Неточные совпадения
Чем обыкновенно кончается эстетическое впечатление, под влиянием которого держит нас полчаса или час неподвижная, «вечно прекрасная», «вечно неизменная в
красоте своей»
картина?
Краски в живописи очень скоро линяют и чернеют;
картины XVI–XVII века уже давно потеряли свою первобытную
красоту.
Мы не забываем и того, что, кроме очертаний, в произведении скульптуры есть еще группировка и выражение; но оба эти элемента
красоты гораздо полнее, нежели в статуе, мы встречаем в
картине; потому и анализируем их, говоря о живописи, к которой переходим.
Гравюра не думает быть лучше
картины, она гораздо хуже ее в художественном отношении; так и произведение искусства никогда не достигает
красоты или величия действительности; но
картина одна, ею могут любоваться только люди, пришедшие в галлерею, которую она украшает; гравюра расходится в сотнях экземпляров по всему свету, каждый может любоваться ею, когда ему угодно, не выходя из своей комнаты, не вставая с своего дивана, не скидая своего халата; так и предмет прекрасный в действительности доступен не всякому и не всегда; воспроизведенный (слабо, грубо, бледно — это правда, но все-таки воспроизведенный) искусством, он доступен всякому и всегда.
В живописи не подходят под эти подразделения
картины домашней жизни, в которых нет ни одного прекрасного или смешного лица, изображения старика или старухи, не отличающихся особенною старческою
красотою, и т. д.
Неточные совпадения
Но среди этой разновековой мебели,
картин, среди не имеющих ни для кого значения, но отмеченных для них обоих счастливым часом, памятной минутой мелочей, в океане книг и нот веяло теплой жизнью, чем-то раздражающим ум и эстетическое чувство; везде присутствовала или недремлющая мысль, или сияла
красота человеческого дела, как кругом сияла вечная
красота природы.
В Риме, устроив с Кириловым мастерскую, он делил время между музеями, дворцами, руинами, едва чувствуя
красоту природы, запирался, работал, потом терялся в новой толпе, казавшейся ему какой-то громадной, яркой, подвижной
картиной, отражавшей в себе тысячелетия — во всем блеске величия и в поразительной наготе всей мерзости — отжившего и живущего человечества.
— Оставим этот разговор, — сказал Райский, — а то опять оба на стену полезем, чуть не до драки. Я не понимаю твоих карт, и ты вправе назвать меня невеждой. Не суйся же и ты судить и рядить о
красоте. Всякий по-своему наслаждается и
картиной, и статуей, и живой
красотой женщины: твой Иван Петрович так, я иначе, а ты никак, — ну, и при тебе!
— А спроси его, — сказал Райский, — зачем он тут стоит и кого так пристально высматривает и выжидает? Генерала! А нас с тобой не видит, так что любой прохожий может вытащить у нас платок из кармана. Ужели ты считал делом твои бумаги? Не будем распространяться об этом, а скажу тебе, что я, право, больше делаю, когда мажу свои
картины, бренчу на рояле и даже когда поклоняюсь
красоте…
Перед ним, как из тумана, возникал один строгий образ чистой женской
красоты, не Софьи, а какой-то будто античной, нетленной, женской фигуры. Снилась одна только творческая мечта, развивалась грандиозной
картиной, охватывала его все более и более.