Да вот теперь у тебя под властью мужики: ты с ними
в ладу и, конечно, их
не обидишь, потому что они твои, тебе же будет хуже; а тогда бы у тебя были чиновники, которых бы ты сильно пощелкивал, смекнувши, что они
не твои же крепостные,
или грабил бы ты казну!
Мещане
не были произведены революцией, они были готовы с своими преданиями и нравами, чуждыми на другой
лад революционной идеи. Их держала аристократия
в черном теле и на третьем плане; освобожденные, они прошли по трупам освободителей и ввели свой порядок. Меньшинство было
или раздавлено,
или распустилось
в мещанство.
— Если ничем
не кончится наше дело — послезавтра; если же оно пойдет на
лад — может быть, придется пробыть лишний день
или два. Во всяком случае — минуты
не промешкаю. Ведь я душу свою оставляю здесь! Однако я с вами заговорился, а мне нужно перед отъездом еще домой сбегать… Дайте мне руку на счастье, фрау Леноре, — у нас
в России всегда так делается.
Живут все эти люди и те, которые кормятся около них, их жены, учителя, дети, повара, актеры, жокеи и т. п., живут той кровью, которая тем
или другим способом, теми
или другими пиявками высасывается из рабочего народа, живут так, поглощая каждый ежедневно для своих удовольствий сотни и тысячи рабочих дней замученных рабочих, принужденных к работе угрозами убийств, видят лишения и страдания этих рабочих, их детей, стариков, жен, больных, знают про те казни, которым подвергаются нарушители этого установленного грабежа, и
не только
не уменьшают свою роскошь,
не скрывают ее, но нагло выставляют перед этими угнетенными, большею частью ненавидящими их рабочими, как бы нарочно дразня их, свои парки, дворцы, театры, охоты, скачки и вместе с тем,
не переставая, уверяют себя и друг друга, что они все очень озабочены благом того народа, который они,
не переставая, топчут ногами, и по воскресеньям
в богатых одеждах, на богатых экипажах едут
в нарочно для издевательства над христианством устроенные дома и там слушают, как нарочно для этой лжи обученные люди на все
лады,
в ризах
или без риз,
в белых галстуках, проповедуют друг другу любовь к людям, которую они все отрицают всею своею жизнью.
В следующие затем дни Андрей Ефимыч сказывался больным и
не выходил из номера. Он лежал лицом к спинке дивана и томился, когда друг развлекал его разговорами,
или же отдыхал, когда друг отсутствовал. Он досадовал на себя за то, что поехал, и на друга, который с каждым днем становился все болтливее и развязнее; настроить свои мысли на серьезный, возвышенный
лад ему никак
не удавалось.