Неточные совпадения
— Нет,
Вера Павловна; если вы перевертываете, не думая ничего о том, какою рукою перевернуть, вы перевертываете тою рукою, которою удобнее, произвола нет; если вы подумали: «дай переверну правою рукою» — вы перевернете под влиянием этой мысли, но эта мысль
явилась не от вашего произвола; она необходимо родилась от других…
Явилась некоторая зависть со стороны нескольких магазинов и швейных, но это не произвело никакого влияния, кроме того, что, для устранения всяких придирок,
Вере Павловне очень скоро понадобилось получить право иметь на мастерской вывеску.
Через три — четыре месяца
явилось несколько мастериц читать вслух; было положено, что они будут сменять
Веру Павловну, читать по получасу, и что этот получас зачитывается им за работу.
Вера Павловна была очень рада приглашению, только не приняла его; во второй раз поняли, что это, просто, скромность:
Вере Павловне не хотелось официально
являться патроншею невесты.
А
Вера Павловна чувствовала едва ли не самую приятную из всех своих радостей от мастерской, когда объясняла кому-нибудь, что весь этот порядок устроен и держится самими девушками; этими объяснениями она старалась убедить саму себя в том, что ей хотелось думать: что мастерская могла бы идти без нее, что могут
явиться совершенно самостоятельно другие такие же мастерские и даже почему же нет? вот было бы хорошо! — это было бы лучше всего! — даже без всякого руководства со стороны кого-нибудь не из разряда швей, а исключительно мыслью и уменьем самих швей: это была самая любимая мечта
Веры Павловны.
Итак, в истории
Веры Павловны
является новое лицо, и надобно было бы описать его, если бы оно уже не было описано.
— Нет, ты не все читаешь. А это что? — говорит гостья, и опять сквозь нераскрывающийся полог
является дивная рука, опять касается страницы, и опять выступают на странице новые слова, и опять против воли читает
Вера Павловна новые слова: «Зачем мой миленький не провожает нас чаще?»
— Нет, читай дальше. — И опять
является рука, касается страницы, опять выступают новые строки, опять против воли читает
Вера Павловна новые строки...
— Нет, читай дальше. — Опять
является рука, касается страницы, опять выступают под рукою новые строки, опять против воли читает их
Вера Павловна.
И вот, однажды после обеда,
Вера Павловна сидела в своей комнате, шила и думала, и думала очень спокойно, и думала вовсе не о том, а так, об разной разности и по хозяйству, и по мастерской, и по своим урокам, и постепенно, постепенно мысли склонялись к тому, о чем, неизвестно почему, все чаще и чаще ей думалось;
явились воспоминания, вопросы мелкие, немногие, росли, умножались, и вот они тысячами роятся в ее мыслях, и все растут, растут, и все сливаются в один вопрос, форма которого все проясняется: что ж это такое со мною? о чем я думаю, что я чувствую?
А после обеда Маше дается 80 кол. сер. на извозчика, потому что она отправляется в целых четыре места, везде показать записку от Лопухова, что, дескать, свободен я, господа, и рад вас видеть; и через несколько времени
является ужасный Рахметов, а за ним постепенно набирается целая ватага молодежи, и начинается ожесточенная ученая беседа с непомерными изобличениями каждого чуть не всеми остальными во всех возможных неконсеквентностях, а некоторые изменники возвышенному прению помогают
Вере Павловне кое-как убить вечер, и в половине вечера она догадывается, куда пропадала Маша, какой он добрый!
Вера Павловна занималась делами, иногда подходила ко мне, а я говорила с девушками, и таким образом мы дождались обеда. Он состоит, по будням, из трех блюд. В тот день был рисовый суп, разварная рыба и телятина. После обеда на столе
явились чай и кофе. Обед был настолько хорош, что я поела со вкусом и не почла бы большим лишением жить на таком обеде.
Но вот, за год или за полтора перед тем, как дочь его познакомилась с
Верой Павловною,
явилось слишком ясное доказательство, что его коммерция мало чем отличалась от откупов по сущности дела, хоть и много отличалась по его понятию.
Этот приезд решительно смущал его и даже пугал. Устройство в том же мезонине двух парижанок перевернет все вверх дном. И Леонтина, и ее горничная будут шуметь, переговариваться из одной комнаты в другую своими картавыми, резкими голосами. Ни та, ни другая не понимают ни одного слова по-русски и за каждым вздором будут бегать к нему. Единственным средством наладить все это
являлась Вера Ивановна, но захочет ли она остаться? Во всяком случае, с ней необходимо поговорить откровеннее, чем бы он желал.
Неточные совпадения
— Екатерина Великая скончалась в тысяча семьсот девяносто шестом году, — вспоминал дядя Хрисанф; Самгину было ясно, что москвич верит в возможность каких-то великих событий, и ясно было, что это —
вера многих тысяч людей. Он тоже чувствовал себя способным поверить: завтра
явится необыкновенный и, может быть, грозный человек, которого Россия ожидает целое столетие и который, быть может, окажется в силе сказать духовно растрепанным, распущенным людям:
На другой день, утром, неожиданно
явился Варавка, оживленный, сверкающий глазками, неприлично растрепанный.
Вера Петровна с первых же слов спросила его:
Лекция была озаглавлена «Интеллект и рок», — в ней доказывалось, что интеллект и
является выразителем воли рока, а сам «рок не что иное, как маска Сатаны — Прометея»; «Прометей — это тот, кто первый внушил человеку в раю неведения страсть к познанию, и с той поры девственная, жаждущая
веры душа богоподобного человека сгорает в Прометеевом огне; материализм — это серый пепел ее».
Но через день, через два прошло и это, и, когда
Вера являлась к бабушке, она была равнодушна, даже умеренно весела, только чаще прежнего запиралась у себя и долее обыкновенного горел у ней огонь в комнате по ночам.
Он охмелел от письма, вытвердил его наизусть — и к нему воротилась уверенность к себе,
вера в
Веру, которая
являлась ему теперь в каком-то свете правды, чистоты, грации, нежности.