Верочка горячо стала говорить, что ее мать
уж не такая же дурная женщина, чтобы быть в заговоре. — Я сейчас это
увижу, — сказала Жюли. — Вы оставайтесь здесь, — вы там лишняя. — Жюли вернулась в залу.
Верочка растеряется,
увидев мать без чувств; он заведет Верочку в комнату, где ужин, — вот
уже пари и выиграно; что дальше — как случится.
Марья Алексевна, конечно,
уже не претендовала на отказ Верочки от катанья, когда
увидела, что Мишка — дурак вовсе не такой дурак, а чуть было даже не поддел ее. Верочка была оставлена в покое и на другое утро без всякой помехи отправилась в Гостиный двор.
Кажется, чего еще? Марья Алексевна не могла не
видеть, что Михаил Иваныч, при всем своем ограниченном уме, рассудил очень основательно; но все-таки вывела дело
уже совершенно начистоту. Дня через два, через три она вдруг сказала Лопухову, играя с ним и Михаилом Иванычем в преферанс...
— Конечно, не хочу! Что мне еще слушать? Ведь вы
уж все сказали; что дело почти кончено, что завтра оно решится, —
видите, мой друг, ведь вы сами еще ничего не знаете нынче. Что же слушать? До свиданья, мой друг!
Это бывают разбиты старики, старухи, а молодые девушки не бывают». — «бывают, часто бывают, — говорит чей-то незнакомый голос, — а ты теперь будешь здорова, вот только я коснусь твоей руки, —
видишь, ты
уж и здорова, вставай же».
— А ведь я до двух часов не спала от радости, мой друг. А когда я уснула, какой сон
видела! Будто я освобождаюсь ив душного подвала, будто я была в параличе и выздоровела, и выбежала в поле, и со мной выбежало много подруг, тоже, как я, вырвавшихся из подвалов, выздоровевших от паралича, и нам было так весело, так весело бегать по просторному полю! Не сбылся сон! А я думала, что
уж не ворочусь домой.
— Подозревать! — что мне! Нет, мой друг, и для этого вам лучше
уж войти. Ведь я шла с поднятым вуалем, нас могли
видеть.
Она
увидела, что идет домой, когда прошла
уже ворота Пажеского корпуса, взяла извозчика и приехала счастливо, побила у двери отворившего ей Федю, бросилась к шкапчику, побила высунувшуюся на шум Матрену, бросилась опять к шкапчику, бросилась в комнату Верочки, через минуту выбежала к шкапчику, побежала опять в комнату Верочки, долго оставалась там, потом пошла по комнатам, ругаясь, но бить было
уже некого: Федя бежал на грязную лестницу, Матрена, подсматривая в щель Верочкиной комнаты, бежала опрометью,
увидев, что Марья Алексевна поднимается, в кухню не попала, а очутилась в спальной под кроватью Марьи Алексевны, где и пробыла благополучно до мирного востребования.
— Мой миленький, стану рассказывать тебе свою радость. Только ты мне посоветуй, ты ведь все это знаешь.
Видишь, мне
уж давно хотелось что-нибудь делать. Я и придумала, что надо з завести швейную; ведь это хорошо?
Когда она
увидела возможность быть в мастерской
уже не целый день, плата ей была уменьшаема, как уменьшалось время ее занятий.
— А какое влияние имеет на человека заботливость других, — сказал Лопухов: — ведь он и сам отчасти подвергается обольщению, что ему нужна, бог знает, какая осторожность, когда
видит, что из — за него тревожатся. Ведь вот я мог бы выходить из дому
уже дня три, а все продолжал сидеть. Ныне поутру хотел выйти, и еще отложил на день для большей безопасности.
Вере Павловне
уже раза три случалось
видеть такие примеры.
Вот он и говорит: «А знаете, что я по вашему сложению
вижу: что вам вредно пить; у вас от этого чуть ли грудь-то
уж не расстроена.
Грусть его по ней, в сущности, очень скоро сгладилась; но когда грусть рассеялась на самом деле, ему все еще помнилось, что он занят этой грустью, а когда он заметил, что
уже не имеет грусти, а только вспоминает о ней, он
увидел себя в таких отношениях к Вере Павловне, что нашел, что попал в большую беду.
Вера Павловна просыпается с этим восклицанием, и быстрее, чем сознала она, что
видела только сон и что она проснулась, она
уже вскочила, она бежит.
Но когда жена заснула, сидя у него на коленях, когда он положил ее на ее диванчик, Лопухов крепко задумался о ее сне. Для него дело было не в том, любит ли она его; это
уж ее дело, в котором и она не властна, и он, как он
видит, не властен; это само собою разъяснится, об этом нечего думать иначе, как на досуге, а теперь недосуг, теперь его дело разобрать, из какого отношения явилось в ней предчувствие, что она не любит его.
Не первый раз он долго сидел в этом раздумье;
уж несколько дней он
видел, что не удержит за собою ее любви.
Даже и эти глаза не могли
увидеть ничего, но гостья шептала: нельзя ли
увидеть тут вот это, хотя тут этого и вовсе нет, как я сама
вижу, а все-таки попробуем посмотреть; и глаза всматривались, и хоть ничего не
видели, но и того, что всматривались глаза,
уже было довольно, чтобы глаза заметили: тут что-то не так.
Но Маша
уж отворяет дверь, и Лопухов
видел от порога, как Вера Павловна промелькнула из его кабинета в свою комнату, расстроенная, бледная.
«Я
уж давно
видел, что Лопухов», говорит проницательный читатель в восторге от своей догадливости.
Это стало известно только
уже после, а тогда мы
видели, что он долго пропадал, а за два года до той поры, как сидел он в кабинете Кирсанова за толкованием Ньютона на «Апокалипсис», возвратился в Петербург, поступил на филологический факультет, — прежде был на естественном, и только.
Кроме того, что
видел Кирсанов, видно из этого также, что хозяйка, вероятно, могла бы рассказать много разного любопытного о Рахметове; но, в качестве простодушной и простоплатной, старуха была без ума от него, и
уж, конечно, от нее нельзя было бы ничего добиться.
Рахметов просидит вечер, поговорит с Верою Павловною; я не утаю от тебя ни слова из их разговора, и ты скоро
увидишь, что если бы я не хотел передать тебе этого разговора, то очень легко было бы и не передавать его, и ход событий в моем рассказе нисколько не изменился бы от этого умолчания, и вперед тебе говорю, что когда Рахметов, поговорив с Верою Павловною, уйдет, то
уже и совсем он уйдет из этого рассказа, и что не будет он ни главным, ни неглавным, вовсе никаким действующим лицом в моем романе.
— Я не вполне разделяю ваше мнение и почему — мы объяснимся. Это
уже не будет исполнением его поручения, а выражением только моего мнения, которое высказал я и ему в последнее наше свидание. Его поручение состояло только в том, чтобы я показал вам эту записку и потом сжег ее. Вы довольно
видели ее?
— Теперь, как я
вижу,
уже достаточно. Пора.
Уже двенадцать часов, а я еще хочу изложить вам свои мысли об этом деле, потому что считаю полезным для вас узнать мое мнение о нем. Вы согласны?
— Да, есть;
вижу, что есть и очень даже, когда вы напомнили, — сказала Вера Павловна,
уж вовсе смеясь.
— Причина очень солидная. Надобно было, чтобы другие
видели, в каком вы расстройстве, чтоб известие о вашем ужасном расстройстве разнеслось для достоверности события, вас расстроившего. Ведь вы не захотели бы притворяться. Да и невозможно вполне заменить натуру ничем, натура все-таки действует гораздо убедительнее. Теперь три источника достоверности события: Маша, Мерцалова, Рахель. Мерцалова особенно важный источник, — ведь это
уж на всех ваших знакомых. Я был очень рад вашей мысли послать за нею.
Только, Вера Павловна, если
уж случилось вам
видеть меня в таком духе, в каком я был бы рад быть всегда, и дошло у нас до таких откровенностей, — пусть это будет секрет, что я не по своей охоте мрачное чудовище.
Она сейчас же
увидела бы это, как только прошла бы первая горячка благодарности; следовательно, рассчитывал Лопухов, в окончательном результате я ничего не проигрываю оттого, что посылаю к ней Рахметова, который будет ругать меня, ведь она и сама скоро дошла бы до такого же мнения; напротив, я выигрываю в ее уважении: ведь она скоро сообразит, что я предвидел содержание разговора Рахметова с нею и устроил этот разговор и зачем устроил; вот она и подумает: «какой он благородный человек, знал, что в те первые дни волнения признательность моя к нему подавляла бы меня своею экзальтированностью, и позаботился, чтобы в уме моем как можно поскорее явились мысли, которыми облегчилось бы это бремя; ведь хотя я и сердилась на Рахметова, что он бранит его, а ведь я тогда же поняла, что, в сущности, Рахметов говорит правду; сама я додумалась бы до этого через неделю, но тогда это было бы для меня
уж не важно, я и без того была бы спокойна; а через то, что эти мысли были высказаны мне в первый же день, я избавилась от душевной тягости, которая иначе длилась бы целую неделю.
Из этого разговора ты
увидел, что Рахметову хотелось бы выпить хересу, хоть он и не пьет, что Рахметов не безусловно «мрачное чудовище», что, напротив, когда он за каким-нибудь приятным делом забывает свои тоскливые думы, свою жгучую скорбь, то он и шутит, и весело болтает, да только, говорит, редко мне это удается, и горько, говорит, мне, что мне так редко это удается, я, говорит, и сам не рад, что я «мрачное чудовище», да
уж обстоятельства-то такие, что человек с моею пламенною любовью к добру не может не быть «мрачным чудовищем», а как бы не это, говорит, так я бы, может быть, целый день шутил, да хохотал, да пел, да плясал.
Надобно на той же картинке нарисовать хоть маленький уголок дворца; он по этому уголку
увидит, что дворец — это, должно быть, штука совсем
уж не того масштаба, как строение, изображенное на картинке, и что это строение, действительно, должно быть не больше, как простой, обыкновенный дом, в каких, или даже получше, всем следовало бы жить.
В два часа ночи она еще ничего не предвидела, он выжидал, когда она, истомленная тревогою того утра,
уж не могла долго противиться сну, вошел, сказал несколько слов, и в этих немногих словах почти все было только непонятное предисловие к тому, что он хотел сказать, а что он хотел сказать, в каких коротких словах сказал он: «Я давно не
видел своих стариков, — съезжу к ним; они будут рады» — только, и тотчас же ушел.
Сколько времени где я проживу, когда буду где, — этого нельзя определить,
уж и по одному тому, что в числе других дел мне надобно получить деньги с наших торговых корреспондентов; а ты знаешь, милый друг мой» — да, это было в письме: «милый мой друг», несколько раз было, чтоб я
видела, что он все по-прежнему расположен ко мне, что в нем нет никакого неудовольствия на меня, вспоминает Вера Павловна: я тогда целовала эти слова «милый мой друг», — да, было так: — «милый мой друг, ты знаешь, что когда надобно получить деньги, часто приходится ждать несколько дней там, где рассчитывал пробыть лишь несколько часов.
«Нет, не увижусь», — только что ж это делает она? шляпа
уж надета, и это она инстинктивно взглянула в зеркало: приглажены ли волоса, да, в зеркале она
увидела, что на ней шляпа, и из этих трех слов, которые срослись было так твердо, осталось одно, и к нему прибавилось новое: «нет возврата».
Как он благороден, Саша!» — «Расскажи же, Верочка, как это было?» — «Я сказала ему, что не могу жить без тебя; на другой день, вчера, он
уж уехал, я хотела ехать за ним, весь день вчера думала, что поеду за ним, а теперь,
видишь, я
уж давно сидела здесь».
Но, — продолжал он,
уже смеясь и все целуя жену: — почему ж ты
видишь в этом надобность теперь? собираешься влюбиться в кого, Верочка, — да?
Теперь,
видите сами, часто должно пролетать время так, что Вера Павловна еще не успеет подняться, чтобы взять ванну (это устроено удобно, стоило порядочных хлопот: надобно было провести в ее комнату кран от крана и от котла в кухне; и правду сказать, довольно много дров выходит на эту роскошь, но что ж, это теперь можно было позволить себе? да, очень часто Вера Павловна успевает взять ванну и опять прилечь отдохнуть, понежиться после нее до появления Саши, а часто, даже не чаще ли, так задумывается и заполудремлется, что еще не соберется взять ванну, как Саша
уж входит.
Да, она еще не
видела лица ее, вовсе не
видела ее. Как же ей казалось, что она
видит ее? Вот
уж год, с тех пор как она говорит с ним, с тех пор как он смотрит на нее, целует ее, она так часто
видит ее, эту светлую красавицу, и красавица не прячется от нее, как она не прячется от него, она вся является ей.
— Смотри же, для тебя на эту минуту я уменьшаю сиянье моего ореола, и мой голос звучит тебе на эту минуту без очаровательности, которую я всегда даю ему; на минуту я для тебя перестаю быть царицею. Ты
видела, ты слышала? Ты узнала? Довольно, я опять царица, и
уже навсегда царица.
«Да, в центре бывшей пустыни; а теперь, как
видишь, все пространство с севера, от той большой реки на северо — востоке,
уже обращено в благодатнейшую землю, в землю такую же, какою была когда-то и опять стала теперь та полоса по морю на север от нее, про которую говорилось в старину, что она «кипит молоком и медом».
Вот какое чудо я
увидела, друг мой Полина, и вот как просто оно объясняется. И я теперь так привыкла к нему, что мне
уж кажется странно: как же я тогда удивлялась ему, как же не ожидала, что найду все именно таким, каким нашла. Напиши, имеешь ли ты возможность заняться тем, к чему я теперь готовлюсь: устройством швейной или другой мастерской по этому порядку. Это так приятно, Полина.
Этого
уже довольно: я
вижу, что у вас и у меня одна причина страдания.
Конечно, в других таких случаях Кирсанов и не подумал бы прибегать к подобному риску. Гораздо проще: увезти девушку из дому, и пусть она венчается, с кем хочет. Но тут дело запутывалось понятиями девушки и свойствами человека, которого она любила. При своих понятиях о неразрывности жены с мужем она стала бы держаться за дрянного человека, когда бы
уж и
увидела, что жизнь с ним — мучение. Соединить ее с ним — хуже, чем убить. Потому и оставалось одно средство — убить или дать возможность образумиться.
Катерина Васильевна была очень одушевлена. Грусти — никаких следов; задумчивость заменилась восторгом. Она с энтузиазмом рассказывала Бьюмонту, — а ведь
уж рассказывала отцу, но от одного раза не унялась, о том, что
видела поутру, и не было конца ее рассказу; да, теперь ее сердце было полно: живое дело найдено! Бьюмонт слушал внимательно; но разве можно слушать так? и она чуть не с гневом сказала...