Неточные совпадения
Проводить в подробности по различным царствам природы мысль, что прекрасное есть жизнь, и ближайшим образом, жизнь напоминающая
о человеке и
о человеческой жизни, я считаю излишним потому, что [и Гегель, и Фишер постоянно
говорят о том], что
красоту в природе составляет то, что напоминает человека (или, выражаясь [гегелевским термином], предвозвещает личность), что прекрасное в природе имеет значение прекрасного только как намек на человека [великая мысль, глубокая!
Если даже согласимся, что в Виттории были совершенны все основные формы, то кровь, теплота, процесс жизни с искажающими
красоту подробностями, следы которых остаются на коже, — все эти подробности были бы достаточны, чтобы поставить живое существо,
о котором
говорит Румор, несравненно ниже тех высоких произведений искусства, которые имеют только воображаемую кровь, теплоту, процесс жизни на коже и т. д.
Разумеется, мы здесь
говорим не об изысканных средствах подделывать
красоту, а подразумеваем постоянные заботы
о внешнем благообразии, которые составляют часть народной гигиены.
Но, быть может, это не совсем уместно в нашем отвлеченном трактате; ограничимся только замечанием, что почти всякая женщина в цвете молодости кажется большинству красавицею, — потому
говорить здесь было бы можно разве
о неразборчивости эстетического чувства большинства людей, а не
о том, что
красота редкое явление.
«Жизнь стремится вперед и уносит
красоту действительности в своем течении»,
говорят [Гегель и Фишер]-правда, но вместе с жизнью стремятся вперед, т. е. изменяются в своем содержании, наши желания, и, следовательно, фантастичны сожаления
о том, что прекрасное явление исчезает, — оно исчезает, исполнив свое дело, доставив ньше столько эстетического наслаждения, сколько мог вместить ньшешний день; завтра будет новый день, с новыми потребностями, и только новое прекрасное может удовлетворить их.
Не будем
говорить о том, часто ли и в какой степени художник и поэт ясно понимают, что именно выразится в их произведении, — бессознательность художнического действования давно уже стала общим местом,
о котором все толкуют; быть может, нужнее ныне резко выставлять на вид зависимость
красоты произведения от сознательных стремлений художника, нежели распространяться
о том, что произведения истинно творческого таланта имеют всегда очень много непреднамеренности, инстинктивности.
Мы не забываем и того, что, кроме очертаний, в произведении скульптуры есть еще группировка и выражение; но оба эти элемента
красоты гораздо полнее, нежели в статуе, мы встречаем в картине; потому и анализируем их,
говоря о живописи, к которой переходим.
Окончательный вывод из этих суждений
о скульптуре и живописи: мы видим, что произведения того и другого искусства по многим и существеннейшим элементам (по
красоте очертаний, по абсолютному совершенству исполнения, по выразительности и т. д.) неизмеримо ниже природы и жизни; но, кроме одного маловажного преимущества живописи,
о котором сейчас
говорили, решительно не видим, в чем произведения скульптуры или живописи стояли бы выше природы и действительной жизни.
Не
говорим уже
о том, что влюбленная чета, страдающая или торжествующая, придает целым тысячам произведений ужасающую монотонность; не
говорим и
о том, что эти любовные приключения и описания
красоты отнимают место у существенных подробностей; этого мало: привычка изображать любовь, любовь и вечно любовь заставляет поэтов забывать, что жизнь имеет другие стороны, гораздо более интересующие человека вообще; вся поэзия и вся изображаемая в ней жизнь принимает какой-то сантиментальный, розовый колорит; вместо серьезного изображения человеческой жизни произведения искусства представляют какой-то слишком юный (чтобы удержаться от более точных эпитетов) взгляд на жизнь, и поэт является обыкновенно молодым, очень молодым юношею, которого рассказы интересны только для людей того же нравственного или физиологического возраста.
Увлечение мое морской стихией в то время давно уже кончилось. Определилась моя большая способность к языкам. Папа говорил, что можно бы мне поступить на факультет восточных языков, оттуда широкая дорога в дипломаты на Востоке. Люба только что прочла «Фрегат Палладу» Гончарова. Мы
говорили о красотах Востока, я приглашал их к себе в гости на Цейлон или в Сингапур, когда буду там консулом. Или нет, я буду не консулом, а доктором и буду лечить Наташу. — Наташа, покажите язык!
Царица Анастасия была ангелом на престоле. Современники приписывают ей все женские добродетели, для которых только находили они имя на русском языке: «целомудрие, смирение, набожность, чувствительность, благость, соединенные с умом основательным, не
говоря о красоте, так как она считалась уже необходимою принадлежностью царской невесты».
Неточные совпадения
Когда она вошла в спальню, Вронский внимательно посмотрел на нее. Он искал следов того разговора, который, он знал, она, так долго оставаясь в комнате Долли, должна была иметь с нею. Но в ее выражении, возбужденно-сдержанном и что-то скрывающем, он ничего не нашел, кроме хотя и привычной ему, но всё еще пленяющей его
красоты, сознания ее и желания, чтоб она на него действовала. Он не хотел спросить ее
о том, что они
говорили, но надеялся, что она сама скажет что-нибудь. Но она сказала только:
В коротких, но определительных словах изъяснил, что уже издавна ездит он по России, побуждаемый и потребностями, и любознательностью; что государство наше преизобилует предметами замечательными, не
говоря уже
о красоте мест, обилии промыслов и разнообразии почв; что он увлекся картинностью местоположенья его деревни; что, несмотря, однако же, на картинность местоположенья, он не дерзнул бы никак обеспокоить его неуместным заездом своим, если бы не случилось что-то в бричке его, требующее руки помощи со стороны кузнецов и мастеров; что при всем том, однако же, если бы даже и ничего не случилось в его бричке, он бы не мог отказать себе в удовольствии засвидетельствовать ему лично свое почтенье.
«Я — не гимназист, влюбленный в нее, не Макаров, — соображал он. — Я хорошо вижу ее недостатки, а достоинства ее, в сущности, неясны мне, — уговаривал он себя. —
О красоте она
говорила глупо. И вообще она
говорит надуманно… неестественно для девушки ее лет».
Кривобокая старуха Федосова
говорила большими словами
о сказочных людях, стоя где-то в стороне и выше их, а этот чистенький старичок рассказывает
о людях обыкновенных, таких же маленьких, каков он сам, но рассказывает так, что маленькие люди приобретают некую значительность, а иногда и
красоту.
А она с восторгом
говорила ему
о могучей
красоте фресок церкви Спаса Нередицы в Новгороде.